Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Так и должно быть… Мужики за царя, а царь должен стоять за мужиков. Он в душе-то и стоит за народ, но князья да графья связали его по рукам и ногам. — Викентий, сам того не сознавая, повторял мысли Филатьева.

— То же и нам с дедом один адвокат в столице говорил, — вставил Петр.

— А вот мы найдем такое средство, чтобы никто не мешал царю быть рядом с народом, чтобы никакие стены из графьев и князьев не отделяли его от народа, чтобы до него доходил народный голос, — убежденно сказал Викентий.

— Батюшка, а что я слыхал, будто не везде мужики за царя стоят? — Фрол искоса посмотрел на Викентия. — Болтают, будто в Харьковской и Полтавской губерниях мужики на царя встали.

— Ну? — заинтересовался Андрей Андреевич. — Что там такое вышло?

Викентий махнул рукой: этого разговора он не хотел поддерживать.

— Да ты не отмахивайся, батюшка, — настаивал Фрол, — расскажи, ты об этом, поди, в газетах читывал… Мы не доносчики: все в наших ушах останется.

— А я и сам как следует не знаю. Говорят, будто в этих губерниях мужики отказались платить подати, а может быть, и просто взбунтовались. Не против царя, а против чиновников.

— Ох, батюшка, лукавишь ты! — остановил его Петр. Он слышал в волостном правлении о событиях в Малороссии. — Ты уж не темни. У мужиков, слышь, недород, а с них подати тянут. Ну, мужики и пошли с дубьем, а на них послали казаков. Много, слышь, побито, постреляно, посечено. Баб и тех били. Да и ребятишек не пожалели.

— Ироды! — с возмущением воскликнул Фрол. — Ироды, ироды, и не спорьте со мной!

— А потом наложили на мужиков дань — восемьсот тысяч. Где хочешь возьми, а заплати. Ну, и брали последнее. А губернатору звезду на шею повесили. — Петр замолчал.

Викентий, слушая этот разговор, думал: «Несколько лет тому назад таких разговоров и в помине не было! Но от столь опасных разговоров до открытого возмущения один шаг!.. Видно, Ольга Михайловна надежно посеяла то, что уже дает ростки… Андрей Андреевич на каждом шагу прекословит мне и всем, кто хочет мира на селе. Петр рвется на волю. Даже Фрол начал поговаривать так, как я от него никогда не ждал, а этот гуляка ямщик дерзит в глаза Улусову — и хоть бы что!.. Недаром Никита Модестович ходит какой-то понурый и все оглядывается по сторонам. Плохо, очень плохо!»

— Это верно, батюшка, насчет насильничания? — прервал размышления Викентия Андрей Андреевич.

— Может, верно, может, нет, — рассеянно ответил Викентий. — Все споры можно решать мирно.

— Да, мирно!.. Вон Улусов наш! — злобно скривившись, заговорил Андрей Андреевич. — Заставь его по-мирному.

— И заставим, — твердо заявил Викентий. — И сделаем все мирно. Если даже сенат откажет, все равно Улусов отдаст земли селу.

— Да, да, отдаст. Держи карман шире! — Фрол досадливо крякнул и начал теребить недавно отпущенную бородку. Он только что женился, а женатому без бороды быть неприлично.

— А вот и отдаст.

Некоторое время все молчали, думая каждый о своем. Андрей Андреевич шумно вздыхал.

— Что-то на селе стало скушно, — зевая сказал он. — В миру всякие происшествия, а у нас никаких… Бывало, всякое случалось, а теперь тихо.

— Да у нас, слава богу, пока тихо, а кое-где пошумливают. — Андриян пододвинулся к Викентию. — Я тоже слышал, отец Викентий, будто кругом неспокойно. В Саратовской губернии, говорят, мужики против бар бунтуют.

— Саратовский мужик — известный бунтовщик, — с явным одобрением заметил Андрей Андреевич. — На Волге живут, атаманщина. Им не впервой против царей ходить.

— А у нас тоже жди шуму, — начал Петр. — Ежели дед привезет из сената плохое решение, как, батюшка, хочешь, а с Улусовым нам скандалить.

— Да уж пошумим, — живо откликнулся Андрей Андреевич. — Улусов на землю правов не имеет. Мы свои права выставляем, только и всего.

— А он на те права наплюет, — мрачно проговорил Фрол.

— А наплюет, я первый шум подыму, святая икона.

— А что? Мне и так и эдак петля, — горячился Андрей Андреевич. — Отберем у него землю и поравняем.

— Как так поравняем? — насторожился Петр.

А что тебе, то и мне.

— Будет болтать-то! — Петр скривил губы. — У одного ума да силенок на тысячу десятин, а у кого на десять не хватит.

— Нет, на землю у всякого человека умишка найдется. Хоть и на тысячу десятин. Только тысячи десятин человеку не надобно. Ему надобно, чтобы прокормиться, десять десятин… А прочее — это уж, стало быть, мироедство.

— А что, Петр Иванович, — вмешался в разговор Викентий. — Андрей Андреевич, с одной стороны, прав. Конечно, землю надо разделить поровну.

— Ты бы, батюшка, ежели такое говоришь, взял бы да и отдал миру свои тридцать три десятины земли… Зачем они тебе? Человек ты одинокий, деньги берешь с живого-мертвого, и церковная земля у тебя есть, — съязвил Петр. — На, мол, мир честной, пользуйся!

— И отдам, — решительно сказал Викентий. — Церковную землю я отдать не могу, а от своей откажусь. Оставлю себе, что надо, а прочее — миру.

Все с изумлением посматривали на Викентия. А он между тем играл с котенком, который лежал на полу и царапал коготками поповский сапог.

— Отдадите?.. — задохнувшись, спросил Фрол. — Даром?..

— Да, безвозмездно! — Викентий улыбнулся при виде недоверчивого выражения на лице собеседников. — Нет, я вас не обманываю. Скоро вы услышите об этом.

Андриян забыл о цигарке. Петр слушал попа, раскрыв от удивления рот. Андрей Андреевич все хотел что-то вставить, но ничего не мог выговорить, — так он был поражен словами попа.

2

Вошел Лука Лукич: никто за разговором не услышал, как к дому подъехала телега.

Сняв шапку, Лука Лукич помолился, разгладил бороду, подошел к Викентию, принял благословение, поздоровался с Андреем Андреевичем и Фролом, кивнул головой Андрияну и Петру, сдунул с табуретки сор и сел.

Всем до смерти хотелось расспросить Луку Лукича о сенатском определении, но сельский обычай удерживал их от неприличной поспешности. Всему свое время и место, торопиться некуда, да и нечего — все в руках божьих. Каждый хотел что-нибудь прочитать в глазах старика, но они ничего не выражали, кроме усталости.