Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Как бы то ни было, мы пересекли русло, спустились еще ниже и очутились на краю бэля. Высокие кусты саксаула как часовые окружили нас. Мы находились близко от дна котловины, но уже значительно продвинулись на восток, оказавшись напротив восточного окончания Алтан-улы.

Настала удивительно жаркая ночь. Измученные жарой и лошадиной работой по вытаскиванию машин, мы долго лежали нагишом на своих постелях, пока отдышались настолько, чтобы уснуть.

Зловещий рассвет разбудил меня. На западе от песков поднимались косые столбы отраженного мутного света. Мохнатые серые облака, драными клочьями свисавшие вниз, были освещены красным огнем зари. Налево виднелась необычайно крутая бледная радуга углом, а не дугой, как обычно. Подобной радуги я не видел никогда за все свои скитания и не слыхал о таком явлении. Впереди расстилалось море саксаула. Наступил решающий день — сегодня нужно было пройти в Нэмэгэтинскую котловину.

Снова мы с Прониным перебирали приметы и наконец решили, что ущелье находится не между Нэмэгэту и Алтан-улой, а восточнее, прямо в серых стенах массива Нэмэгэту. Как оказалось впоследствии, мы были правы. По невысокой гряде, протянувшейся по дну котловины, мы устремились на восток. Утренний ветер дул с востока, и это помогло нам увидеть редкостнейшее зрелище. Наша машина с разгона перевалила через довольно высокий холм. Внезапно Пронин затормозил. Прямо перед нами, в шестидесяти шагах, застыл маленький табун диких лошадей. Животные стояли не шелохнувшись, их напряженные тела казались отлитыми из бронзы. Правее, отдельно от табуна, вытянув шею и широко раздув ноздри, смотрел на машину вожак-жеребец. Видение продолжалось не более одной секунды. Повинуясь какому-то сигналу вожака, табун исчез за ближайшим холмом так быстро, что я не успел ни пересчитать лошадей, ни даже рассмотреть их как следует. Последнее, что я увидел, был развевающийся хвост жеребца и его повернутая назад голова с белой полоской оскаленных зубов… Подъехавшие на полминуты позже Рождественский с Вылежаниным уже ничего не увидели. Так судьба удостоила меня увидеть лошадей Пржевальского со столь близкого расстояния, с какого вряд ли кто из путешественников их видел.

Скоро мы достигли дна котловины. Тут выяснилось, что пугавшие нас пески на самом деле — безобидный желтый ковылек среди саксаула. По твердой щебнистой поверхности мы быстро проехали около пятнадцати километров и наткнулись на большую тропу, подошедшую откуда-то слева. Это и была та самая тропа, которую мы в Нэмэгэту считали Легин-гольской.

Крутой подъем прямиком на бэль — и мы против ущелья у края желанного сухого русла, отворачивавшего параллельно хребту на восток. Маленькие обо по обеим сторонам тропы, а также выложенные цветными камнями огромные знаки, вроде двух ножниц, соединенных концами, подтвердили верность пути. Позади, на севере, опять показался характерный профиль Ихэ-Богдо. День был пасмурен и прохладен, временами на минуту-другую побрызгивал дождь. Густой голубой туман спустился в Занэмэгэтинскую котловину с запада и протянулся длинным языком по ее дну на восток. Через каких-нибудь четверть часа мы доехали до знакомого заброшенного колодца. Отвесные скалистые стены полукилометровой высоты обступили нас. Кое-где на возвышенных участках сухого русла сохранились на гальке следы наших машин, прошедших здесь в 1946 году. Мы остановились, вылезли с Прониным из машины и сели покурить, предавшись на несколько минут милым сердцу воспоминаниям.

Вдруг с шумом посыпались камни. Мы оглянулись и увидели двух козерогов, медленно карабкавшихся по немыслимо крутой стене. Намнан Дорж схватил винтовку, тут же подбежал Рождественский. Потрясающий гром, многократно повторенный эхом, прокатился по горам. От гулких ударов пуль обрушились камни, но не козероги, которые скрылись невредимыми.

Сухое русло поднималось к югу и постепенно из твердого стало рыхлым. Это означало, что уклон уменьшился и недалеко вершина подъема. Направо отошло узкое ущелье с крутыми стенами из слюдистых сланцев. В ущелье жили вороны. Стая мрачных птиц приветствовала нас зловещими криками, гармонировавшими с угрюмой пропастью и хмурым небом над ней. Но мы повернули налево и скоро вышли на простор бэля. Машины все более удалялись от стены хребта, а высшая точка перевала еще не была достигнута. Как почти во всех гобийских хребтах, ущелье было эпигенетическим. Иными словами, вершина водораздела лежала вне самой высокой части хребта, и стекавшие с этой вершины воды прорезали насквозь постепенно поднимавшийся рядом молодой хребет. Это было серьезным доказательством того, что совсем недавно в Гоби преобладали возвышенности с пологими, мягкими формами, как в Хангае.

Насколько легко было пересечь хребет, настолько трудным оказалось преодоление водораздела на верхней части бэля. Глубокие русла, заваленные огромными камнями, преграждали путь, и мы долго блуждали между ними, пока наконец не выехали снова на тропу. Мы не узнали ее: утоптанный когда-то песок был разъезжен автомашинами. Не стоило труда догадаться, что здесь проложили дорогу для вывозки коллекций из Алтан-улы, с „Могилы Дракона“. Мы не повернули направо, на запад к Алтан-уле, а пошли вниз, в котловину, где должен был находиться Центральный лагерь.

Едва нас обступили бархатные красные холмы третичных отложений, как мы увидели палатки. Оказывается, лагерь сюда перевели из ущелий — поближе к Алтан-уле и к многоводному колодцу Ойдул-Худуку. В лагере давно услышали наши моторы, но не выходили встречать, так как думали, что это машины с Алтан-улы. И только когда мы, по обычаю, дали залп, тогда с приветственными воплями выскочили и запрыгали, радуясь, как дети, Лукьянова и Петрунин.

Всегда смуглая, Мария Федоровна в Гоби почернела. „как головешка“, по непочтительному выражению Эглона, возраст которого давал право на известную фамильярность. Смоляные косы были распущены — впопыхах Лукьянова не успела их заплести. Пестрая клетчатая ковбойка и необъятные парусиновые шаровары составляли ее гобийский наряд. Под стать ей был Петрунин, до глаз заросший твердой щетиной рыжеватой бороды, с широко раскрытой от жары шерстистой грудью. Скоро мы уселись за удобным столом, поглощая чай.

Так закончилось наше первое путешествие по Заалтайской Гоби, и мы вернулись к ставшим обычными делам в котловине Нэмэгэту.

Глава шестая Голубые маяки долины озер

По числу пройденных перевалов жизнь ценится.

Пословица

Через два часа после нашего возвращения из Западного маршрута в лагерь подошли „Дракон“ из Улан-Батора и „Тарбаган“ с Алтан-улы. Таким образом, мы сразу оказались в курсе всех дел: узнали, что окончился весь запас леса и гвоздей, что масло для автомашин на исходе, что на раскопках в Алтан-уле поломались о твердый песчаник все наши инструменты. В остальном дела обстояли благополучно. Выкопанные в Нэмэмэгэту коллекции были вывезены из ущелий и частью перевезены в Далан-Дзадагад. Оставшаяся часть стояла победной пирамидой на высоком бугре недалеко от бывшего Центрального лагеря. Сюда, во временный лагерь, свозились коллекции с „Могилы Дракона“, еще не упакованные за отсутствием досок. Лукьянова заведовала этим лагерем, в шутку прозванным „Лукьян-сомоном“. Несколько дней она провела тут в одиночестве, царицей всей западной части котловины. Потом в помощь ей был отряжен рабочий Намсарай.

Я отправился на „Могилу Дракона“ на следующий же день после приезда, поговорил с Эглоном и убедился в безнадежности дальнейшего продолжения работы. Огромные плиты песчаника, содержавшие скелеты утконосых динозавров, не поддавались разделению на подъемные части, так как кости крошились и высыпались. Чтобы не погубить ценнейшей находки, следовало брать ее большими плитами по тонне и более весом, а значит — прокладывать сюда доступную для автомашин дорогу. Волей-неволей приходилось отложить раскопки „Могилы Дракона“ до следующей экспедиции. Я до такой степени не люблю откладывать что-либо намеченное, что меня в этих случаях одолевает хандра. Но когда я ранним утром 7 июля вышел из палатки на „Могилу Дракона“ и окинул взглядом невеселое место, то оно совершенно преобразилось. Отвесные кручи Алтан-улы стали темно-зелеными, очень густого цвета, с отдельными черными пятнами пустынного загара и серыми бороздами русел и рытвин. Прямо перед нами — светло-серые бледные обрывы и останцы, подчеркнутые полосой ярко-оранжевых песков на уровне „Могилы Дракона“. Как всегда, величественная и покойная красота пустыни утешила меня.

„Что же такое Гоби?“— подумалось мне. И тысячи километров пройденных путей образовали в памяти сменяющуюся ленту мысленных картин. В прежнем моем представлении Гоби была равниной пустыней, каменистой или песчаной, с редкой растительностью и палящим зноем. При более близком знакомстве Гоби сделалась гораздо более сложным понятием.

Это прежде всего равнинные плоские впадины с песками и глинистыми площадками в центре, где мало обнаженной почвы, а все одето щебенкой, черной, коричневой или серой, мелкой во впадинах и крупной — в горах. Это мелкосопочник — сильно размытые, задернованные плоские холмы или небольшие горы. Это гряды обнаженных твердых пород с россыпями камней и невысокими ощеренными скалами. Это обширные светлые плоскогорья, покрытые редкой желтой травой — ковыльком, и это же невысокие горы, вокруг которых вся поверхность иссечена мелкими промоинами и сухими руслами. Горы — то округлые, иногда засыпанные песками, то обнаженные, ощетиненные, истерзанные ветром и зноем. И, наконец, Гоби пересечена грозными, голыми скалистыми хребтами. Мощные пояса из крупных камней и щебня охватывают эти бастионы безжизненной материи. Подступы к ним заграждены бесчисленными сухими руслами, в которых встречаются неожиданные оазисы могучих деревьев — хайлясов и евфратских тополей. Гоби — это бесконечные заросли саксаула, редких кустов караганы, лука и полыни. Пухлые глины и солончаки с жирной зеленью солянок и эфедры. Есть здесь и громадные полосы подвижных песков с барханами стодвадцатиметровой высоты, зловеще курящиеся даже на слабом ветре. И еще многое и многое можно сказать о Гоби…

Передать основное ощущение Гоби в целом можно двумя словами: ветер и блеск. Ветер, дергающий, треплющий и раскачивающий, несущийся по горам и котловинам с шелестом, свистом или гулом… Блеск могучего солнца на неисчислимых черных камнях, полированных ветром и зноем, горящие отраженным светом обрывы белых, красных и черных пород, сверкание кристалликов гипса и соли, фантастические огни рассветов и закатов, зеркально-серебряный лунный свет, блестящий на щебне или гладких „озерках“ твердой глины…

Июль оказался самым прохладным и дождливым месяцем. Медленно шли дни в нашем лагере в центре котловины Нэмэгэту. Машины работали неустанно, вывозя коллекции и снаряжение в Далан-Дзадагад. В дождливые дни почва стала более мягкой, и машины продавили и накатали наконец дорогу из котловины в Ноян-сомон. Теперь достижение сомона для машин с полным грузом было делом нескольких часов. Но дорога досталась нам недешево: все машины дымили, требуя смены колец, груда поломанных рессор на складе в Улан-Баторе все увеличивалась. Приходилось поочередно отправлять машины в Улан-Батор для ремонта. Первым ушел туда с легким грузом из бочек доблестный „Дзерен“, рама которого, треснувшая в Западном маршруте, угрожающе прогибалась. Наличный состав экспедиции вновь разделился на два отряда.