Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Можно ль найти честь в купечестве? Честь ли в том, чтобы защищать свое отечество? Египет остановил ревность и ярость крестных походов тою силою, которую ему доставило купечество. Нужно ль вспоминать нам несчастие, падение и общую печаль Франции в 1710 году? Нужно ль вспоминать нам непреклонную гордость наших неприятелей при заключенном мире в Гетрундембурге и унижение толь великого государя, который много раз управлял судьбою Европы? Сент-мальские купцы возвратили из Перу корабли свои, и тридцатью двумя миллионами почерпнула Франция опять свои силы, которые восставили ей мир и победу. Если бы дворянство такие сокровища имело, то б, без сомнения, учинило оно такое же полезное ему употребление. Города осажденные и колеблющаяся корона не должны приходить в отчаяние, если купечество оные подкрепляет. Принц Евгений помог Турину и победил нас золотом, доставленным ему от аглинских купцов. Таковые же примеры имеем мы и в последнюю войну. Сия государыня, столь многими бранями угрожаемая и которая должна была погибнуть прежде, нежели быть на брани побеждена, каким образом собрала свои силы? Не иначе как аглинским и голландским купечеством. Сухопутное и морское войско, поспешившее на помощь ее, шло под знаменем купечества.
Можно ль еще вопрошать о том, приносит ли честь купечество? Сей вопрос сходствует с тем, приносят ли честь завоевания; мы не прежде как в Колбертово время научились иметь понятие о важности
Еще ли о том вопрошать будут, приносит ли честь купечество? Приносит ли то честь, когда государство вооружать всеми возможными силами? Когда Голландия в средине прошедшего века достигла до сильного купечества, то в два года и в самые жестокие военные беспокойства могла она построить 6 и больших военных кораблей. Когда бы Людвиг XIV не более 30 миллионов имел доходу, который имели его предки, то бы не построил он толь многие крепости, не привел бы флот в такое состояние и не мог бы содержать столь многочисленное войско. Купечество отверзло ему свои сокровища, и 140 миллионами доходу возвысился он над всею Европою.
Нет такого государства, которому бы верх славы прелестен не был, и если в достижении до оного состоит честь, то купечество должно непременно быть почтенно. Афиняне разорили сирский, кипрский и венецианский флот, приобрели на море главную власть, предписывали великому персидскому царю законы и, наконец, овладели самой Грециею не иным чем, как помощию коммерции. Ганнон знал тогда, что делал, когда в договорах с римлянами, кои дали приметить свое намерение о купечестве, объявил им, что карфагенцы терпеть того не будут, если римляне будут омывать свои руки в море Сицилийском. За двести лет можно ль было думать, чтоб Англия могла в 1723 году послать вдруг три флота в три отдаленнейшие части света: один для завоеванного своим оружием Гибралтара, другой в Портобелло, дабы ожидание короля гишпанского своих вест-индских сокровищ учинить тщетным, а третий в Балтийское море, дабы воспрепятствовать северным коронам начинать между собою войну? «Будет время, — сказал некогда министр королевы Анны, — что Европа не дерзнет учинить пушечный выстрел без дозволения Англии». Европа мало верит сему гордому пророчеству, но кто, кроме нас, может отвратить Англию от сих гордых мыслей? Положим на корабли то злато, которое роскошь наша превратила в серебряные сосуды. Корабли возвратятся с стократным прибытком, и мы войдем на самый верх силы. Торгующее дворянство разделит честь сию с воюющим.
Деньги, сей тиран нынешнего света, распространили власть свою повсюду с тех пор, как в употребление введен стал порох и огнестрельное оружие. Война с того времени тратит больше денег, нежели проливает крови. Сильные государства имеют сражения, кои стоят мало крови. Но что я говорю? И мало крови было бы драгоценно, если бы люди не взяли на себя свойство тигров. Словом, с тех пор как разорение ближнего считаться стало добродетели то, уже невозможно иметь войну без неисчислимой суммы; а как купечество есть источник богатства, то и стало оно главнейшим предметом всея Европы.
В четвертом-на-десять веке казалось, что только Генуа и Венеция изо всех государств могут думать и делать исчисление. Прилежность их и проворство доставляли им все денежное богатство; в самое то время Англия и Франция, устремяся на единое наблюдение суетной чести, довольствовались только мечтаниями. Тогда в одной Италии была морская сила; в последующие времена были уже и другие. Усмотря, что главная власть имеет нужду в деньгах, приложено старание достигать до вышней власти и в коммерции. Швеция, Дания и Неаполь, кои за двадцать лет ничего о том не помышляли, имели с того времени в том более успеха, нежели мы по смерти Колбертовой. Россия, не имевшая до Петра Великого ни одного корабля, считает ныне многочисленные флоты. Прусский король, приводя в совершенство военную силу, подавая новые законы, вводя науки и художества в свое государство, рассматривая все глазами Солона и Перикла, старается ныне и о коммерции; кто знает, какой великий у него она успех иметь будет? Сама Гишпания, уснувшая на златых своих рудах, ободряется и отлагает леность для распространения коммерции. Наш сон должен быть весьма глубок, если не пробудимся от шума, происходящего от купечества ревнующих нам в преимуществе народов. Нападают на нас деньгами, и сим оружием мы сами им сопротивляться будем. В первом веке побуждало народы железо, а ныне золото. Со златом в руках возбуждают нам врагов и в самых отдаленнейших местах, где мы их, конечно бы, иметь не могли: если покажем мы большее множество сего металла, то можем сих хитро возбужденных против нас врагов склонить на нашу сторону.
Важного рассуждения заслуживает то, что ныне морская война становится гораздо обыкновеннее, но к оной потребны великие суммы денег. На море не может войско содержаться ни грабежом, ни пожарами, ни зимними квартирами в земле неприятельской. Как можно без цветущего купечества привесть флот в такую силу, чтобы тем иметь от всех к себе почтение? С прискорбностию должны мы воспоминать последнюю войну, в которую море отъяло у нас лавры, на сухом пути пожатые. Мы сами себя обманывать не будем. Сокрывающееся зло бывает всегда опаснее. Наши ораторы и стихотворцы возвышали весьма умеренность короля во время последнего мира. Первый сие сказавший нашел и в столице и в провинциях тысящи людей, повторяющих слова его. Нужен ли вымысел для похвалы героя? Он уже довольно велик тремя выигранными сражениями и завоеванием толь многих городов, а еще более своею к нам любовию. Капбретон был, все наши селения были в опасности, наш флот, если он сие имя заслуживает, был слаб и бессилен, наши коммерции были близ своея погибели. Мир тогда непременно был нужен: премудрость привела оный в состояние. Долгое время люди стремятся во все стороны, и счастие то на одной, то на другой стороне бывает, но наконец, как бы то ни было, а всегда победу получает тот народ, который более имеет денег, то есть наилучшее купечество.
Европа, может быть, должна почитать себя благополучною, что деспотическая власть не допустила турков завести коммерции. Турецкий монарх имеет столько земель в Европе, что может равняться оными и сильнейшему своему соседу. Сверх того, имеет он Сирию, Египет и Малую Азию. Войско его равняться может с войском царей персидских. Воины его храбры и в воинской науке научены уже от христианина, коего отечество сделало собою недовольным. Остаток жидовской к вере ревности и учение о неизбежной судьбине привлекает их бежать без печали и во
исступлении на неизбежную смерть. Если бы турки имели коммерции, если б были у них флоты, приличнее величине земли их, и если б было у них столько денег, сколько людей, то Европа в великой бы была опасности. Коммерции не в наши еще времена начали быть страшными. Когда император Карл VI выиграл баталию при Белграде, то не беспокоилась Европа о завоеваниях, кои потом могли последовать; но когда хотел он привести в состояние Ост-Индскую купеческую компанию, то угрожали ему со всех сторон, опасаясь той силы, которую могут ему коммерции доставить. О, если бы хотели мы проникнуть в разум слов, произносимых нашими предками: коммерция есть душа государства. Может быть, сие сказано было тогда и рано, но ныне сие правило находит свое совершенное употребление и распространение, ибо купечество не только есть жизнь народов, но и здравие государства. Можно думать, что народ, имеющий одни купецкие торги, приведет всех под свое иго; словом, полновесие коммерции и государственной силы есть единое.Если о нынешнем состоянии Европы хотя мало рассуждать будем, то легко найдем, что коммерции стали душою государственных интересов и равновесием свободных сил. Уже не составляют они упражнение только приватных людей, но почитаются государственною наукою. Они стали, конечно, тем и благородны, что составляют основание величества государственного и благополучия народного.
При всем том спрашивают еще с гордым видом, можно ли честь найти в коммерциях и прилично ли в оных дворянам упражняться? Купечество не должно оскорбляться от вопроса, невежеством произнесенного. Сие самое невежество спрашивает и о том еще, прилично ли дворянину без повреждения чести сидеть на стуле, лилиями украшенном, и давать правый суд согражданам. Сей дворянин, исчисляя своих предков, не исчисляя заслуг их, убегает как возможно от всякия службы, кроме военной. Когда любви достойная нация будет и благоразумнейшею! И вы, благородные герои, извлекающие меч на врагов своих, не мните, чтоб хотел я затмевать ваше сияние: вы защищали пост свой, собирали остатки компании и во множестве врагов своих сражались; признаюсь, что тем честь себе вы приобрели; но если в самое то время юнейший брат ваш пойдет в ярящееся море и во время недостатка достанет нам пропитание, если сыщет руду золотую, обогащающую целую провинцию, то менее ли славы он тогда заслужит? Он вам дворянство ваше оставляет и своего от себя тем не отвергает. Для чего ж вам любезно дворянство, меч извлекающее, которому вы всем на свете жертвуете? Может быть, для того, что оно заслуживает то претерпенными опасностями и пролитием крови. Без сомнения, весьма похвально страдать и умереть за свое отечество, но не думайте и того, чтоб не имело купечество своих трудов, опасности и самых сражений. Когда купечество в средине наших городов спокойно процветает и не предлагает вам ничего, храбрости вашей достойного, то морские коммерции по большей части причиняют народное блаженство. Тамо найдете вы мели, бури и морских разбойников и можете пролить благородным образом на войне кровь свою для насыщения вашея храбрости. Сухой путь никогда не представит вам случая к толь великим предприятиям. Сколько много мечей уже обнаженных и сколь много таких, кои еще обнажены будут? Мореплаватель, торгующий капер сносит все времена года, идет во все страны света и на все дерзает; он непрестанно устремляется к добыче и презирает труды и самую смерть.
Другие купцы, между тем, довольствоваться будут, отсылая из своих кабинетов повеления в Сент-Доминго и Сувебас для благополучия Франции. Если для достижения чести непременно должно проливать кровь, то надлежит Сегира, Даво и Колберта изгнать из храма славы. Сей последний сделал купечеством государству более добра, нежели бы мог сделать выигранными десятью баталиями. В сем-то состоит честь, если я не ошибаюсь.
Может быть, делаю я ложные заключения и соединяю понятия, которые дворянство решит следующим своим вопросом: что же будет из наших преимуществ, если мы торговать будем? Что из оных будет? В чем состоят они и для чего им не сохранять оных? Они могут, как прежде, развесить свои гербы и оказывать неудовольствие свое мещанам, кои оным хотят пользоваться; могут говорить о своих предках, когда их о том не спрашивают; могут сохранить первый слог, прибавляющийся к их фамилии; проливать кровь шпагою; начинать и делать поединки; сохранять освобождение свое от подати с тем, чтоб оные платить под другим именем; идти в монахи в дворянские монастыри для доставления всем благородным вечного блаженства; скакать с собаками по полям, носящим созрелые плоды; бить бедных крестьян, а иногда убивать их и до смерти. Можно возвратить им некоторые и из потерянных их преимуществ, как-то: достигать вышних наук в высоких училищах в короткое время, обходиться с оружием, различать себя от простых людей и многие другие преимущества, о коих за краткостию более не упоминаю.
Но я слышу возвышающийся голос их: отвори глаза, мне вопиют они, и ты увидишь сам границы, учрежденные законом между нами и купечества. Купечество возвышает дворянство.
Египтяне не имели довольно остроты, а афиняне знания для учинения сего откровения; и в самом Риме, когда взошел на престол Тарквиний Старший, то не упрекали его тем, что он сын коринфского купца. Возвращался же к Флоренции, разберем то, что помышляла она в ту минуту, когда Козьма да Медицис принял над республикою правление. Она забыла сказать ему то, что дворянство его в купечестве унизится. Я искал происхождение сего закона и нашел оное в бессмертном сочинении, [1] содержащем в себе первые всех законов основания. Римляне, от коих мы имеем столь много доброго и худого, пренебрегали купечество и мало об оном старались. Народ, держащий меч в руках непрестанно и могущий обогатиться награбленным имением целого света, не имел, конечно, и коммерции нужды, и оные упали еще более нападением на римское государство. Чужестранцы, коих большую часть составляли франки, наши пращуры, почитали сперва коммерции предметом своего грабительства, а утвердяся в том, презирали они оные равномерно как и земледельство. При сем одном дело не осталось, но воспоследовали еще другие непочитания. Богословы, коих словам тогда верили, пленились Аристотелевой философиею и из нее взяли свое учение. Отдавание в рост денег почитали они лихоимством и оное проклинали. Чего ради купечество, бывшее тогда упражнение подлых людей, оставлено было одним жидам, кои почитались бесчестными людьми. Не для чего было стараться толь много унижать купечество и уверять, что оно бесславит дворянство, ибо в рассуждении сего учинен был закон; но был еще и другой закон, который объявлял тех дворян бесчестными, которые откажутся от поединка, признанного судьею, для оправдания прямой и ложной жалобы. [2] Точно сие же худо истолкованное наблюдение чести произвело закон о бесславии купечеством дворянства. Удивляюся глупости оного.
1
L`esprit des Loix, tom. II.
2
Beamanois, chap. 64.