Собрание сочинений в шести томах. Том 2
Шрифт:
— Ох, постойте! — сказала молочница. — Что я видела!..
Она сняла бидоны, поставила их на пол и остановилась, тупо и изумлённо глядя перед собой.
— Что же это я видела? — спросила она. Её усадили и налили ей кофе, а она всё мотала головой и отставляла чашку.
— Постойте, постойте! — говорила она.
Потом взяла чашку, сделала глоток, посмотрела на отца, посмотрела на мать и вдруг улыбнулась, и тут все улыбнулись, глядя на неё.
— Так что же с вами случилось, милая? — спросила мать.
— Нет, как же это так, как же я это унесла? — спросила она, кивая
Потом она стала рассказывать, что с ней случилось.
А случилось с ней вот что.
Как-то ей удалось с полными бидонами сливок протиснуться через толпу и сесть в переполненный поезд, сохранить их в давке и доехать до города. Около площади Принцессы Вильгельмины она попала в какую-то облаву. То есть даже и не облава была это, а просто стояли люди в полицейской форме, проверяли документы, кое-кого сейчас же уводили, других группировали, выстраивали и гнали в оцепление. Погнали и её — прямо так, с бидонами на спине. «Ну, пропали мои сливки!» — подумала она.
Толпу несло на самую площадь. Она была вся оцеплена конными войсками.
На тротуарах ходили наряды полиции. Как-то получилось так, что её вынесло в самый центр, к тому красивому жёлтому зданию, где раньше помещался кинотеатр «Аргус», а теперь висела вывеска: «Офицерский клуб». Она стала смотреть.
Толпу отгораживала и теснила цепь нашей полиции.
Дверь клуба была открыта, и в неё входили и выходили какие-то люди.
На тротуаре, немного поодаль от двери, стоял пожилой офицер и чего-то ждал.
На толпу он не смотрел, но иногда подзывал к себе ефрейтора и отдавал ему какие-то приказания, кивал головой на цепь полиции.
Тогда ефрейтор кричал, взмахивал дубинкой, и толпу осаживали назад.
Молочница тоскливо думала о том, что сливки у неё, пожалуй, пропали наверняка, — как их вынесешь из такой толпы, — и ничего не могла понять.
Впрочем, и никто ничего не мог понять.
Рядом с ней стояла какая-то женщина, худенькая, чёрная, в зелёной шляпке; почему-то казалось, что это швейка. Она всё время поправляла эту шляпку и тоскливо говорила: «Господи, Господи, и зачем я пошла сегодня?»
Потом сзади загудела сирена. Люди шарахнулись. Её сильно ударило бидоном по спине и прижало в какой-то угол. Через толпу ехал крытый чёрный автомобиль. Около самого подъезда в клуб он остановился: выскочили двое в серых форменных плащах и пробежали в здание. Один из них мельком взглянул на пожилого офицера, и тот дотронулся двумя пальцами до фуражки, сохраняя прежнюю одеревенелость корпуса.
Шофёр молча и неподвижно сидел за рулём.
«Господи, Господи!» — взмолилась сзади швейка. И вдруг из здания послышался крик, а вслед за тем шум тяжёлого тела, которое тащат волоком прямо через ступеньки.
Пожилой офицер отступил от входа.
На тротуар вылетел и упал высокий человек со смуглым четырёхугольным лицом, очень крепкий и большеголовый. На него сейчас же набросились несколько военных, схватили его за шею, за руки, поставили на ноги и прижали к стене.
Он стоял молча, потряхивая квадратной головой и часто подёргивая плечами, но его крепко и осторожно держали. Потом вывели ещё одного, — он был в пиджаке,
который всё время разлетался, показывая грязную сорочку с галстуком, сбитым на сторону, и разодранным воротничком. Кроме того, он был в пуху, сене и ещё какой-то мерзости, которая пристала к его сюртуку.Всё это молочница видела очень точно, ясно и не менее точно пересказала.
А вот затем произошло что-то уже совсем неожиданное.
Внезапно офицер около двери вздрогнул и вытянулся. Люди, державшие арестованных, застыли и совсем притиснули их к стене.
Ефрейтор строго кашлянул, поправил фуражку и кобуру.
Из здания вышли люди в штатской одежде.
Их было не очень много, человек девять-десять, никак не больше.
Сзади шли военные.
Люди в штатском сошли на тротуар и остановились, разговаривая и чего-то ожидая.
Один повернулся и стал смотреть на дверь. И тогда на тротуар сошёл неторопливым, солидным шагом карлик, худенький, черноволосый, с подвижным, обезьяньим лицом. Он остановился и поглядел на толпу. Тот, что смотрел на дверь, что-то сказал ему вполголоса, и он слегка кивнул ему головой.
— Какой же он был из себя? — спросила мать.
— Я его видела всего одну минуту, — ответила молочница. — Но он... он почему-то показался мне очень страшным... Когда он стал что-то говорить, у него дрожали губы... Да я его и не успела рассмотреть — было некогда...
Потом карлик повернулся и пошёл к арестованным, и тут...
Молочница остановилась и посмотрела на мать.
— и тут около него взорвалась земля.
Кверху взметнулся столб огня почти малинового цвета.
Земля брызнула фонтаном, и сейчас же зазвенели стёкла и дурным голосом закричала какая-то женщина.
Кто-то сзади или впереди выстрелил из браунинга, и сейчас же завопило несколько голосов.
Полумёртвая от страха, она подумала, что падает, но сейчас же почувствовала, что падать ей некуда, что она стоит неподвижно и прямо, как в гробу, в людской толще.
Ничего впереди не было уже видно.
Полз дым тяжёлыми круглыми клубами, и выше его была только вывеска:
«Офицерский клуб».
Всё это заняло ничтожнейшую часть минуты.
Потом вдруг её подняло и шарахнуло в сторону.
Как будто огромная метла поднялась и разбросала людей. Сразу всё закричало, заговорило, заверещало в рожки и сирены, застонало и заплакало.
Какие-то люди, истошно крича и трясясь от страха, пёрли на толпу, лупя направо и налево рукоятками браунингов.
Около клуба, на развороченной и вывернутой наизнанку земле, блестела кровь, валялись какие-то люди и через клубы дыма, в оседающей пыли страшно желтело заголённое тело.
Автомобиль стоял, вздыбясь, как конь на триумфальной арке.
Взрывом сломало деревце, и зелёную купу подбросило на балкон, а изуродованный ствол торчал из-под измятой решётки.
Молочница стояла минуту неподвижно и видела, как карлика усаживали в автомобиль; двое военных стояли около дверцы, а он суетился, что-то говорил им и всё никак не хотел или не мог войти в автомобиль. Наконец его как-то усадили, дверца захлопнулась, военный снаружи подёргал её и покачал головой.