Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
Открытые встречи со своими единомышленниками пришлось прекратить.
Фролов посещал Богданова лишь поздней ночью, пробираясь к дому номер четырнадцать по Холодной улице через проходные дворы. Некоторые члены богдановской группы приняли всерьез покаяние своего вожака и завопили. Один из них, немец Карл Фогт, грозил Богданову проклятием «мирового пролетариата, который им обманут». Тогда на окраине города, в доме, принадлежащем Фролову, состоялась секретная встреча Богданова с его единомышленниками. Все недоразумения были
Особый разговор Богданов имел с Фогтом. Фогт заявил прямо, что он больше не намерен «пробавляться на красивой фраз», и требовал немедленных действий.
Богданов серьезно занялся аппаратом губрозыска, и в скором времени все, что еще оставалось там здорового, было под разными предлогами удалено или послано в уезд «на укрепление периферии».
Богданов держал своих людей во всех уездах. Розыск работал старательно. Начальники носились по уездам, ловили воров, налетчиков, бандитов, сколачивали группочки единомышленников, подбадривали людей, устраивали собрания в лесах или на конспиративных квартирах.
Типографские принадлежности Богданов решил пустить в дело и приказал перевезти их к Фролову. Тот безуспешно искал помещение для нелегальной типографии.
Как-то вечером Лев сидел в передней, у топившейся печки. У Богдановых шла громкая перебранка. Николай Николаевич искал какие-то бумаги, не находил их, кричал на Юлю, будто она изводит важные документы на папильотки.
Юля обозвала мужа болваном и ушла в столовую. Потом вышел Богданов, бросил в огонь скомканные бумаги и ушел.
Лев быстро выхватил из огня вспыхнувшие листки. На одном из них было написано: «Мама приехала и здорова. Багаж у меня. А.»
Мама была знакома Льву. Богданов, в разговоре с Фроловым, так называл типографию.
Лев спрятал полуобгоревшую бумажку в карман и развернул следующую. Это была ведомость. На разграфленном листе написано несколько десятков фамилий, вероятно зашифрованных. Против каждой фамилии — цифры и значки. Лев сунул и этот лист в карман. Когда Богданов снова вышел из комнаты с охапкой бумаг, Лев сидел в том же положении.
— Вы что грустите?
— Так, думаю…
— Скучно что-то, — пожаловался Богданов. — А что, если хлебнуть пива?
— Почему не выпить? Я сейчас сбегаю.
— Зачем? Юлю пошлю.
Юля сидела в столовой за швейной машиной.
— Сходи за пивом, детка!
— Не пойду.
— Ну, сходи.
— Ругается, как не знаю кто. Нужны мне твои бумаги!
— Ну, прости. Я просто расстроен.
— Простите его, Юленька… Он человек добрый!
Юленька перекусила нитку и поднялась.
— Пьяницы, право. Каждый день пьете. И не надоест?
— А что делать? Сыграем в шахматы, выпьем, обратно сыграем. Ан и вечер долой. Правда, Лев?
— Совершенно верно.
Через полчаса Юля принесла пиво и колбасу.
— Вы что, опять не в духе? — спросил Лев, когда дошли
до пятой бутылки.— Дела… Паршивые дела у меня, Лев Никитыч.
Богданов пил пиво стакан за стаканом. Глаза его соловели.
— И что вам грустить? — как бы между прочим сказал Лев. — Мама приехала, багаж у Анатолия…
Богданов откинулся на спинку стула, вытер ладонью лоб.
— Что вы сказали?
— Мамочка, говорю, приехала, чего же вам беспокоиться?
— Откуда вы знаете?
Лев вынул из кармана смятые, испачканные сажей листки и передал Богданову.
— Нельзя быть таким неаккуратным, Николай Николаевич! Вдруг бы нашел не я, а другой и переслал все это куда следует? Но главное, конечно, не ведомость, главное — типография. За это влепят — ух как!
— Я вас завтра же арестую!
— Фу, глупости какие! Если бы я был ваш враг — все это давно было бы у Сторожева, в губкоме. Неужели вы не верите мне? Ей-богу, это обидно. Да ну вас к черту!
Лев встал.
Богданов удержал его.
— Подождите!
Он выпил еще пива и несколько минут молчал.
— Что вы от меня хотите? — Это было сказано в лоб.
— Я? — удивился Лев. — Ничего я от вас не хочу, с чего вы взяли? Если бы вы мне верили, я бы вам помог. Вот и все. Например, мог бы найти помещение для типографии…
— Я не понимаю, о какой типографии вы говорите, и в помощи вашей не нуждаюсь. Вы — подозрительный человек, вот что я скажу вам. За коим чертом мы набиваетесь на дружбу со мной? Зачем она вам? Уж не шпион ли вы?
— Так что же вы медлите? Передайте меня куда следует.
— И передам.
— И отлично! Сегодня арестуют меня, а через час Николая Николаевича Богданова. Посидим вместе в камере, потолкуем о всякой всячине.
— Как вы смеете! — налившись бешенством, зарычал Богданов. — Кто вы такой?
— Кто я? А разве вам не все равно, кто я? Я же не спрашиваю вас, кто вы? Я хочу вам помогать, не интересуясь биографией вашей бабушки и ее внука.
Помолчали.
— Слушайте, Лев! А в самом деле, кто вы такой? Вот что, — Богданов говорил очень серьезно, — имейте в виду, что церемониться с вами я не буду.
— Знаете, есть такая сказка, — Лев рассмеялся, — как один дядя медведя поймал. Он медведя держит, а медведь его…
— Выметайтесь из этой квартиры завтра же.
— Прелестно. Значит, союз не состоялся?
— Вы мне не союзник!
— Вот и глупости! Вы вспомните, это кто-то из ваших сказал: ради победы вступай в союз хоть с чертом. Но я вам друг — и только. Какой же я черт? Я сапожник. В некотором роде рабочий элемент!
— Зачем вам понадобилась эта провокация? — неожиданно сказал Богданов. — Вы прекрасно знаете, что эта записка не моя. Никакой типографии нет.
— Вы комик, ей-богу, комик. Вот записка. Почерк у Анатолия особенный, бухгалтерский. И эксперта не надо звать.