Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность
Шрифт:
Богданов ушам не верил.
— В общем, мое дело — сторона, — с кислым видом продолжал Лев. — Ничего советовать я тебе не могу. Да и оскорбили бы тебя мои советы. Я — друг. Просто друг. Но если рассуждать отвлеченно, работаешь ты гениально… Конспиратор ты великий! Выпьем за конспирацию.
Выпили. Богданов помрачнел.
— Ха! Конспирация… Дорого она стоит. А вот этого… — Богданов потер большим пальцем об указательный, — вот этого нет…
— Деньги, что ли? Достанем деньги.
Богданов резко поднялся со стула.
— Ты мне о деньгах не говори! Слышишь? Я твоих денег не
— А я и не предлагаю.
— То-то.
— Когда надо будет, сам попросишь, гражданин Богданов.
— Никогда! Никогда, слышишь! — Николай Николаевич швырнул дверью.
«Деньги!» — Лев встал и зашагал по комнате. Очень нужны были деньги. Отнятые у кассира истрачены. Апостол прислал немало, но Кудрявцев и Камнев обходились дорого.
И тут Лев вспомнил о мадам Кузнецовой.
Об ящичке с драгоценными камнями и монетами царской чеканки.
Дня за два до пуска депо Лев заглянул к Камневым. Поговорив во дворе с Николаем Ивановичем, он прошел в комнату Жени.
Она обрадовалась, прильнула к нему.
Лев сел в кресло, скучающим взглядом окинул комнату: стол, покрытый алой бархатной скатертью, бамбуковая этажерка, несколько кресел, диван. На стене, перед кроватью Жени, в дубовой овальной раме висела фотография Льва… Все это он видел сотни раз.
Окно и стеклянная дверь комнаты выходили на балкон. На стеклах застыли капли дождя.
Кутаясь в теплый платок, на постели полулежала Женя.
— Лева! Присядь ко мне и скажи: почему ты такой грустный? Ну, иди сюда!
Лев, казалось, не слышал ее.
— Я соскучилась по тебе. Ты слышишь меня?
Он качнул головой.
— Что тебе надо? — Женя вскочила и, стоя на коленях, притянула его к себе. — Что? Я знаю, я слышала — ты к Лене подбираешься. Лучше и не думай о ней. Забудь о ней, слышишь? Или я всем расскажу, кто ты… Молчишь? Я знаю — тебе только и надо мучить людей.
Она зарыла лицо в подушки, ее плечи вздрагивали.
— Ну, полно! — Лев погладил ее короткие волосы. — Нервная ты какая стала, Женька. Все вы с ума посходили.
— Ты довел! — Женя откинулась к стене. — Я не знаю тебя. Честное слово, ты меняешься на глазах. Какая шкура у тебя настоящая? Говорил ты когда-нибудь правду? Был у тебя когда-нибудь друг?
— Брось! Ты больна. Тебя лечить нужно. Что ты привязываешься ко мне? Чего тебе надо?
— Мне теплоты хочется от тебя, искренности. Я перестаю верить тебе, Лев.
— Слушай, глупая, я же люблю тебя. Не следовало бы, а люблю. Вообще-то говоря, любовь — не попутчик мне. Ты верно сказала: я злобой живу. Да, завидую вашим кротам. Опанасу завидую. Завидую, а ведь он кастрат, слизняк, какой же он к черту боец? Я знаю, готов пари держать, что Опанас мечтает завести свою аптеку. И заведет. И будет толочь разную дрянь и обдумывать свои идеи, такие же дрянные, как его порошки. Философ из аптеки!..
— Тебе не надоело глумиться над людьми? Какое ты имеешь право издеваться над ними? Кто ты такой? — Женя брезгливо посмотрела на Льва. — Зачем ты пришел к нам?
— Вы мне были нужны. Не все, кое-кто из вас.
— Кто же?
— Ну, ты, Андрей, Джонни.
— Тебе нужны?
— Идеям моим, целям.
—
Идеям, целям! Слова-то какие? Какая заносчивость-то! Боже мой! А вот мы и не пошли за тобой! Отказались. Кто ты? Даже я не знаю тебя! А ведь я ближе всех к тебе! — Женя печально покачала головой. — Нет, я не знаю тебя.— Не знаешь? Хочешь, я расскажу о своей жизни?
— Ты опять хочешь мучить меня? — Губы Жени дрогнули.
— Да нет. Я хочу скинуть с себя все мои тридцать три шкуры. — Лев ерошил волосы, глаза его замерли на одной точке.
— О чем ты задумался? — спросила наконец Женя. — Ну, рассказывай.
— Ах, да, рассказывать? О чем рассказывать? Ах, о шкурах? Нет, Женя, знаешь, подождем. После.
— Нужны еще?
— Не то, не то…
Женя хрустнула пальцами.
Лев вздрогнул.
Она потянулась к нему, положила голову к нему на грудь.
— Лева! Оставь мне ребенка. Милый, оставь!
Румяная от смущения, она откинулась от него. Ее глаза смотрели ласково и просительно.
Лев не слушал ее.
— Лева, как это должно быть хорошо! Это же лучшее, что есть у нас, — маленькая жизнь, которую надо растить. Я буду жить им. Лева, ты слушаешь меня?
Лев встал, подошел к окну и приложил лоб к стеклу. Потом обернулся и насмешливо спросил:
— Крепко ты любишь меня?
Она, увлеченная своими думами, не услышала насмешки в его голосе и кивнула.
— Знаю, что любишь, — издеваясь, сказал Лев. — И за что любишь, знаю. Хочешь, скажу? Ты полчаса тому назад прогнать меня собиралась! Да ведь не прогонишь. Ты ведь и любишь-то меня за то, что я не похож на ваших хлюпиков. Ты бы рот разинула, если бы я выложил все, что держу в голове.
Он вдруг замолчал, сел в кресло и застонал:
— Как давят эти мысли, эти шкуры! Понимаешь, Женя, тяжело! — Он схватил ее за руку. — Почему я не бухгалтер? Почему я не аптекарь вроде Опанаса? Ты знаешь, — порывисто заговорил Лев; он как будто спешил все сказать ей, — мне иной раз хочется уйти к черту, к дьяволу, куда-нибудь в лес, хочется, как андреевскому Савве, сесть голому на голую землю, на лысую гору и оттуда плевать на людей. И ты такая же, как все! Ребенка тебе нужно. У-у, чертово племя! Ты наседка. Тебе бы только высидеть птенца, видеть, как он копошится, пищит, мочится, — и больше ничего тебе не надо. Нет, погоди, ты еще мне нужна, ты еще мне нужна! — крикнул он. — И если хочешь ребенка, сватай другого. Хочешь, я тебе Виктора приспособлю? Юноша здоровый, стихи пишет, романы сочиняет! Пролетарские, что ни на есть современные… Ну, хочешь, что ли? Какой я отец? Дегенерат, как ты определила, ногами вперед родился. А ну вас…
Побледневшая Женя со слезами на щеках слушала несвязную, полубредовую речь.
— Уходи! — сквозь слезы процедила она. — Уходи! Подлец!
— Ты говоришь, у меня не было друга. Был друг — Виктор, закадычный друг. Мы с ним одним одеялом накрывались, на одной подушке спали, и мысли у нас были одинаковые. А потом он одну мою шкуру снял, увидел под ней что-то и вот теперь плюет мне в глаза, щенок. Слышишь, он мешает мне, этот индюк. Он плюет мне в лицо! А ведь я его любил… Мне его надо проучить. Хочешь, сделку с тобой заключим, а?