Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)
Шрифт:
– Ой, лучше бы я никому про это сочинение не говорила!
– А как же не говорить? Не говорить - нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!
– Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..
Костя лучше знал, где искать Чечек. По хрустящей, подтаявшей тропинке он прошел через сад, где старые березы и черемухи позванивали тонкими обледенелыми ветками. По этой тропочке школьные технички ходят за водой к Гремучему. Бурный ручей, бегущий с гор, никогда не замерзающий, шумел и сверкал среди молчаливых берегов. На высоком берегу ручья, на поваленном бурей дереве,
"Как снегирь сидит", - усмехнулся Костя.
Чечек вдруг запела, и Костя остановился. Шумел и бурлил Гремучий, где-то на Чейнеш-Кая звенели ручейки.
Тоненький голосок Чечек тоже звенел, как ручеек из-под снега:
Я над речкой сижу одна,
А речка бежит и шумит,
И шумит наверху большая тайга,
И большая Катунь тоже шумит...
Я пойду в горы, домой,
Матушка встретит меня.
Матушка скажет: "Здравствуй, Чечек!
Что ж ты долго не приходила ко мне?"
Я пойду далеко в тайгу.
Эне!* Эне! Я иду домой...
Только плохо - снег на дороге лежит,
Только плохо - волки ходят в тайге...
_______________
* Э н е - мать.
Услышав про горы и тайгу, Костя подошел и сел на дерево рядом с Чечек. Несколько секунд они молча, без улыбки смотрели друг на друга.
– Кенскин, ты что?
– сказала Чечек. И, вспомнив, как Костин отец при каждой встрече спрашивает: "Ну, Чечек, как твои дела?" - она, стараясь быть вежливой, спросила: - Как твои дела, Кенскин?
– Мои дела ничего, - ответил Костя, сурово поглядывая на нее, - а вот твои, однако, никуда не годятся.
Чечек опустила ресницы.
– Уж, кажется, домой собралась?
– продолжал Костя.
– Вот так: "Матушка, я иду к тебе... Матушка, я уже выучилась, а теперь иду телят пасти... Матушка, все люди учатся, а мне учиться не хочется!.."
Чечек не выдержала - улыбнулась:
– Я не так пела.
– А почему же? Могла бы и так петь - правда была бы.
– Ну, а что я сделала?
– закричала Чечек, и смуглые щеки ее густо порозовели.
– Ну, а что? Подумаешь - сочинение! Что, я его у Лиды украла, что ли?
– Украла.
– Нет, я ее тетрадку обратно положила.
– Тетрадку положила, а ее труд, ее мысли взяла. И не притворяйся, будто не понимаешь!
– Ее мысли?..
– повторила Чечек.
– Да, ее мысли. А зачем? Разве у тебя своих нет? У тебя и своих хватает. И вот сейчас Марфа Петровна читает - два одинаковых сочинения! Придет в класс, спросит: "Кто у кого списал?" Ну, что ты тогда скажешь? Вот и придется перед всем классом признаваться.
– Признаваться?
– Ну да! И признаешься. А как же? Однако хорошо ли это тебе будет?
– Са-авсем плохо...
– прошептала Чечек.
– Конечно, совсем плохо, - сказал Костя.
– Но то, что ты сделала, еще хуже. Ну, да ничего. "Умел воровать - умей и ответ держать".
– Если бы никто не знал...
– помолчав, сказала Чечек, - тогда бы получше было. Правда, Кенскин?
– Нет, - ответил Костя, - все равно так же плохо. Сочинение-то ведь украденное.
Чечек опустила голову и, оттопырив пухлые губы, молча перебирала шелковую малиновую кисточку, спадающую
на плечо.– Знаешь что, - подумав, сказал Костя, - зайди к Марфе Петровне и все ей объясни. А сейчас беги обедать. И совсем нечего тут сидеть одной да петь про тайгу. Подруги тебя ищут. Вставай, беги!
Костя встал, и Чечек вскочила:
– Кенскин, я к Марфе Петровне пойду и все расскажу! Правда? А потом возьму да новое сочинение напишу - правда, Кенскин?
Костя искоса поглядел на ее повеселевшее лицо и чуть-чуть усмехнулся:
– Эх ты, бурундук!
– Хо! Бурундук!
– засмеялась Чечек.
– А что, у меня разве на спине полоски есть? Меня медведь не гладил!
Чечек, подпрыгивая, побежала по дорожке. А Костя шел медленно и теплыми голубыми глазами задумчиво глядел кругом - на синие кусочки неба, светящиеся среди облаков, на склоны гор с обнажившимися камнями, на тихие лиственницы, которые, словно творя великую тайну, уже гнали к вершинам живые соки и готовили материал для своих пурпуровых шишечек, чтобы успеть вовремя нарядиться и торжественно встретить весну.
ПОДАРОК ЮННАТАМ
В интернате было тихо. Так тихо в этой большой комнате еще никогда не бывало. Девочки занимались своими делами: кто сидел с книгой за длинным столом, кто штопал чулки, кто готовил постель, собираясь спать. Время было уже позднее. Черная тьма глядела в окна из-за голубых занавесок.
Заняв середину стола, поближе к лампе, Чечек писала сочинение. Напряженно сдвинув брови, она выводила трудные строчки. Чечек хоть и ошибалась иногда, но очень легко говорила по-русски - в их алтайской начальной школе проходили русский язык. Да и, кроме того, на Алтае так много русских, что почти все алтайцы говорят на двух языках: и на алтайском и на русском. Но вот сочинение писать по-русски - это для Чечек было мукой. Тут ведь надо сразу несколько дел делать: и чтобы складно было, и чтобы понятно было, и чтобы русские слова были без ошибок написаны... Потому и стояла в этот вечер в интернате тишина - девочки старались не мешать подруге. Все уже знали, что Чечек ходила к Марфе Петровне и повинилась. И все до слова знали, что ей ответила Марфа Петровна.
"Признать свою вину мало, - сказала она Чечек, - надо ее исправить. Садись-ка да напиши сочинение заново. Но уж смотри, чтобы тебе никто не помогал, а то как же я опять узнаю, кто это написал? Может, ты, а может, Мая, а может, Лида Королькова!.. А мне нужно твое лицо видеть!"
Шелестели страницы, которые, читая книгу, перелистывала Мая Вилисова; чуть позвякивали вязальные спицы Катюши Киргизовой; невнятно шептались о чем-то в дальнем углу, сбившись в кучу, девочки... и шумела во тьме за окнами бурливая Катунь.
Чечек задумалась, покусывая кончик ручки. Мая тотчас обратилась к ней:
– Что? Может, помочь тебе?
Чечек сверкнула на нее глазами:
– Нельзя помогать!
– Ну, а что же ты сидишь, думаешь?
– Не знаю, как слово написать.
– Какое слово?
– Жеребенык! Или надо жеребенук?
– Жеребенок! Нок! Нок!
– закричали сразу изо всех углов. Жеребенок!..
– Жеребенок, - шепотом повторила Чечек и принялась писать дальше.
В одну из самых тихих минут кто-то постучал в дверь. Проворная Эркелей подбежала и откинула крючок. Но пороге появилась Марфа Петровна высокая, худощавая, укутавшаяся в большой платок.