Собрание сочинений в 8 томах. Том 4. Правовые воззрения А.Ф. Кони
Шрифт:
В Москве открытие новых судебных установлений произошло 23 апреля. Речь Замятнина была на этот раз преимущественно обращена к впервые избранным мировым судьям.
Вот как и при какой обстановке было влито в новые судебные меха новое судебное вино. Те, кто пережил это время и первые месяцы, непосредственно за ним следовавшие, не могут их забыть. Доверие к своим силам, светлый взгляд на будущее, убеждение в том, что введенный порядок представляется образцовым во всех отношениях, одушевляло всех первых деятелей нового суда. Новой деятельности были отдаваемы все силы бескорыстно и не без личных жертв, ибо были люди, оставлявшие лучшие и более обеспеченные служебные положения, чтобы только принадлежать к судебному ведомству. Вице-директоры шли в члены палаты, губернаторы — в председатели окружного суда. Первое время никто, впрочем, и не смотрел на занятие новых должностей как на обычную, рядовую службу. Это была деятельность, задача, призвание. Это была первая любовь. Такая любовь существует не только в личной жизни человека, но и в общественной его жизни; и тут, и там она, войдя первою в сердце, последнею выходит из памяти…
Современное молодое поколение не изведало этого чувства; для него «судебное ведомство» есть одно из ряда ведомств, в двери которого можно постучаться, вступая в служебную жизнь, — и только. То горделивое увлечение, с которым относились тогда новые судебные деятели к своему делу, то иногда преувеличенное мнение, которое они имели о значении своего служебного положения, вызывают теперь, когда яркая пестрота первоначальных красок сменилась серым колоритом будничной жизни, невольную улыбку. Но не ирония видится в ней, а грустное сожаление о том, что «тьмы низких истин» так скоро и прочно сменили «нас возвышающий обман»…
Нечего и говорить, как интересовали всех первые шаги новых судов. Их ждали с понятным нетерпением. Первый уголовный процесс в Петербурге, разбиравшийся 14 июня, без присяжных, привлек массу публики. Дело было несложное. Молодой помощник присяжного поверенного, недовольный резким и решительным отказом одного из судебных следователей города Петербурга в предъявлении ему следственного производства, написал ему письмо, в котором, советуя быть более вежливым с приходящими, прибавлял: «Времена чиновников-громовержцев прошли». Обвинителем по делу выступил прокурор окружного суда Шрейбер, один из ревностных молодых сотрудников Замятнина, заявивших себя изучением практических вопросов, связанных с открытием нового суда. Первая обвинительная речь, сказанная на Руси, отличалась большою сдержанностью и деловитостью. В ней не было напускного пафоса французских обвинений — и это было хорошим признаком, так как с этой стороны нашему зарождающемуся судебному красноречию могла грозить серьезная опасность. Взятая в самом начале неверная нота могла затем вызвать целый ряд фальшивых созвучий. Дело прошло очень гладко и стройно. Были, конечно, некоторые, на теперешний, умудренный опытом и изучением, взгляд, странности. Суд поставил на свое разрешение между прочим отдельный вопрос (!) о том, есть ли в деле увеличивающие или уменьшающие вину подсудимого обстоятельства. Горячий судебный следователь, много и усердно послужив на разных должностях судебному делу, скончался в прошлом году внезапно, в полном разгаре своей деятельности, у гроба безвременно угасшего товарища министра; а почтенный председатель совета петербургских присяжных поверенных, на голове которого уже обильно белеют серебряные нити, вероятно, с незлобивою улыбкою вспоминает то время, когда, явившись первым подсудимым по Судебным уставам, он так волновался, что просил разрешения читать свою защитительную речь.
Заседания с присяжными открылись 27 и 28 июля, делом Родионова, обвинявшегося в краже со взломом, и делом Маркова, обвинявшегося, как значилось в объявлении о деле, «в способствовании неизвестному человеку в снятии полости с саней». Защитником по второму выступ пил В. Д. Спасович. Председательствующий товарищ председателя не совладел, однако, со своей задачею. Заседание тянулось долго, с томительными перерывами и остановками, носившими характер некоторой суетливой беспомощности и растерянности. Общее впечатление получалось неудовлетворительное и грозило повториться в ряде дел, так как, ввиду вакантного времени, председательство по делам с присяжными должно было оставаться в одних и тех же неумелых руках. По закону, один председатель мог заместить своего товарища, но председатель этот был в отпуску, больной, вне Петербурга. Едва, однако, разнеслась весть, что дела с присяжными ведутся без надлежащего склада и лада, Мотовилов бросил все и появился в суде. Занимавшись прежде постоянно гражданскою частью (он был до своего нового назначения председателем Петербургской гражданской палаты), он сел в уголовное отделение и взял колеблющееся дело в свои энергичные руки. Природный ясный ум, упорный труд и — главное — горячая любовь к делу помогли ему. Заседания с присяжными пошли правильно, с необходимою для судебного механизма точностью.
Имя Георгия Николаевича Мотовилова не должно быть забыто историком судебной реформы. Последний может с глубоким уважением остановиться пред его портретом, повешенным после его ранней смерти в зале общих собраний окружного суда. Человек еще молодой, с энергичным и красивым лицом, холерик по темпераменту, он всецело отдался новой своей деятельности. Задача на первом председателе первого по месту и по времени окружного суда в России — лежала огромная. Она была трудна не только по своей сложности, но и по своей новизне. Надо было установить правильные личные отношения в суде и вне суда, надо было внести уважение к авторитету судебной власти в чуждые суду сферы, надо было неустанно работать. Установление главных начал внутренней администрации суда, устройство и регламентация обширной и чрезвычайно ответственной кассовой части, составление знающего и способного персонала канцелярии и судебных приставов— все это лежало на председателе. А рядом с этим — в делах приходилось применять ряд новых приемов. Одним словом, надо было не только созидать новое, но и вырабатывать и отыскивать для него материал, быть одновременно и строителем, и чернорабочим. Необходимы были большой такт, самообладание и вера. в свое дело, чтобы не устрашиться осложнений, не поколебаться духом и не поступиться чем-нибудь существенным при первом приложении к жизни основ новой судебной деятельности. Эту задачу Мотовилов выполнил вполне.
В Москве первое заседание суда открылось 21 июня, по делам о бродягах. Наплыв публики был так силен, что пришлось установить билеты для посещения залы судебных заседаний. Заседание прошло хорошо, хотя не без некоторых странных для современного юриста-практика особенностей. Председательствующий требовал от «непомнящих родства» объяснений, были ли они и где у исповеди,
и вступал в длинные и неоднократные прения с защитником одного из бродяг по вопросу о том, что такое бродяжничество и в чем именно заключается состав этого преступления. Первое заседание с присяжными, 24 августа, по делу Тимофеева, обвиняемого в краже со взломом, прошло гораздо лучше петербургского. Судебные прения и здесь, как и в Петербурге, были свободны от громких фраз и стремления разжалобить или ожесточить присяжных, они отличались простотою и деловитостью, но страдали чрезмерными отступлениями в область судопроизводства и различных теоретических соображений. Это придавало им некоторый педагогический характер. Так, присяжным объясняли ход и значение разных следственных действии или пространно говорили им о значении права собственности и необходимости его ограждения, а также о «величайшем на свете благе» — жизни, которую никто не имеет права отнимать, и т. п.Но если заседания с присяжными начались в московском суде успешнее, чем в Петербурге, зато вскоре в одном из таких заседаний произошла ошибка, которая долго потом приводила в смещение участвовавших в ней и многочисленных присутствовавших, которые сначала находили, что все произошло именно так, как надлежит. По делу о предумышленном убийстве товарищ прокурора впервые в новой судебной практике воспользовался своим правом отказаться от обвинения, заявив о том, на основании 740 статьи Устава уголовного судопроизводства, суду «по совести». Суд выслушал этот отказ и — объявил, без дальних околичностей, подсудимых от суда свободными!
Говоря о московских судебных установлениях первого времени реформы, нельзя не вспомнить и о типической личности первого председателя Московского окружного суда. Высокий, плотный, с массивными чертами лица и насупленными бровями, говоривший громким голосом, покойный Елисей Елисеевич Люминарский был настоящий судья, «судья от головы до ног», всецело преданный делу (и как истый москвич — своей Москве), беспристрастный, независимый, недоступный ни ласке, ни давлению, и, несмотря на свою суровую наружность; — добрый и сострадательный. Общее уважение и доверие окружали его при жизни, облегчая ему его трудную задачу устроителя нового суда, — общее сожаление проводило его в могилу.
В наибольшее, в непосредственное и ежедневное соприкосновение с обществом приходил мировой суд. Он стал сразу популярен, и через месяц после введения реформы сокращенное название «мировой» стало звучать в народе как нечто давно знакомое. Первое время камеры мировых судей были полны посетителей. Сюда приходили знакомиться с новым судом в его простейшем, наиболее доступном виде. Переход от канцелярии квартала и от управы благочиния, где чинилось еще так недавно судебно-полицейское разбирательство, к присутствию мирового судьи был слишком осязателен. Здесь в действительности совершался суд скорый, а личности первых мировых судей, среди которых встречаются носители имен, приобревших впоследствии почет на более широком поприще, служили ручательством, что это суд не только скорый, но и правый, и милостивый.
Были, конечно, и в сфере мировой юстиции промахи и увлечения. Не всегда ясно разграничивалась подсудность дел; смущали преюдициальные вопросы; наконец, вино новой власти бросалось некоторым, впрочем весьма немногим, в голову. Случаи последнего рода имели свою комическую сторону и во всяком случае не обнаруживали дурного намерения. Es war nicht bos gemeint! Так, в Петербурге один мировой судья, устроивший, вопреки господствовавшей у мировых судей строгой простоте обстановки, в своей камере, для судейского места, драпированное красным сукном возвышение, вообразил себя вместе Стем великим пожарным тактиком и стратегом — и явился, в цепи, распоряжаться на пожаре, вспыхнувшем в его участке; а другой, возвращаясь в летнюю белую ночь с островов и найдя мост разведенным, надел цепь и требовал его наведения. Судебная палата, однако, тотчас же охладила этих пылких надевателей мировой цепи некстати. Но наряду с этими единичными явлениями общее направление мировых судей первого избрания сразу сделало их камеры не только местом отправления доступного народу правосудия, но и школою порядочности и уважения к человеческому достоинству. Ведение дела у некоторых судей достигло виртуозности. Особенно выделялся в Петербурге покойный Оскар Ильич Квист. Его камера была местом, куда ходили учиться и смотреть, как надо разбирать дела. Этот маленький, живой, глубокопросвещенный человек, с умным и проницательным взглядом и лукавою усмешкою, заложил в качестве председателя, подобно Мотовилову и Люминарскому, нравственный и деловой фундамент мирового съезда, устройство которого не раз потом признавалось образцовым. Многие из первых деятелей мирового суда в Петербурге достигли впоследствии высоких степеней в судебной иерархии, но нет сомнения, что время их службы в 1866 году в скромной должности «мирового» должно представляться им по полноте сопряженной с нею деятельности и по сознанию приносимой наглядно и ежедневно пользы счастливым временем. Между ними находился и мировой судья труднейшего участка, на Сенной, отдавшийся делу со свойственным ему страстным трудовым увлечением и почерпнувший в нем интереснейший практический и бытовой материал для живых примеров в своем превосходном «Руководстве для мировых судей».
На вершине новой судебной пирамиды был учрежден кассационный суд. Далекая от непосредственного соприкосновения с жизнью деятельность его интересовала исключительно юристов, из которых многим было, однако, трудно, в представлениях своих об ней, «совлечь с себя ветхого Адама», т. е. устранить мысль о существе дела, совершенно чуждую идее кассационного производства. Поэтому юристами первые решения кассационных департаментов Сената ожидались с большим нетерпением. Нужно ли говорить, как успешна, назидательна и содержательна была именно первоначальная деятельность нашего кассационного суда? Для этого стоит лишь просмотреть решения за 1866 год. Особенно богаты были различными важными разъяснениями нового судопроизводственного порядка решения уголовного кассационного департамента. Пройдя чрез коллегию, где заседал Н. А. Буцковский, так много поработавший над Судебными уставами, и где председательствовал В. А. Арцимович, почтенным сединам которого еще недавно было отдана дань уважения всеми, кому дороги представители широкого и стойкого правосудия, решения эти установляли и закрепляли начало нового процесса. Тогда, в первое время своего существования, кассационный суд наш уподоблялся римскому претору: он не только jus dicit, но jus fecit [75]. Особенно трудная роль выпала на долю первых обер-прокуроров. Им приходилось, учась самим в совершенно новом деле, учить других, и учить притом авторитетно. Одного из них уже нет в живых.