Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Не пьяней тебя! — оборвал его Андрей Андреевич.

— Помолчал бы ты, Андреич! — умоляюще просипел Данила Наумович.

— Почему мне молчать? То мне не во сне, старики, приснилось, то я сам в законе читал, есть на этот счет царев закон… Эх, жалко, не захватил!

— Ты не захватил, я захватил. — Петр через головы передал Андрею Андреевичу бумагу, — Ольга Михайловна потихоньку сунула ее Петру, как только Андрей Андреевич завел разговор о сибирской земле.

Улусов, уже понявший, к чему клонит Андрей Андреевич, поспешно сказал:

— А ну, дай сюда бумагу. Эй, Сторожев, ты где ее достал? Дай сюда! — Он протянул к Андрею Андреевичу руку.

— Это, князь-батюшка, государев закон. — Андрей Андреевич спрятал бумагу за спину. — Ты его не тронь.

— Немедленно отдать мне! — Улусов старался говорить спокойно, но нервная дрожь выдавала его с головой.

— Господин земский, — вмешался Петр, — то бумага царская, и ежели вы ее порвете, мы всем миром на вас жалобу пошлем.

— Отдать мне бумагу! — прорычал Улусов.

— Не давать! — раздался многоголосый рев. — Не давать!

— Читай закон, Андрей! — крикнул Фрол.

— На том нашей сваре конец, раз в Сибири землю дают!

— Дурачье, э-эх-х, дурачье же вы, мужики! — насмешливо сказал Андрей Андреевич. — Эка, рты пораскрывали. Писан тот закон, да не про нас. Дворянам, братцы, барам землю дают! — завопил Андрей Андреевич. — Обеднели, вишь ты, бедняги, разор им пришел. Что на свете-то делается, а? Где же наше спасенье, люди крещеные?

— Читай закон, Андрей! — загремел Никита Семенович. — Барин, молчи: хуже будет.

— Чего там читать! — раздался мрачный голос Петра. — Все так, как Андрей сказал… Дают землю барам, а почему и за что — неведомо.

— Если сию ж минуту, — багровея, выдавил Улусов, — я не получу этой бумаги — выпорю всех.

— На, господин земский, держи, нам она ни к чему… Мы эту бумагу читали и всем скажем: радуйся, православный народ, не забывает господь да царь наших бояр. — Андрей Андреевич передал Улусову бумагу.

Тот торопливо спрятал ее.

Опершись на посохи, молча стояли мужики. Смутные мысли бродили в их головах.

— Ладно, отцы, — продолжал Андрей Андреевич, — барам милость вышла — и то хорошо. Теперь я вот о чем спрошу господина земского. Не слыхали ли вы часом, Микита Модестыч, не будет ли царевой милости и для крестьян? Поди, ведь тоже не собаки, а его же верные подданные…

— Какой тебе милости надо? — Улусов пристально рассматривал Андрея Андреевича. «Кто им дал этот закон?» — думал он.

— Милости мы ждем, господин земский, самой малой. Где уж нам за тысячами десятин гнаться. Нам бы хоть отрезки вернули. Так, старики?

Сходка выразила свое согласие с Андреем Андреевичем.

— Та-ак. Еще что вам надо? — «Пусть выговорятся, посмотрим, кто их тут учит», — решил Улусов.

— Еще бы, скажем, выкупные нам вернуть.

— Совсем или как?

— Совсем, князь-батюшка, совсем! — подтвердил Андрей Андреевич. — Мы каждой копейке место сыщем, ваша милость… Да ведь оно и совесть надо иметь — за эдакую паршивую землишку такие выкупные ваш брат с нас драл.

— Любопытно! Еще чего хочешь?

— Не я, господин земский, не я, а крещеный мир, — поправил Улусова Андрей Андреевич. — Желает еще крещеный мир, чтобы развязали круговую поруку, что лежит на наших шеях, ровно петля.

— И чтоб из общества мог выйти всякий, кому охота, — добавил Петр. — И чтоб давали паспорта — куда хочешь, туда и вали.

— Ну-ну, — усмехнулся Улусов. Он начинал соображать, откуда почерпнули мужики все эти требования. «Поповская дочь, ясно!.. Она социал-демократка, и все, что говорит Андрей, взято из программы социал-демократов». Улусов недавно читал ее в секретной правительственной инструкции. — Давайте дальше, выкладывайте все, — разрешил он.

— А еще к вам спрос: прошел по селам слух, ваша милость, будто займаются теперь мужицкими делами господа. Будто составлены из господ комитеты по земельным делам, — верно ли? — Петр воззрился на Улусова невинным взглядом. — Дела наши известные, от них землей пахнет. Зачем вам, барам, ими пачкаться? Нашему брату сподручнее наши грязные дела вершить. Может, те комитеты из мужиков и составить? Как вы полагаете?

— Я потом все скажу… Я потом с тобой поговорю, — двусмысленно ответил Улусов. «Ах, Татьяна Викентьевна, — думал он, — за старое, значит, принялись? Мастеровщины нет, мужиками занялись? Хорошо, заметим. Заметим — и вон! Чтобы духу вашего тут не было!» — Теперь все? — спросил он.

— Теперь уж точно все, ваша милость, — смиренно сказал Андрей Андреевич. — Не слыхали ли вы, не будет ли нам этих милостей?

— Вы меня долго допрашивали. Теперь я вас спрошу: кто научил вас? — Улусов обращался к Андрею Андреевичу. — Кто тебя научил все это говорить, негодяй, а?

— А научил меня живот мой, господин земский. Бурчал ныне, бурчал с пушного хлеба… Ваша милость, поди, и не едала его? С него, ваша милость, живот всегда бурчит. Я и давай его слушать. А он и набурчал этакое!

Сходка хохотала. Молчал лишь Данила Наумович, чуявший недоброе. Помалкивали «нахалы».

— Может быть, хочешь еще что-нибудь сказать? — Губы Улусова дергались от злобы.

— А еще, господин земский, я хочу сказать такое: мир желает послушать Луку Лукича, — переходя на деловой тон, ответил Андрей Андреевич. — Мир желает знать насчет земли, потому как в Сибирь нам ехать долго.

— А и поедешь, пожалуй! — пригрозил Улусов.

— В Сибирь больше не ссылают! — выкрикнул из толпы Николай. — Теперь Сибирь вам отвели.

— Не слушайте их, господин земский, — умоляюще сказал Иван Павлович.

— Мир, давай к делу! Поговорили, потешились — хватит! Желаете вы слушать Луку Лукича? — воззвал к народу Никита Семенович.

— Желаем! Желаем! Веди его сюда!

Улусов ужаснулся при виде столь небывалого единства. Он понимал, что в эту минуту на него опрокинулась единодушная ненависть к барам. Он съежился от страха, но решил не сдаваться.

— Лука Лукич будет выпущен через три дня, и ни часом раньше!