Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Владыка дал благословение на постройку нового храма. Надо искать строителя.

— И старую можно подправить, — с обидой отозвался Лука Лукич. — Я стар, меня все равно не послушаетесь…

— А я думал, что ты займешься этим делом, — удивился Викентий.

— Каким долом?

— А постройкой. Нужен такой человек, которому общество и я доверили бы построечные деньги. Почему бы тебе не заняться?

— Больше некому и некому, — поддержал Викентия Андриян.

— Православным я послужить не откажусь, — кротко ответил Лука Лукич; обиды как не бывало. — Что же, ежели старики приговорят, возьмусь. Кому-нибудь надо браться Верно, Андриян Федотыч?

— Берись, — посоветовал Фрол, — управишься.

— Викентий достал из кармана подрясника бумаги, положил на стол.

— Это строительная ведомость, — пояснил он. — Тут подсчитаны начерно расходы на постройку. Возьми бумаги, Лука Лукич, разберись.

— Я Петра в это дело впрягу. Он грамотей. Расторопен и в цифири силен.

— Украдет, — с твердостью возразил Фрол. — Петьку к тому делу не подпускай. Украдет!

— Но-но, ты!.. Знай, что болтаешь. Божьи деньги к рукам не прилипают.

— Как хочешь, Лука Лукич, но Петька украдет, — упрямился Фрол. — Наш Фомка и на долото рыбку удит. И не спорьте со мной.

— Помолчи! — прикрикнул на него Лука Лукич. — Да ежели он хоть копейку из тех денег уворует, я из него крови на сто целковых выжму. Он плутоват, да я узловат. Помолимся, что ли, отец Викентий, для начала святого дола?

Под окнами послышался звон бубенцов и топот копыт. Через несколько минут в избу вошел Улусов.

3

В этот день Никита Модестович получил из Питера телеграмму об окончании затянувшегося процесса и решил ехать в Дворики, чтобы подписать с лавочником Иваном Павловичем арендный договор на землю, получить деньги за три года вперед, как было условлено, и свести счеты с Лукой Лукичом.

Сняв фуражку, приветливо со всеми поздоровавшись, он подошел к Викентию под благословенье и сел на табуретку, предупредительно пододвинутую хозяином.

— Что так поздно, Никита Модестыч? — спросил Викентий.

— Должность, известно, — соболезнующе заметил Лука Лукич. — Ни тебе днем покоя, ни тебе ночью.

— Да уж, государева служба не шутка, — с издевательской почтительностью вставил Андрей Андреевич и бросил на Улусова злобный взгляд.

— Я не по службе, по своим делам. Впрочем, отчасти и по службе. — Улусов загадочно усмехнулся. — Ну, Лука Лукич, окончилась наша перепалка.

— Окончилась, Микита Модестыч, — холодно ответил старик. — Что делать, окончилась. Пока твоя взяла.

— А и начинать бы не следовало, — добродушно продолжал Улусов. — Я тебе говорил, Лука Лукич: «Не затевай суда, право на моей стороне».

— Мне кажется, Никита Модестыч, на вашей стороне закон, а правона их стороне. И право и справедливость… — Викентий произнес эти слова как можно мягче.

— Справедливость, вы говорите? И она тоже на моей стороне. Справедливость на стороне собственности, а собственность священна. Ну да ведь это вы, батюшка, знаете и без меня.

— Нас, господин земский, — с горечью отозвался Лука Лукич, — беда в суд потянула. Не будь беды, разве крестьянское дело — по судам таскаться? Беда из нас веревки вьет.

— Беда, беда! — Улусов досадливо сморщился. — Работать надо по-умному — и беды не будет. Вон за границей… Земли там у крестьян меньше, чем у вас, а живут не в пример лучше.

— Может, там народу меньше или он сытей исстари. Сытому работать способнее. — Андрей Андреевич помолчал и заговорил снова: — Давно я вас хочу спросить, ваше благородие, господин земский. Скажите, почему у иных земли вона сколько, а у нас вороне на загоне не разгуляться?

— Каждому воздают по заслугам, — надменно бросил в ответ Улусов. — Эту землю моему прадеду определила императрица Екатерина Великая за то, что он от крымского хана отложился и привел свою орду к светлейшему князю Потемкину.

— Вона, как оно сошлось, — Андрей Андреевич усмехнулся. Мне бабка сказывала, будто прадед мой тоже воевал в Крыму с татарами ай с кем там… И в той войне ему оба глаза выбило, ей-право! За то царица Екатерина ему жалование положила… И почему такое — не пойму: вы над дедовой землей до сей поры хозяин, а я царского жалованья за дедовы выбитые глаза отродясь не видывал.

— Ты, я вижу, дурак-дурак, а себе на уме!.. Ты эту басню в другой раз попробуй мне рассказать, я из тебя для клопов кушанье сделаю! — Улусов погрозил Андрею Андреевичу.

— А скажите, господин земский, что же теперь делать народу? Сами знаете: ему без вашей земли погибель!

Лука Лукач спрашивал об этом у всех судей, канцеляристов, адвокатов и сенаторов да и у самого Улусова много раз. Никто ему не мог ответить на этот вопрос, не мог научить, что делать, как выбиться из нищеты. Никто, кроме того молодого адвоката. Но где он? Как найти его?

— Я уже говорил: ничего не могу сделать, — процедил Улусов.

— Нет, вы многое можете сделать, Никита Модестыч! — пылко возразил Викентий. — Стоит лишь вам захотеть и отказаться от некоторой выгоды. И за это вас не только люди, но и бог благословит. Вспомните: и вам придется держать ответ перед всевышним.

Он долго говорил о справедливости, о совести и о долге, о примирении враждующих. Улусов не перебивал его. Когда Викентий окончил, Улусов встал.

— Вы, батюшка, святой человек, а я грешник. Был грешником, таким и останусь. От принятого решения но могу отказаться, не в моих это правилах, такой уж я человек.

Холодно заговорил Викентий:

— Вы христианин и должны понять, как важно вам уступить, чтобы создать гармонию в этом уголке России.

— Ай-яй-яй, батюшка! Это уж вы изволите либеральничать. Впрочем, время позднее, и рад бы с вами побеседовать, да недосуг. Вот что, Лука Лукич, я здесь отчасти по личному делу, поэтому и не вызывал тебя к себе. Впрочем, есть и служебное, но это потом. Ты имеешь доверенность общества на ведение переговоров со мной об аренде земли?

— Имею, Микита Модестыч, запасся. Знал, что сенат нам откажет. Завтра хотел у вас по этому делу быть.