Собрание сочинений в четырех томах. Том 1

— Но, — прошептал он немного погодя, — откуда вы о нем узнали?

Не задумываясь, я стал ему рассказывать:

— Я был одинок и чувствовал себя беспомощным. И тут я вспомнил старого друга, который, как мне кажется, знает очень много. Я нарисовал птицу — она вылуплялась из яйца, а яйцом был земной шар — и послал ему. А позднее, перестав уже надеяться на ответ, я получил лист бумаги, на котором было написано: «Птица вылупляется из яйца. Яйцо это мир. Кто хочет родиться, должен разрушить мир. Птица летит к богу. Имя бога — Абраксас».

Он ничего не ответил. Мы чистили каштаны и ели их, запивая вином.

— Возьмем еще по бокалу? — спросил он.

— Спасибо. Нет. Я не люблю пить.

Он засмеялся, как будто разочарованный.

— Как хотите. А я — наоборот. Я еще посижу здесь. Вы можете идти.

Когда в следующий раз, послушав музыку, я пошел вместе с ним, он был не очень разговорчив. Он повел меня старинным переулком в солидный старый дом. Мы поднялись наверх и оказались в большой, довольно мрачной и захламленной комнате, где, кроме рояля, ничто не говорило о музыке, тогда как большой книжный шкаф и письменный стол напоминали кабинет ученого.

— Сколько у вас книг! — сказал я с уважением.

— Частично это книги моего отца, у которого я раньше жил. Да, молодой человек, я жил у матери и отца, но я не могу их вам представить, моя репутация в их доме не очень высока. Я ведь блудный сын, да будет вам известно. Мой отец в высшей степени достойный человек, известный в здешнем городе священник и проповедник. А я, чтобы вам все сразу стало ясно, я его способный, многообещающий сын, который сошел с праведного пути, в известном смысле — сошел с ума. Я был богословом и перед самым государственным экзаменом покинул этот веселый факультет. Хотя остался верным предмету, если говорить о моих приватных занятиях. Для меня все еще интересно и важно, каких богов изобретали люди в разные времена. В остальном я теперь музыкант и скоро, кажется, получу место органиста. Так что опять возвращусь и в церковь.

Я разглядывал корешки книг. Насколько я мог видеть при слабом свете лампы, там были греческие, латинские, древнееврейские названия. Между тем мой знакомый улегся на пол в темноте у стены и делал там что-то свое.

— Идите сюда, — позвал он через некоторое время, — займемся немного философией, это значит — будем размышлять молча, лежа на животе.

Он чиркнул спичкой, поджег бумагу в камине, рядом с которым лежал, и поленья загорелись. Поднялось высокое пламя. Он помешал в огне с великой осторожностью. Я лег рядом с ним на потертый ковер. Он смотрел на огонь, я также не мог оторваться от огня. Так пролежали мы около часа — молча, на животе, перед горящим камином, глядя на то, как пламя пылает и шипит, потом опадает, сворачивается, вздрагивает последними огоньками и наконец затихает на кирпичах слабым угасающим жаром.

— Огнепоклонство было не самой большой глупостью из того, что придумали люди, — пробормотал он себе под нос. Больше мы не говорили ни слова. Я не отрываясь смотрел в огонь, погружался в тишину грезы: из дыма возникали образы, из пепла — картины. Вдруг я вздрогнул. Мой собеседник бросил в огонь кусочек смолы, вверх взвилось маленькое узкое пламя, в нем я увидел птицу с желтой ястребиной головой. Умирающий жар камина вспыхивал золотыми пылающими нитями, они сбегались в сетки, возникали буквы, картины, как будто бы воспоминания — лица, животные, растения, черви и змеи. Когда, очнувшись, я взглянул на соседа, то заметил, что он смотрел в камин не отрываясь, как завороженный, забыв обо всем вокруг.

— Мне надо идти, — сказал я тихо.

— Ну так идите. До свиданья.

Он не встал, и, так как лампа погасла, мне пришлось ощупью пробираться по темной комнате, темным коридорам и лестницам заколдованного старого дома. На улице я остановился и оглянулся: ни одного освещенного окна. У двери в свете газового фонаря поблескивала маленькая медная табличка. «Писториус [49] , главный пастор» — прочел я на ней.

Только дома, когда после ужина я остался один в своей маленькой комнате, мне пришло в голову, что я ничего не узнал от Писториуса ни про Абраксаса, ни о чем-либо другом и что мы вообще не сказали друг другу и десяти слов. Но я был очень рад, что попал к нему. А на следующий раз он обещал сыграть мне нечто совершенно необыкновенное — «Пассакалью» [50] Букстехуде [51] .

49

Писториус — прототипом этого персонажа является ученик Юнга, врач-психиатр И. Б. Ланг, у которого Гессе лечился в 1916–1917 годах.

50

Пассакалья (ит., исп.) — здесь: полифоническая форма, разновидность бассо остинато (устойчивого баса).

51

Букстехуде, Дитрих (1637–1707) — знаменитый органист церкви Пресвятой Марии в Любеке.

Сам того не сознавая, я получил от органиста Писториуса первый урок, когда лежал вместе с ним у камина на полу его мрачного убежища отшельника. Смотреть в огонь оказалось для меня очень полезным — во мне подтвердились и укрепились склонности, которые всегда существовали, но о которых я никогда не заботился. Постепенно я начал отдавать себе в этом отчет.

Уже ребенком я чувствовал склонность к причудливым формам природы, причем не столько наблюдал их, сколько вникал в чарующую прелесть их совершенно особого глубокого языка. Длинные оцепенелые корни, яркие цветные прожилки камня, масляные пятна на воде, трещины в стекле — подобные вещи временами завораживали меня, но прежде всего вода, огонь, дым, облака, пыль и в особенности кружение цветных пятен, которые я видел, когда закрывал глаза. В дни после первого посещения Писториуса все это вернулось ко мне. С тех пор я почувствовал некую силу, и радость, как будто во мне укрепилось ощущение собственного «я» и всем этим я исключительно был обязан долгому смотрению в огонь. Оно приносило благо, оно обогащало!

К тому небольшому опыту, который я получил до сих пор в стремлении к своей жизненной цели, прибавилось теперь и нечто новое: созерцание этих образов. Погружение в иррациональные, причудливые, странные формы природы порождает в нас ощущение согласованности нашего внутреннего чувства и той воли, которая создает эти образы, так что появляется соблазн увидеть в них результат своего каприза, свои собственные создания.

Граница, отделяющая нас от природы, теряет четкость и расплывается, порождая такое состояние, когда уже не знаешь, где возникают образы от внешних впечатлений — на сетчатке глаза или в нашем воображении. Ни в какой иной ситуации, как только при этом занятии, так легко и быстро нельзя увидеть, насколько сами мы являемся творцами, сколь большое участие наша душа принимает в создании мира. Одно и то же неделимое божество живет и действует в нас и в природе; и, если внешний мир погибнет, мы сможем вновь его восстановить, потому что гора, поток, дерево, листок, цветок и корень — все это живет в нас в виде прафеноменов, приходит из души, сущность которой есть вечность: этой сущности мы не сознаем, но чаще всего она является нам как сила созидания и любви.

Много лет спустя я нашел подтверждение этим мыслям в одной книге — у Леонардо да Винчи. Он говорил о том, какое интересное, волнующее зрелище представляет собой вид стены, на которую плевали прохожие. Влажные пятна на поверхности производили на него то же самое впечатление, как на Писториуса и на меня огонь в камине.

Во время следующей встречи органист объяснил мне:

— Мы всегда стремимся втиснуть личность в узкие рамки. Мы соотносим с нашей личностью только то, что можем выделить как нечто индивидуальное и особенное. Но ведь в нас есть все, что есть в мире. Как в нашем теле прослеживаются этапы эволюции вплоть до плавников и еще дальше — в глубь времен, так и в душе сохраняются все человеческие переживания. Боги и дьяволы, которые когда-либо существовали у греков, китайцев или зулусов, остаются в нас как возможности, желания, выход. Если бы человечество вымерло и сохранился бы всего один мало-мальски способный ребенок без всяких познаний, этот ребенок смог бы восстановить весь ход вещей: он вновь воспроизвел бы богов, дьяволов, рай, заповеди и запреты, Ветхий и Новый Заветы — все.

— Ну, хорошо, — ответил я, — но в чем же все-таки состоит тогда ценность каждого? К чему же нам еще стремиться, если все в готовом виде так или иначе существует в нас?

— Стоп! — воскликнул Писториус нетерпеливо. — Одно дело — нести в себе мир и совсем другое — знать об этом! Безумец может высказать мысль, которая напомнит нам Платона, а маленький скромный школьник из общины гернгутеров [52] творчески осмыслить глубокие мифологические связи, о которых упоминают гностики [53] или Зороастр. Но он ничего не знает об этом. Он — дерево, камень, в лучшем случае животное, пока он этого не знает. А потом, когда вспыхнет первая искра познания, тогда он становится человеком. Надеюсь, вы не считаете людьми всех тех двуногих, которых видите на улице, только потому, что они ходят прямо и вынашивают детенышей девять месяцев? Вы же видите, что многие из них — это или рыбы и овцы, или черви и пиявки, или муравьи и пчелы! В каждом из них есть возможности, чтобы стать человеком, но лишь тогда, когда они почувствуют их, когда научатся осознавать хотя бы отчасти, они смогут их реализовать.

52

Община гернгутеров — институт евангелического братства, основанный богемскими братьями в 1722 году в Гернгуте, рядом с Циттау.

53

Гностики — от греч. «имеющие знание», основатели мистической религиозно-теософской секты, связывающие идеи античности (Платон, стоики) с христианством и восточными религиями. Родоначальники дуалистических ересей, в частности манихейства.

Примерно такие разговоры мы вели. В них не было для меня почти ничего нового или неожиданного. Но каждый из них, даже самый банальный, бил тихими настойчивыми ударами по какой-то точке во мне, каждый способствовал моему формированию, помогал сбросить старую кожу, вырваться из скорлупы, после каждого разговора я мог поднять голову немного выше, немного свободнее, чтобы моя желтая птица своей прекрасной желтой головой смогла пробить наконец оболочку мировой сферы.

Часто мы рассказывали друг другу сны. Писториус знал их толкование. Сейчас я вспоминаю один очень странный пример. Я видел во сне, что могу летать, но только так, будто меня бросало в воздухе сильным порывом, управлять которым я не мог. Ощущение полета было прекрасно, но вскоре я испугался, когда увидел, что помимо воли поднят на большую высоту. И тут я сделал спасительное открытие: вдохом и выдохом [54] я могу регулировать высоту полета.

54

Элементы йоговских упражнений, связанных с самопознанием.