Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность

Виктор кивнул головой.

— Ну, а троцкисты болтают, что, мол, наш народ один не справится с построением социализма, а поэтому, мол, нечего огород городить. Значит, троцкисты не верят в силу нашего народа, в его трудолюбие, настойчивость, в его революционную закалку, в великие возможности, которые заложены в семье наших народов. Кроме того, наш народ не останется без помощи зарубежных братьев. Так или иначе они нам будут помогать. Вот видите, какие они, дела-то… На словах, стало быть, эти обманщики — вперед да вперед, а на деле — назад и назад. А идти сейчас назад значит — снова к капитализму…

Виктор не отрывал глаз от Сергея Ивановича. Все это, понятное, простое, доходило до сердца; он верил Сторожеву безраздельно, с этого часа Сергей Иванович стал для Виктора олицетворением правды и ясности. И Карнаухов с удовольствием слушал Сторожева и многое запоминал. Он даже порывался кое-что записывать, но конфузился.

— Так вот, Виктор Ховань, что это за люди — троцкисты. У них принципы лилипутские, а амбиции Гулливеровы. Гниль, фразы, как шелуха… Вот и решайте сами — где правда, с кем вы должны быть. Разве мы вас отбрасываем от себя, разве вы нам не нужны? Неверно, Виктор, неправильно. Забывают о вас кое-где, — Сторожев искоса посмотрел на Карнаухова, — забывают, говорю, о вас, мало интересуются, руки до вас не доходят. Вам о будущем надо думать. В чем это будущее? Где оно? Не у нас ли? За нас ведь люди, которые работают, вы понимаете, те, что строят жизнь. И вы нужны этим людям, нужен ваш талант, нужна ваша открытая душа. А вы в вашем театре разные глупости разводите. Разве людям, которые дорвались до настоящей жизни, нужна ваша заумная чепуха? Им надо смелое, правдивое, настоящее, умное, а у вас что? Что вы там в спектаклях нагородили? Для кого? Вы знаете, кому это нужно? И тут рука не дошла, ах, не дошла рука!.. — Сторожев гневно дернул себя за ус. — Вот так-то!

Потом Сергей Иванович начал рассказывать Виктору о будущем Верхнереченска, показал ему эскизы заводов и домов, планировку новых улиц, проекты, схемы.

— Все это не мечта. Это будет через несколько лет. Исчезнет биржа труда, и базар, и грязная Рыночная улица. И люди не будут думать о поисках работы, работа сама будет искать их.

— Сергей Иванович, — сказал Виктор. — Скажите, вы никогда ни в чем не сомневаетесь?

Сергей Иванович удивленно посмотрел на него.

— Вы шутник! Разве может жить человек без сомнений? Но я понимаю сомнения так: вот я решаю какую-нибудь задачу. Надо и так прикинуть, и этак. Но когда ты убедился, что задача решена и что решение это единственно верное, — тогда стой на своем.

— До конца?

— До конца. Может быть так, что ты ошибаешься, тебе об этом скажут и ты поймешь: да, ошибся. Тогда признайся в ошибке и исправь ее. А это самое трудное — признаваться в ошибках. На этом люди и спотыкаются. Впрочем, это я так, к слову. Я ваши стихи хочу послушать. С собой есть?

Виктор смущенно кивнул головой.

— Ну, да вы настоящий поэт! Давай, Иван, послушаем нашего поэта… Ну, ну, не серчай, тебе это полезно.

Виктор начал читать стихи. Он прочел одно стихотворение, другое, третье. Сергей Иванович и Карнаухов требовали еще и еще… Наконец Сторожев прервал Виктора:

— Вы никуда и никогда из города не уезжали? Здесь и выросли? Здесь и учились?

— Да.

— И в деревне не бывали? Или на заводе, скажем?

— В деревне жил… немного.

Сергей Иванович закурил.

— Видите ли, Виктор, — сказал Сторожев, — мы с Иваном в поэзии не специалисты. Я — политик, и он — политик, понимаете? Но политика наша объединяет все, чем жив народ, то есть трудящиеся. Она, так сказать, организует все и направляет в одно русло. К одной, понимаете ли, цели. А народ живет не только трудом или насущным хлебом. Он и любит, и поет песни, и читает книги. И стихи ему тоже нужны. Как мы любили на войне песню! Песни мы и в походе, и в окопах пели, с песней и смерть была не страшна. И чем песня понятней для всех, и для ученых и для неученых, тем больше ее любят. А иные не знают, для кого они пишут. Вот партия — она точно знает, во имя чего существует, во имя чего зовет людей на борьбу. Она умеет разговаривать с народом. Слова у нее простые, но они трогают, доходят до сердца честных людей. А ваш брат такое иной раз наворотит — черт его знает, для кого он писал, для чего. Вы не обижаетесь?

— Нет-нет!

— Вот в наших деревнях многие мужики наизусть знают пушкинские или там некрасовские стихи. Хоть две строчки, а знают. А ведь после Пушкина, Некрасова была чертова прорва поэтов! Но до сердца народа многие из них не дошли. Почему? Слова у них холодные, понятные только им… Поступки людей они выдумывали, а не брали из жизни. Чтобы писать — надо жизнь знать, право, надо! Вот и вы: узнаете жизнь, людей, узнаете их думы, надежды — тогда вам легче будет работать. — Сергей Иванович задумался. — Самое главное для вас — узнать людей.

Долго беседовал Сергей Иванович с Виктором. Он читал отдельные строфы его стихов, разводил руками, когда не понимал, и Виктор переставал понимать их; он хвалил то, что Виктору казалось наиболее слабым. Виктор соглашался или спорил, но почти во всем был разбит.

В споре участвовал и Карнаухов, он волновался, шумно выражал свой восторг или неодобрение и все твердил:

— Погоди. Вот я тебе покажу наших ребят, я тебя познакомлю с ними, тогда ты напишешь.

Виктор сам начал спорить с Карнауховым, оба они петушились, кричали.

Сергей Иванович, слушая Виктора, присматривался к нему, следил за его речью. В какой-нибудь час он узнал его сокровенные мысли, увидел внутренний мир юноши.

«Его надо беречь, — подумал он, — надо его с Карнауховым свести поближе. Стоящий человек».

Но «сводить» с Карнауховым Виктора не пришлось, После беседы с Сергеем Ивановичем Ховань и Карнаухов бродили по городу чуть ли не до рассвета. Потом Виктор пошел к Карнаухову, чтобы провести у него остаток ночи.

Они подружились. Всерьез.

4

Из письма Лены Компанеец Коле Зорину 6 октября 1926 г.

«…подумавши, я уже решила, что с этим человеком нам все равно никогда не понять друг друга, не сойтись. Так грубо разбивалось мое первое чувство, и мне было не жаль его. Я решила, что рано или поздно между нами должен произойти разрыв, а теперь я легче могу перенести его. Но все вышло иначе. Еще на днях я встретила его в сквере. Мы не сделали ни одного шага к примирению. А сегодня, четыре часа назад, Витя пришел ко мне. На его вопрос, ждала ли я его? — я ответила, что я знала, что он придет, и что лучше бы было, если бы он не приходил. Но он остановил меня. Он рассказал о встрече с необыкновенным человеком, он горячился, много и умно говорил, рассказал мне, что он думает делать дальше… Я заметила, что внутри у него созревает нечто новое, свежее… И спросила: «Ну, а если бы не было этой встречи, встречи совсем случайной?» Виктор сказал, что такой же вопрос он задавал себе. И понял: если бы не с тем человеком, что увел его к себе домой из сквера, он встретился бы, непременно встретился с кем-нибудь другим примерно таких же взглядов и настроений. И тот сказал бы ему то же самое… «Впрочем, — добавил Виктор, — нет в мире ничего чисто случайного. Все закономерно, и закономерной была эта встреча, открывшая мои глаза, — внутренние глаза, понимаешь? — на очень многие вещи… Я счастлива, Коля, я полна счастьем. Если бы Андрейка был так же счастлив, как я! Коля, милый, как хороша жизнь!»

Глава четвертая

1

В конце октября Богданов узнал о том, что его вожаки распустили фракцию и объявили о прекращении подпольной работы. Впрочем, помня разговор с «гостем» после собрания на Бычьем Загоне, Богданов отлично понимал сущность нового маневра и написал в губком заявление, составленное в смиреннейшем тоне. В заявлении осуждалось все, что делал он, Богданов, до сих пор, и содержалось клятвенное обещание впредь не нарушать партийной дисциплины.