Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Петр Игнатьевич тут же подсчитал что-то — для важности на бумажке — и согласился.

Через неделю Лев открыл прием заказов.

2

Сергей Сергеевич, встретив Льва у Камневых, осведомился у Жени:

— Кто это? — Он уже забыл, что Женя знакомила его с Львом.

— Кагардэ? — изумленно протянул эсер. — Виноват, я правильно вас понял, Женечка? Ка-гар-дэ, так?

— Лев Кагардэ.

— Так, так! Это оч-чень интересно. И вы говорите, он здесь учился? Ах, вот как? Саганский его знает? Прекрасно! Нет, это я просто так. Просто совпадение фамилий.

На следующий день Зеленецкий зашел к Саганскому, и тот рассказал ему все, что знал о Льве Кагардэ. Саганский говорил о нем с едва скрываемой злобой: Лев два года назад своим сочинением испортил ему много крови.

После этого Зеленецкий стал пользоваться каждым удобным случаем, чтобы поговорить со Львом.

Начал он о разных пустяках, вскользь осведомился о делах, о том, долго ли Лев намерен жить в Верхнереченске. Лев отвечал вежливо, подробно, подкрепляя все, что ему приходилось выдумывать, мелочными подробностями, — они делали его рассказы правдоподобными.

Политических тем Зеленецкий в разговорах со Львом не касался, хотя Николай Иванович Камнев не раз говорил, что Лев «дипломат, но вернейший человек».

Лев со своей стороны тоже не напрашивался с политическими разговорами, лишь однажды, словно невзначай, обмолвился по поводу дискуссии в партии, что, мол, «когда двое дерутся, третий не зевай…»

Зеленецкий развивать эту тему не стал и завел речь о театре.

Лев хвалил Максима Турбаева и заявлял, что «неотеацентр», в отличие от «архаистов», работает «на века». Он даже выразил мимоходом такую мысль, что искусство-де свободно от предрассудков скоропреходящего времени и от вкуса толпы.

Так они присматривались друг к другу несколько месяцев, и, лишь убедившись, что Лев на самом деле «вернейший человек», Зеленецкий решил поговорить со Львом откровенно.

— Вы не брат ли будете Никиты Петровича Кагардэ? — спросил внезапно Зеленецкий во время одного из своих визитов в мастерскую.

Лев пристально посмотрел на него.

— Сын!

— А-а! Так, так! А ведь я вас знаю.

— Вы?

— Да, да! Ваш папенька был в семнадцатом году комиссаром района в Тамбовской губернии. Ну-с, напорол глупостей, и я ездил к нему от партийного комитета. Так сказать, разъяснял ему различные политические неясности.

— Так это вы были?

— Ваш покорный слуга! Где же он сейчас, ваш уважаемый папенька?

— На небесах!

— Значит, его… Умнейший был человек. Простите, вы говорить со мной не боитесь?

— Нет, отчего же?

— Многие, знаете, остерегаются. — Зеленецкий засмеялся. — Я ведь отверженный!

— Боятся?

— Трусят!

— Ну, я не из боязливых.

— Похвально, похвально! Простите откровенный вопрос, — я слышал от Николая Ивановича, будто бы вы собираетесь вступить в партию?

Лев поглядел Зеленецкому в глаза. Тот выдержал его взгляд.

«Ага, — подумал Лев, — понятно. Ну, и ты мне пригодишься».

— Нет, никогда об этом особенно не мечтал. Люблю уединение.

— Отчего же? — невинно сказал Сергей Сергеевич. — Партия очень, очень много дает…

Зеленецкий подвинулся к Льву, но в это время дверь завизжала и кто-то вошел в мастерскую.

Сергей Сергеевич быстро закрылся газетой.

Когда посетитель ушел, он признался:

— Боялся скомпрометировать вас!

«Ишь ты, заботливый!» — подумал Лев и вежливо распрощался с Зеленецким.

Через неделю тот пришел за галошами, которые принес в прошлый раз.

— Доходное дело? — спросил он, кивнув головой на обувь, сваленную под столом.

— Ничего. При хлебе каждодневно. А вы как живете? Поди, нуждаетесь?

Сергей Сергеевич смутился, заговорил о суровом редакторе, о статьях, которые лежат и не идут, о дороговизне. Лев вынул три червонца и сунул их незаметно в карман Зеленецкого.

— Вы что же, так здесь и живете? — спросил его Лев.

— Так и живу! В газетке подрабатываю. Пустяки.

Лев замолчал. Зеленецкий скучающе просмотрел газету и вдруг обернулся к Льву.

— Послушайте, — сказал он очень серьезно, — не может быть, чтобы вы были предателем!

Лев опешил.

— Да нет! — пробормотал он. — Я просто сапожник.

— Опустился! — прошептал Сергей Сергеевич. — Забыл все, труслив стал, стар стал.

— Ну, ничего, ничего, не волнуйтесь! Заходите, будем беседовать.

— Все беседы, все речи… Слушайте, Лев Никитич, неужели нет больше в России вождей?

— О каких вождях вы спрашиваете? Ваши вожди — трупы. И вы, Сергей Сергеевич, тоже труп.

Лев разразился неприятным, деланным смехом.

— Простите, я вас не пойму, — заволновался Зеленецкий. — Кто труп?

— Все вы сгнили! Вам не подняться с места! Вам не двинуть пальцем. Даже если позовут вас, вы струсите!

— Я? Струшу? Да я два года в Бутырской тюрьме…

— Ах, так? А если я вам дам одно поручение, не сейчас, а после? Если я позову вас и скажу: помогите! Что тогда, а? Что вы скажете?

— Позвольте, я не понимаю вас…

— Если я скажу: Сергей Сергеевич, организуйте группу, — вы увильнете?

— Я?

— Да, вы!

— Что вы орете?

— Отвечайте, черт возьми!

— Да!

— Я вас проверял! — улыбнулся Лев. — Теперь нас слышали и мы связаны. Ванька!

— Довольно паясничать! — рассердился Зеленецкий. — Шутки здесь неуместны. Вы еще под стол пешком ходили, когда я был в подполье! — Он надел шляпу и собрался уходить.

Лев рассыпался в извинениях.

Сергей Сергеевич был взбешен.

— Мы с вами не клоуны! — уже около порога сказал он. — Если вы так будете действовать и впредь — вы останетесь один или вас посадят! — Он взялся за ручку двери.

Лев испугался.

— Простите, Сергей Сергеевич, — сказал он. — Я же шутил. Я же знаю, что палка всегда о двух концах. Вы за меня, я за вас, и обратно.