Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках

[Осада Сагунта.] (296) Сломлен договор! придвигает пунийский вождь лагерные огни, сотрясает полками просторные поля, (298) на взмыленном коне объезжает стены, свирепым взором исчисляет трепещущие домы, велит отворить врата и очистить вал. (301) Нет для осажденных ни договоров, ни Италии! нет для побежденных упования на спасение! сенатские решенья, законы, присяги и сами боги – вот в этой его деснице! (304) Пущенный дрот подкрепляет слова – вот Каик, стоявший с тщетными угрозами на стене, пронзен сквозь броню, тело его падает с крутого вала, а неостывшее копье он, умирая, возвращает победителю. (310) Многие с криками следуют вождю, черная туча дротов окутывает стены. (312) Численность не умаляет доблести: вождь пред очами, и каждый бьется, словно на нем – вся война. (314) Тот вновь и вновь сеет камни балеарской пращой, трижды раскружив над теменем легкую узду, а потом доверив их скрытному ветру; (317) тот могучей мышцей колеблет разящую глыбу; третий мечет копье с ремнем; (319) а вождь впереди, в отцовском доспехе, и то метнет смольным пламенем дымящийся факел, то грудью стоит против града каменьев, и кольев, и дротов, то стремит с тетивы напоенные ядом и дважды смертельные стрелы, радуясь коварству своего колчана. (324) Так дакиец в воинственной гетской земле заостренные отчей отравою стрелы рассевает по брегам двуименного Истра.

(327) Новая забота: обнять холм, опоясать город стеною с частыми башнями. (329) Где ты, Верность, святыня древних, а нынче – одно лишь имя! (330) Смотрит стойкое юношество: нет путей к бегству, вал запирает город, но для Сагунта пасть, сохраняя верность, – это гибель, достойная Италии. (333) Все туже напрягаются силы: вот фокейская баллиста, оттянув тетиву, устремляет громадные глыбы, а переменив тяжкий свой заряд, посылает в гущу битвы окованные железом стволы. (338) Гром с двух сторон – так схватились два строя, как будто сам Рим у них за стеной.

(340) Вождь кричит: «Нас столько тысяч, сеяны мы в битвах, цепенеть ли нам пред пленяемыми врагами? (342) Замысел нам не в стыд, начало не в стыд: таково ли первое дело и первая гордость вашего полководца? таковую ли славу наших побед предсылаем мы себе на Италию?»

(345) Вспыхивают сердца, проникает Ганнибал до мозга костей, зовут грядущие брани. (347) С голыми руками устремляются они на вал, но отбиты – лишь отрубленные руки вокруг.

(348) Насыпают насыпь, нависают бойцы над городом. (350) Но было у осажденных оружие отбить врага от ворот: фаларика, труд многих рук, страшная сила на взгляд. (352) Древесный ствол с Пиренейских облачных круч со множеством клювов на погибель стен дымится, весь в смоле и черной сере: (356) пущенный, как молния, с крепостных твердынь, режет он воздух языками огня, – так пламенный мчится с небес болид, слепя глаза кровавою гривою. (360) Часто, к смятенью вождя, этот разящий удар с воздуха разметывал дымящиеся тела бойцов; часто, с лету впившись в огромный бок осадной башни, зароняется в ее недра огонь, и пылающий обвал погребает мужей и оружье.

(365) Но вот, стеснясь черепахой, отступают пунийцы от ворот – теперь исхитряются они темным подкопом взять город, обрушив стену. (368) И вал побежден! в страшный шум канул Геркулесов труд, осыпая огромные глыбы, и неслыханный рев взметнулся до небес. (370) Так в подоблачных Альпах обвалом скал расседаются горы, откликаясь гулом. (373) Сгрудившись, возводят защитники новый вал, а развалины подрытого не дают наступать ни тем, ни другим, сражающимся между обломками.

[Битва у вала.] (376) Первым Мурр цветущею блещет юностью: в нем италийская кровь, но по сагунтинской матери он и грек – дулихийское с рутулийским смешалось наследство в потомке…

ЛУДОВИКО АРИОСТО Неистовый Роланд, II, 37–59

Рассказ Пинабеля о волшебнике Атланте

³⁷ «Сударь (так он начал), я держал мой путьС пешими моими и коннымиВ императорский стан, где на выходе из горКарл Великий ждал напасть на Марсилия;И со мною была юная красавица,О которой пылало мое сердце,Но у города Родонны нам предсталЛатный воин на крылатом коне;³⁸ Смертный ли, адское ли исчадье,Но, завидев прекрасную мою милую,Он, как хищник,Соколом на дичьПал, взлетел, и в единое мгновеньеТрепетная была в его руках.Не успел я вспомниться,Как лишь крик моей дамы слышался с высоты.³⁹ Так разбойный коршун У курицы умыкает цыпленочка, А она вне себя, недоглядевши, Тщетным криком кудахчет ему вслед. Как мне было догонять похитителя? Я в горах, везде отвесные кручи, Конь устал и еле двигает ноги По мучительным каменьям трудных троп.⁴⁰ Мне казалось, было бы легче,Чтобы сердце мне вырвали из-под ребер!Я оставил моих бойцовБез вождя продолжать свой путь,А сам, путеводимый Любовью,По откосам, где было способнее,Стал держать туда, куда хищник унесМой покой и мою утеху.⁴¹ Шесть дней я шел от зари до зариПо кручам и склонам, чуждым и грозным,Без дорог, без троп,Без следа ноги человечьей, —И пришел в заброшенный, дикий долМеж каменных гор и черных берлог,И там был утес, а на утесе замок,Неприступный, крепкий и дивно прекрасный.⁴² Издали сиял он, как пламя,Не кирпичным был он и не мраморным;А как ближе подошел я к его сиянью,Он предстал еще чудесней и прекрасней.После я узнал: это работные демоны,Повинуясь заклятьям и куреньям,Возвели эти стены из булатной стали,Кованной в аду и каленной в Стиксе.⁴³ Такой гладью блистала сталь,Что не брала ее пятнистая ржавчина.Здесь-то и укрывался злой хищник,И отсюда он рыскал днем и ночьюБез помехи в своих разбоях —Тщетны крик и проклятья ему вслед.Здесь замкнул он мою даму, мое сердце —Больше нет мне надежды ее вернуть.⁴⁴ Бедный, лишь издали смотрел яНа утес, затаивший мое счастье, — Как лиса, которая слышит Писк лисенка в орлем гнезде, А без крыльев достать его не может, И теряется, и мечется вокруг.Крут утес, еще круче – стены;Только птице взлететь в такую высь.⁴⁵ Так я медлил, и вдруг я вижу:Двое витязей, а ведет их карлик,Вмиг желанье мое вспыхнуло надеждой,Но и то, и другая были тщетны.Это были два отважных героя —Градасс, сериканский царь,И Руджьер, юный удалец,Что в чести при африканском владыке.⁴⁶ „Эти двое, – сказал мне карлик, —Собрались помериться силойС владетелем этого замка,Небывалым всадником четвероногой птицы“.Я воскликнул: „О, господа,Сжальтесь над горькой моей бедою,В час победы (на нее моя надежда!),Умоляю, воротите мне мою даму!“⁴⁷ Я поведываю о своей утрате,Слезы подтверждают мою боль;Они многие сулят мне посулыИ спускаются к замку с крутизны, —А я остаюсь видеть бой вдалекеИ молить небеса об их победе.Перед замком было ровное местоШириной в два переброса камнем;⁴⁸ Там, у подножия утеса,Двое спорили, кому биться первым.То ли жребий помог Градассу,То ли меньше это было дорого Руджьеру,Но вот сериканский царьТрубит в рог, отгрянули скалы и стены,И является из воротЛатный рыцарь на крылатом коне.⁴⁹ Взлетал он понемногу, — Как перелетный журавль, Разбежавшись, вздымается над землей На локоть, на два, А потом распахнет свои крылья, И уже за ними не уследить.Так колдун плещет взмахами в такую высь,Где не реют и орлы.⁵⁰ А в урочный миг поворотил он коня;Сложа крылья, тот прянул вниз — Так бьющий сокол Рушится взять горлинку или утку;Всадник, взяв копье вперевес,Грозным шумом рассекает воздух —И еще не взвидел его Градасс,Как сотрясся от удара и раны.⁵¹ Бьет в Градасса волшебниково копье —А Градасс разит лишь праздный воздух,Потому что бивший ужеОтлетел поодаль;Но удар его бросил на травуСлавную альфанскую кобылицу —Была у Градасса альфанская кобылица,И лучше ее не хаживало под седлом.⁵² До звезд взвился колдун,И кружит, и низлетает вновь,И разит не чающего Руджьера,Руджьера, что весь в тревоге о Градассе.Руджьер покачнулся от удара,На шаг отшатнул коня,А когда размахнулся для ответа,Тот уже маячил в вышине.⁵³ То он на Градасса, то он на Руджьера,То в лоб, то в грудь, то в хребет,А они к нему тянутся впустую —За летучим не уследить.Он витает широкими кругами,Одному грозит, а другого разит,И обоим так мелькает в очи,Что они не знают, откуда ждать.⁵⁴ Двое на земле, один в небе —Так они сражались до поры,Когда темная пеленаОбесцветила всю земную красу.А потом было вот что – расскажу без примолвки,Что видел, что знаю, а убеждать не стану:Такое чудоБольше похоже на ложь, а не на быль.⁵⁵ Щит в руке подоблачного всадникаВесь был скрыт дивным шелковым платом,Я не знаю, зачем так долгоОн держал его под таким покровом,Ибо кто его увидит открытым —Тот вмиг ослепленИ падает, как падает мертвец,В добычу волшебнику.⁵⁶ Щит горел, как камень-огнеок —Нет на свете светлее света!Блеск вмиг сбил с ногВсех не видящих и не помнящих.Я был вдали, но и я лишился чувствИ очнулся лишь по долгом времени:Ни рыцарей не было, ни карлика,Пусто поле, во мраке холм и дол.⁵⁷ И я понял, что чародейОдним махом прибрал к рукам обоих,Огнеоким лишив сияньемИх – свободы, а меня – надежды.И сказал я „прости“ темнице,Где томится моя душа.Рассудите же, какая невзгодаНа путях Любви сравнится с моей?»⁵⁸ Молвив, рыцарь вновь затих в тоске,О причине которой он поведал.А был это граф Пинабель,Сын Ансельма с Высокого Берега.В своем Майнцском вероломном родеНе хотел он знать ни верности, ни чести;⁵⁹ Всеми черными, всеми гнусными порокамиБыл он равен другим и больше других…

ЙОРГОС СЕФЕРИС Три тайные поэмы

В зимнем луче

¹ <Зима>Листьями ржавых жестянокв нищем мозге, взвидевшем конец, —редкие взблески:листьями в вихре,вместе с чайками, обозленными зимой.Как высвобожденный вздох,танцовщики застыли деревьями —большой лес обнаженных деревьев.² <Снег>Белые водоросли в огне —Грайи, всплывшие без век,облики былых плясок,окаменелые пламена.Снег скрыл мир.³ <Разум>Спутники свели меня с уматеодолитами, секстантами, отвесамии телескопами, увеличивающими предметы,которые лучше издали.Куда ведут нас эти дороги?Но вставший день,может быть, еще не угасс огоньком в ущелье, как роза,с невесомым морем под шагом Бога.⁴ <Свет>Ты сказал здесь годы назад:«Суть моя – свет».И теперь еще, когда ты склоняешьсяна широкие плечи снаили даже когда твой путь – на дно,в онемелое лоно моря, —ты обшариваешь углы, где тьмастирается и бессилеет,на ощупь ищешь копье,предназначенное пронзить твое сердце,чтоб открыть его свету.⁵ <Река>Что за мутная река нас умчала?Мы на дне.Поток льется над нашей головой,гнет бессвязный тростник.Голосапревратились под каштанами в камешки,ими бросаются дети.⁶ <Bemep>Дуновенье, и еще, и порыв —в миг, когда ты бросаешь книгу,рвешь ненужные листки прошлогоили тянешься увидеть на лугугорделивых кентавров в скачкеили юных амазонок, в потукаждого изгиба теласоревнующихся в прыжках и борьбе.Ветер воскресения на рассвете,когда думаешь, что солнце взошло.⁷ <Огонь>Огонь исцеляется огнем:не каплями секунд,а мгновенной вспышкой, —будто страсть слилась с другой страстьюи они, пронзенные, замерлиили будтомузыкальный лад, который застылтам, в средине, как изваяние,неподвижный.Этот вздох – не свершенье,а кормчий гром.

На подмостках

¹ <Солнце> Солнце, ты играешь вместе со мной,и все же это не танец:такая нагота,почти кровьдля какого-то злого леса;и вот —² <Сцена>Грянули гонги,пришли гонцы.Я их не ждал,я забыл даже их голоса.Отдохнувшие, свежеодетые,в руках корзины, в корзинах плоды.Я дивился шепотом:люблю амфитеатры!Раковина переполнилась по край,и на сцене померкли огни,как для славного какого-нибудь убийства.³ <Действие>Чего ты ищешь? Лицо твое исковеркано.Вот ты всталаиз постели, где стынут простыни,и из бани, в которой месть.Капли скатывалисьпо плечам и по животу,под босыми ногами была земля,срезанная зелень.Те —три лица неистовой Гекаты —увлекали тебя с собой.Твои очи – две трагических раковины,на сосцах твоих два вишневых камешка —театральный, наверное, реквизит.Те улюлюкали,ты стояла, вросшая в землю,жесты их резали воздух.Рабы вынесли им ножи —ты стояла, вросшая в землю:кипарис.Они вырвали ножи из ножон,примеряясь, как тебя ударить.Лишь тогда ты вскрикнула:«Пусть, кто хочет, придет меня свалить:разве я не море?»⁴ <Море>Море: как оно стало таким, море?Я годами медлил в горах,слеп от светляков,а теперь жду на этом берегучеловека, плота, обломка.Море, как оно осквернилось?Раз! взрезал его дельфин,а потомострые крылья чаек.Но пресной была волна,где я плавал и нырял ребенкоми где юношейя высматривал в камешках узор,искал ритм,и Морской Старик мне промолвил:«Я – твое место:может быть, я – никто,но могу я стать, кем ты хочешь».⁵ <Событие>Кто слышал в полденьсвист ножа по точильному камню?Кто примчал верхомс факелом в руке и хворостом?Каждый умывает руки,чтоб они остыли.Кто вспоролженщину, младенца и дом?Нет виновного: только дым.Кто бежали подковы звенели о каменья?Вырваны глаза: слепота.Больше нет свидетелей.⁶ <Слово>Когда вновь ты заговоришь?Наши речи – дети многих отцов.Они сеются, и укореняются,и растут, и вскармливаются кровью.Как сосныхранят образ ветра,когда он промчался, и нет его, —так словасохраняют образ человека,когда он миновал, и нет его.Может быть, это звезды ищут слов,когда топчут наготу твою ночью:Лебедь, Стрелец, Скорпион, —может быть, они.Но где будешь ты в тот миг,когда здесь, в театре, настанет свет?⁷ <Вечность>И однако там, на том берегупод черным взором пещеры —солнце в очах, птицы на плечах —ты была, ты выстрадалаиную муку – любовь,иную зарю – предстание,иное рождение – воскресение;и однако там ты возникла вновьв неоглядном растяжении времени —капля за каплею, как смола.Сталактит. Сталагмит.

Летнее солнцестояние

¹ <Жернова>Огромное солнце с одной стороны,юная луна с другой —как те груди, далеки в памяти,а меж них провалом – звездная ночь,половодье жизни.Лошади на токумчатся, распластавшись в поту.Здесь все проходит:и эта женщина,на миг прекрасная в твоих глазах,гнется, ломится, падает на колени.Жернова перемалывают все:в звезды.Канун самого длинного дня.² <Роза>Каждому видятся виденья,но никто не хочет признатьсяи живет, словно он один.Большая розавсегда была здесь рядомс тобой во сне,твоя, но неведомая, —но только теперь, пригубивкрайние ее лепестки,ты почувствовал плотный вес танцовщика,падающего в реку времени —в страшную зыбь.Не трать дыханья, которымодарил тебя этот вдох.³ <Морок>Но и в этом снетак легко виденье становитсястрашным мороком.Так рыба, блеснув в волне,уходит в глубинный ил,так меняют цвет хамелеоны.Город стал блудилищем,сводники и шлюхизакликают затхлыми прелестями;девушка, вышедшая из волн,надевает коровью шкуру,чтобы даться быку;поэтсмотрит на кровоточащие статуи,а толпа швыряет в него дерьмом.Уходи из этого сна,как из кожи, иссеченной бичами.⁴ <Вихрь>В диком мотовстве ветравправо, влево, вверх, внизкружится мусор.Смертный парцепенит людские тела.Душирвутся покинуть плоть,они жаждут, но нет воды,они тычутся, как в птичьем клею,взад, вперед, наугад,бьются тщетно,и уже им не поднять крыльев.Край иссох —глиняный кувшин.⁵ <Ворожба>Мир укутан в снотворные простыни.Ему нечего предложить,кроме этого конца.Жаркой ночьювысохшая жрица Гекаты,груди настежь, на крыше домаисторгает рукодельное полнолуние,а две маленьких рабыни, зевая,в медном размешивают котледушные зелья:завтра вволю насытятся любители.Страсть ее и белила —как у трагической актрисы,и уже осыпается гипс.⁶ <Нагота>Под лаврами,под белыми олеандрами,под колючей скалой,и стеклянное море у ног, —вспомни, как хитон на глазах твоихраскрывался, соскальзывая с наготы,и ложился вокруг лодыжек,мертвый, —не так ли упал этот сонмежду лаврами мертвых?⁷ <Сад>Серебристый тополь в ограде —его дыхание отмеряет часы твоиднем и ночью —водяные часы, полные небом.Его часы в свете лунытянут черный след по белой стене.За оградой несколько сосен,потом мраморы и огнии люди, изваянные, как люди.Только черный дроздщебечет, прилетая пить,и порою ты слышишь голос горлицы.Вся ограда – десять шагов;можно видеть, как падают лучина две красные гвоздики,на оливу и на малую жимолость.Будь таким как есть.А стихине отдай утонуть в густом платане:вскорми их твоей скалой и почвой.А лучшиезакопай в нужном месте, чтоб найти.⁸ <Стихи>Белый лист бумаги, суровое зеркалоотражает тебя таким, как был.Белый лист, у него твой голос,твой,а не тот, который ты любишь.Твоя музыка – это жизнь,которую ты растратил.Если хочешь, верни ее,коли сладишь с Безразличным, котороевновь и вновьотбрасывает тебя к началу.Ты странствовал,видел много солнц, много месяцев,прикасался к живым и мертвым,знал мужское горе, женский стон,детскую обиду, —но все познанное – лишь бесплотная груда,если ты не доверишься этой пустоте.Может быть, ты найдешь в ней свои утраты:юный цвет и глуби праведной старости.То, что отдал ты, – твоя жизнь;то, что отдал ты, – эта пустота:белый лист бумаги.⁹ <Люди>Ты рассказывал о том, чего они не видели,а они смеялись.Все равно – тебе плыть по темной рекепротив течения,идти по неведомой тропеупрямо, вплотнуюи искать слова, пустившие корни,как мозолистая олива, —пусть смеются, —и стремиться посеять мир инойв это душное одиночество,в руины времени, —позабудь их.Морской ветер, рассветная прохлада —они есть, хоть их и не ищут.¹⁰ <Губы>В час, когда сбываются сны,в первом сладком свете зария увидел, как раскрываются губылепесток за лепестком.Тонкий серп засветился в небе.Я боялся, что он их срежет.¹¹ <Море>Это море называется тишь,корабли и белые паруса,тяжкий вздох бриза с сосен и Эгейской горы.Твоя кожа скользит по коже морялегко и тепло —мысль неясная и тотчас забытая.Но в расселинахчерным соком хлынул раненый спрутв глубину, —где конец, как подумать, прекрасным островам.¹² <Зной>Набухает знойв венах воспаленного неба.Кровь взрывается —она ищет обретения радостипо ту сторону смерти.Свет – как пульс,реже и реже,и вот-вот остановится совсем.¹³ <Полдень>Солнце вот-вот замрет.Призраки заридули в сухие раковины.Птица пела лишь трижды и трижды.Ящерица на белом камне,неподвижная,смотрит в выжженную траву,где вьется уж.Черное крыло резким взрезом метитсиний высокий свод:вглядись, и он распахнется.Воскресение в родильных муках.¹⁴ <Всесожжение>И вотв плавленом свинце ворожбы —блеск летнего моря,обнаженность жизни,путь, привал, уклон и подъем,губы и лелеемая кожа —все хочет сгореть.Как сосна в полдень,взбухшая смолой,рвется родить пламяи не терпит родильных мук, —созови детей собрать пепели высеять.Что свершилось, то правильно свершилось.А чего еще не свершилось,то должно сгоретьв этом полдне, где солнце пригвожденов сердце столепестковой розы.

ТРАГЕДИИ

Было три великих греческих трагика: Эсхил, Софокл и Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл мудр и гармоничен, Еврипид изыскан и страстен. Трем трагикам повезло на трех русских переводчиков: два поэта-филолога и один филолог-поэт нечаянно сумели сделать эту разницу стилей еще выпуклее. Эсхил у Вячеслава Иванова стал архаичен и таинствен, как пророк; Софокл у Фаддея Зелинского – складен и доходчив, как адвокат; Еврипид у Иннокентия Анненского – томен и болезнен, как салонный декадент. Такими они и запомнились современному русскому читателю.

Всякий перевод деформирует подлинник, но у каждого переводчика – по-своему. Еврипид у Анненского пострадал больше всего. Во-первых – это заметили уже первые критики, – речь в античной трагедии логична, рассудочна, разворачивается длинными сложноподчиненными периодами. Анненскому это претит, он делает ее эмоциональной, романтически отрывистой, разорванной паузами-многоточиями, в которых должно сквозить невыразимое. Во-вторых, он многословен: почти каждые десять стихов подлинника разрастаются до тринадцати-пятнадцати, фразы удлиняются, перестают укладываться своими звеньями в отведенные им строки и полустишия, прихотливо перебрасываются из строки в строку, и от этого «дикционная физиономия» Еврипида (выражение Ф. Зелинского) теряется окончательно.

Когда я был молодой и читал трех трагиков в русских переводах, я очень радовался, что они стилистически так индивидуальны. Когда я вырос и стал читать их по-гречески, я увидел, что на самом деле они гораздо более схожи между собой – той самой общей «рассудочностью» античной поэзии, – а стилистические их различия гораздо более тонки, чем выглядят у Иванова, Зелинского и Анненского. Рассудочность в поэзии всегда мне близка, поэтому мне захотелось что-нибудь перевести из Еврипида, чтобы в противоположность Анненскому подчеркнуть именно это: логичность, а не эмоциональность; связность, а не отрывистость; четкость, а не изломанность; сжатость, а не многословие. И чтобы показать, что при всем этом Еврипид остается Еврипидом и нимало не теряет своей поэтической индивидуальности. Я нарочно взял для перевода 5-стопный ямб с преимущественно мужскими окончаниями: он на два слога короче греческого размера, такое упражнение в краткости всегда дисциплинирует переводчика. Хоры для контраста переведены свободным стихом, как в переводе Пиндара. Начала строф, антистроф, «месодов» и эподов отмечены на правом поле.