Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
Шрифт:
И все же он сказал со страхом:
— Боже мой! Как мы боялись сегодняшнего вечера! Благоразумно ли быть такими счастливыми? Кто знает, что ждет нас завтра!
Но она закрыла ему рот своей маленькой ручкой.
— Нет, нет! И завтра мы будем любить друг друга, как любим сегодня! Люби меня, как только можешь, — так, как люблю тебя я!
Никогда еще они не ели с такой охотой. Клотильда уплетала картофель за обе щеки с аппетитом молодой, здоровой девушки и звонко смеялась, находя его великолепным, вкуснее всяких изысканных блюд. Паскаль же обрел былой аппетит, каким обладал в тридцать лет. Они запивали еду большими глотками воды, которая казалась им чудесной. А поданный на десерт виноград — этот сок земли, позлащенный солнцем, — приводил их в восхищение. Они слишком
Совсем стемнело, но они не зажигали лампы, счастливые, что могут тотчас же лечь в постель. Окна были широко раскрыты прямо в огромное летнее небо, и вечерний ветер, все еще знойный, приносил далекий запах лаванды. На горизонте поднималась луна, полная, большая, и вся комната сияла мягким серебристым светом, в котором они видели друг друга словно сквозь дымку грезы.
Их пиршество завершилось великолепным даром Клотильды; прелестная, с обнаженными руками, шеей и грудью, она по-царски подарила ему свое тело. Предыдущей ночью они впервые почувствовали беспокойство, смутный страх перед приближением грозной беды. Теперь они снова позабыли весь мир, то была ночь высшего блаженства, дарованная им благосклонной природой, ночь, когда не существовало ничего, кроме их страсти.
Она открыла ему свои объятья, предаваясь, отдаваясь ему безраздельно.
— Учитель, учитель! Я хотела работать для тебя, но убедилась, что непригодна ни для чего, не способна заработать на кусок хлеба. Я умею только любить, отдаваться, быть твоим минутным наслаждением… И для меня достаточно быть твоим наслаждением, учитель! Если бы ты только знал, как я счастлива, что ты находишь меня красивой, что я могу подарить тебе свою красоту. Я владею только ею и счастлива, если даю тебе счастье.
Он восхищенно сжимал ее в объятьях, бормоча:
— О да, ты прекрасна! Красивее, желаннее всех на свете!.. Жалкие драгоценности, какими я украшал тебя, золото, каменья не стоят малюсенького кусочка твоей шелковистой кожи. Каждый твой ноготок, каждый волос — бесценное сокровище. Я с благоговением перецеловал бы одну за другой каждую твою ресничку!
— Пойми, учитель, я счастлива тем, что ты старше меня, что я молода, ведь из-за этого ты больше ценишь то, что я дарю тебе. Если бы ты был так же молод, как я, мое тело не давало бы тебе такого наслаждения и я не была бы так счастлива! Я горжусь своей молодостью и красотой только из-за тебя, они радуют меня только потому, что я могу отдать их тебе.
Паскаль был глубоко взволнован, глаза его увлажнились, ибо он чувствовал, что эта прелестная, страстно любимая женщина принадлежит ему целиком.
— Ты сделала меня самым богатым, самым могущественным властелином на свете, ты осыпаешь меня дарами, ты даешь мне божественное наслаждение, равного которому не испытал ни один мужчина.
И она отдавалась ему все с большей страстью, как будто вливая в него свою кровь.
— Возьми меня, учитель, пусть я исчезну, растворюсь в тебе… Возьми мою юность, возьми ее всю сразу, в одном поцелуе, выпей одним глотком, исчерпай ее, чтобы не осталось ничего, кроме вкуса меда на твоих губах. Это будет для меня таким счастьем, что я стану благодарить тебя. Возьми меня, учитель, возьми мои губы, ибо они свежи, мое дыхание, ибо оно чисто, мою шею, ибо она сладка для целующих ее уст, возьми мои руки, всю меня, все мое тело, — оно едва раскрывшийся бутон, оно нежное, как шелк, и его запах пьянит тебя… Слышишь, учитель, пусть я буду букетом цветов, чтобы ты вдыхал его аромат! Пусть я буду чудесным плодом, который насыщает тебя! Пусть я буду вечной лаской, которая нежит тебя! Я твоя вещь, я цветок, выросший у твоих ног, чтобы пленять тебя, вода, которая дает тебе прохладу, сок земли, который бьет ключом, чтобы вернуть тебе молодость. Я ничто, учитель, если не принадлежу
тебе!Она отдалась ему, и он взял ее. В эту минуту лунный свет озарил ее всю, в ее торжествующей наготе. Она предстала перед ним как воплощение женской красоты в пору ее неувядающей юности. Никогда еще она не казалась ему такой молодой, такой ослепительной, такой божественной. И он благодарил ее, словно она принесла ему все сокровища земли. Ничто не может сравниться с даром молодой женщины, которая, отдавая себя, вызывает прилив жизненных сил и, быть может, зачинает ребенка. Оба подумали о ребенке, и от этого безмерным стало их счастье на царственном пиршестве любви и юности, которому могли бы позавидовать короли.
Но на следующую ночь вернулась тревожная бессонница. Ни Паскаль, ни Клотильда не поверяли друг другу своих страданий, и в темноте опечаленной спальни они часами лежали бок о бок, делая вид, что спят, а на самом деле неотступно думали, как выйти из трудного положения, которое все ухудшалось. Каждый из них, забывая о собственном горе, дрожал за другого. Пришлось влезть в долги. Мартина брала в кредит хлеб, вино, изредка мясо; ей было очень стыдно, — приходилось лгать и изворачиваться, потому что все знали о разорении Паскаля. Доктору пришла мысль заложить Сулейяду; но это была крайняя мера. У Паскаля не оставалось ничего, кроме этой усадьбы, оцененной в двадцать тысяч франков, а при продаже он мог получить самое большее пятнадцать. Но тогда действительно наступит беспросветная нужда, они останутся без крова, даже негде будет приклонить голову. И Клотильда умоляла его подождать с продажей, не делать непоправимого шага, пока остается хоть какая-то надежда.
Так прошло три или четыре дня. Наступил сентябрь, и, как назло, погода испортилась; страшные бури свирепствовали в округе, часть ограды поместья рухнула, и поправить ее не удалось, — в этом месте теперь зияла дыра. У булочника служанку уже встречали невежливо. Как-то утром она пришла от мясника и расплакалась, говоря, что он продает ей самые плохие куски. Еще несколько дней, и никто не станет отпускать продукты в долг. Надо немедленно принять меры и найти деньги на ежедневные расходы.
В понедельник в начале новой мучительной недели Клотильда волновалась все утро. Казалось, в ней происходит какая-то борьба, но решение она приняла только после обеда, когда Паскаль отказался от оставшегося со вчерашнего дня мяса. Не колеблясь больше, она спокойно отправилась в город вместе с Мартиной, положив в корзинку служанки небольшой сверток — старые платья — для раздачи бедным, как она объяснила.
Вернулась она через два часа, очень бледная. Но ее большие чистые глаза, не умеющие лгать, сияли. Она тотчас же подошла к доктору, взглянула ему прямо в лицо и во всем призналась.
— Прости меня, учитель, я ослушалась тебя и боюсь, ты очень огорчишься.
Он не понял, забеспокоился:
— Что ты наделала?
Медленно, не спуская с Паскаля глаз, она вытащила из кармана конверт, а из него кредитные билеты. Его вдруг осенила догадка.
— Боже мой! Драгоценности! Все мои подарки! — закричал он.
Паскаль, обычно такой добрый и такой мягкий, был охвачен порывом гнева. Он резко схватил ее за руки, до боли сжал пальцы, державшие банкноты.
— Боже мой! Что ты наделала, несчастная! Ведь ты продала мое сердце! Мы вложили в эти драгоценности сердце, и ради денег ты отдала его вместе с ними!.. Мои подарки — это воспоминания о проведенных нами божественных часах, — они принадлежат тебе, тебе одной! Могу ли я отнять их у тебя, воспользоваться ими? Да разве это возможно? Подумала ли ты, какое горе мне причинишь?
Она кротко возразила:
— Но неужели, учитель, я могла примириться с нашей нуждой, порой у нас нет даже хлеба, а между тем кольца, ожерелья, серьги без употребления лежали у меня в столе. Все во мне восставало, я сочла бы себя скрягой, эгоисткой, если бы их оставила… Как мне ни тяжело было с ними расставаться, — да, признаюсь, так тяжело, что у меня едва хватило мужества, — но я твердо уверена — я сделала лишь то, что должна была сделать любящая, покорная жена.