Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
Снотворные я ненавидел… вместо них воспользовался услугами электронной революции… купил потрясный компьютер, начал пользоваться Интернетом… бегал курсорчиком по сайтам нормальных русских газет и журналов… грешен, из-за любопытства иногда заглядывал в тошнотворные таблоиды… в связи с поднятием нашими Гераклами железного занавеса, дошла наконец-то и до России желтая пресса, ставшая для своих в доску читателей «бездухоувной устаноувкой на зло».
Однажды глазам я своим не поверил, по новой увидев под гигантской шапкой на одном из огромных снимков ядовито-желтой газетной полосы крупный план очередной фатальной разборки… на полу кабака, подле столика, узнаю на удивление спокойное, мертвое, уже не зловещее для меня лицо знакомого человека, одного из бывших чекистов, кадривших меня на службу в их новой фирме… валялся он скрюченно… бок и грудь – сплошное кровавое месиво… лицо второго убитого закрывала искровавленная салфетка… забегали перед глазами фразки репортажа, тиснутого
Затем я перешел к образцам иных газетных стилей… «…общественность передовой отечественности надеется, что должны же наконец грянуть неотложные меры для нанесения общих и достаточно точечных, потому как легальных ударов по существенно увеличившемуся бандитизму заказных убийств как бы на душу населения в стране…» «поэтому, исходя из сложившейся конкретики данного истмомента, весь нравственный облик нашей конкуренции должен иметь человеческое лицо, непреклонно поднятое до высшего уровня мировых стандартов…»
Ошеломленный всеми – имевшими отношение только ко мне – смыслами гибели доброго к племянничку дядюшки и двойного убийства бизнесменов, от которых свалил, я начисто вырубился… во сне пугал меня смутный образ странноватой личной вины перед людьми, заваленными неизвестными киллерами… проснувшись, подумал: не приснились ли мне эти дела?.. снова зашел в Интернет… злоебитская сила – там все то же самое… Америка, думаю, Европа, Азия, Африка – хрен с ними и с остальными частями глобуса, но вот родной город, столица обхезавшейся утопии – это же ужас что там происходит… потянуло схватить свою «Тошибу» за провод, раскрутить вокруг себя и захерачить об стену, чтоб выбраться из всей этой паутины… задумываться же обо всем таком – что гадать на канализационной жиже о будущем страны и миллионов людей.
Странная, малопонятная вещь: несмотря на нелепости и жутковатости много чего там происходившего, почувствовал я вдруг непревозмогаемое, далекое от пылко гражданского, желание свалить обратно, в любезное свое, как говорится, отечество… ко всему прочему, снова испытал тоску и по близким мне людям, и по милому Опсу – снова аж десны свело болью сладостной, словно бы слопал я, как в детстве, недозрелое, но дивно свежее антоновское яблочко, которое все котится, котится, а в рот попадет – не воротится… так баушка пела, а я, подонок, перед свалом даже на могилку ее сходить не удосужился.
Противен был я сам себе, но представил, как Опс просит грустным взглядом разрешение забраться на койку… как кладет обе лапы мне на грудь и явно что-то выкладывает выразительно клокочущим в горле голосом, похожим не на рычание, а на бессловесную собачью речь, которой просто не может не быть у некоторых башковитых псов… да, да, явно что-то рассказывает о своих делах-заботах, о суке соседской, ему не давшей и пребольно за ухо кусанувшей… возможно, делает бытовые замечания или благодарит за только что обглоданную кость с мяском, с хрящиками… невозможно грустным взглядом упрекает за то, что никогда не даю ничего сладкого, никаких поджаристых куриных кожиц, никакой картошки… вот приглаживаю невесомо мягкий, натурально блондинистый вихор на его затылке… нежно треплю уши, напоминающие волнистые потоки рыжих локонов на автопортрете Дюрера… от ласки медленно закрывают веки глазки, осоловевшие, помутневшие, ничего уже не желающие видеть… они погружаются в теплые волны всегда для меня непроницаемо темного, столь блаженного для собаки сна, страстно мною желаемого самому себе, садистически изводимому бессонницей… вдруг Опс переворачивается пузом вверх, переламываются в бабках передние лапы, морда – набок, брыли свесились так смешно, что тянет рассмеяться…
Никаких страхов я больше не испытывал; наоборот, стал меня допекать и раздражать совершеннейший штиль налаженного ежедневного существования… чего тебе, думаю, надобно, старче?.. плыви себе, дрейфуй как дрейфуется, без руля и без ветрил… не то что бы жаждал я жизненных бурь, в которых обрела бы душа покой, и не то что бы осмелел из-за неожиданной гибели людей, во многом подбивших меня на свал, – вовсе нет… просто стало невозможно дрейфовать, когда такой во все
мои паруса попер не попутный, а встречный ветер, что до лампы сделались и прежние цели, и бесцельность времяпрепровождения, и трюм, набитый бабками, да и сама здешняя жизнь, со скукой проводимая на, так сказать, шикарной яхте безмятежной судьбы… более того, ясно стало, что, допустим, захоти я плыть, как плыл еще вчера, по сушам и морям праздности – ни хрена из этого не вышло бы… раз так, придется резко разворачивать парус, чтоб встречный ветер сделался попутным… во мне возникло почтительное внимание к властному велению судьбы, более могущественному, чем острая блажь обычной ностальгии, и я почуял невозможность ему не следовать…Вдруг, впервые за пару лет метаний по Италии, возникла во мне прежняя страсть к разного рода непредвиденностям в российской житухе – пусть по-своему трудной, порою отвратной, – но, как бы то ни было, житухи в стихии родного языка, в привычной мне среде и, если уж на то пошло, в заварушках совершенно новой жизни общества… именно окунуться мне в нее захотелось, как, скажем, после безветренной жарищи в зачуханную, но прохладную дождевую лужу… кроме того, почувствовал я страстную жажду встречи с Г.П., с Михал Адамычем, внезапно ею, страстью моей былой, осчастливленным… о Марусе по-прежнему старался не думать… не было сил представить, как потрясенно она переживает сволочную мою и подлейшую по отношению к ней псевдогибель… перебивал мысли о старинной подруге мечтой о том, как повозимся по полу или на травке с Опсом, всегда возню такую обожавшим… как побросаю ему теннисный мячик или палку, как побродим по Тверскому, где так и липли к неотразимо обаятельному псу телки и тетки, чем всегда я и пользовался…
Как тут было не звякнуть Михал Адамычу?.. я и звякнул… подождал в кафе с полчаса, час, потом ушел… на следующий день звякнул по новой – нет ответа… забеспокоился – мало ли что могло быть?.. сдуру кинулся в проклятый Интернет… проглядел новости и происшествия – слава богу, все было в порядке, хотя поражало все то же обилие крайма, смертельных разборок и прочих дел… естественно, предположил, что смотался Михал Адамыч по полной оттянуться с Г.П., скажем, на Фиджи или на Бермуды… я отмахнулся от навязчивого беспокойства, но все равно продолжала маяться душа в лабиринте неизвестности… так прошла неделя… как тут было не заметать икру из-за отсутствия ответного звонка?.. ведь где бы Михал Адамыч ни находился, его «могильник» сработал бы и в Бразилии, и в Австралии… он вполне может отключиться от всех дел и просто отдыхать, просто наслаждаться жизнью с любимой женщиной… предположения, как туча комарья, мешали собраться с мыслями…
Вот тут-то и подхватил меня, словно щепку, внезапный ураганный шквал; еще вчера ни мысли не было взять да и слетать туда, плюя на всевозможные страхи; а поднявшийся ураган понес меня в агентство… взять авиабилеты было сказочно быстрым, плевым делом… собрал документишки… наменял штук десять баксов на туристские чеки… ничего не взял с собою, кроме чемодана с тряпками, мелочами туалета и сувенирными майками с рисунками Леонардо.
48
И вот я уже в Шереметьево; отели в центре следовало похерить, причем не из-за тех же страхов – просто испытывал заведомую гадливость к возможным узнаваниям и последующим объяснениям со случайно встреченными старыми знакомыми; остановился в люксовом номере аэропортовской забегаловки для залетных командировочных из-за бугра; отдохнул пару деньков, хотя вроде бы не устал; наоборот, настроение было свежим, как тогда, после посадки в Риме; наконец-то отоспался и, собираясь с духом, спокойно прикинул, что к чему; раз уж следовало начинать воскресалово, как выразился однажды после белой горячки чумовой мой дядюшка, то первым делом звякнул Коте.
Трубку долго не брали; затем ее взял бывший, судя по очень опущенному, раздражительному голосу, отставной генерал-полковник соцреализма; и сразу, о боже, залился каким-то радостно триумфальным лаем Опс… потом злобно взвизгнул, видимо, отшвырнутый писательской конечностью.
«Какого, козел, хера будишь?.. ты кто?.. пшел вон, я сказал, сволочь, пока аппаратом по черепу мохнатому не врезал… ты подлец, а не советский человек, и демократическое уебище»… повторяю: ты кто таков, Троцкий или Пятаков?»
Разозлившись из-за хамского обращения с Опсом, я вызывающе назвался тем, кем и был, – Владимиром Ильичом… возникла пауза… я ждал, думая о писателе как об одном из несчастных обобранных временщиков, вероятно, боданувшим на толкучке ордена ради пропива… тем не менее жаль было человека, оставленного женою, к тому же выброшенного из обоймы на помойку, вместе с пером, фанатично приравненным к штыку и дулу, стрелявшему в затылки якобы врагов народа… теперь несчастный, видимо, мечтает о безжалостном реванше в шеренгах дубоватого Анпилова и «цитруского прозаика», латентного палача и садиста Лимонова, не говоря о прочих амбициозных любителях совкового прошлого, спят которые и видят будущее свое руководство ответственными работами по развешиванию на фонарях видных жидомасонов, олигархов, Горбачевых, Яковлевых, Ельциных, Гайдаров, Чубайсов, Лужковых и прочих главарей «дерьмократов»…