Собрание сочинений. Т. 3

Он также не замечал, что внизу его уложили на том же самом месте, что заспанный доктор в спортивной куртке, накинутой прямо на мятую-перемятую пижаму, прикидывает быстрым взглядом: с чего бы тут начать реанимацию странной, явно избитой и обмороженной фигуры в старомодном черном пальто драп-кастор, бобровый воротник которого не серебрится морозной пылью лишь оттого, что она давно тут оттаяла или сам этот промерзший бобер только что вылез из своей речной запруды?…

– Воздуха, воздуха… расступитесь, пожалуйста… Грета, шприц… Мина, спирт… вам обеим надо служить в «скорой», а не лишать народ непредсказуемо свободных безумств уличной речи… благодарю… если бы вы знали, как я временами ненавижу явление русской интеллигенции, хотя некоторых интеллигентных особ обоего пола обожаю… имею в виду не практическую деятельность – инженеров, докторов и ученой братии, а омерзительно навязчивую, никому, кроме бесов, не нужную идеологическую активность… кожу, кожу не сдерите у него с пальцев!… все мы сдуру гордимся исторической оригинальностью этих маргиналов, суетящихся промеж Богом и Дьяволом, забыв, что именно русские интеллигенты, преимущественно литературные критики, являются главными архитекторами и прорабами ада советской истории… Какое счастье говорить об этом совершенно открыто в наше время!… Кто умеет измерять давление?… Довольно странно, и подлежит осмыслению тот факт, господа, что доктора, филологи, адвокаты, учителя, инженеры и так далее всегда существовали и существуют до сих пор во всех странах мира. Даже в Уганде они имеются, хотя Иди Амин варил там из них студень и жарил шашлыки по-бокасски. Но если без шуточек, то буквально ни в одной стране мира, за исключением несчастной нашей России, идейные искания и увлечения специалистов никогда не превышали их занятости собственным полезным делом. Не мельтешили они там, оторвавшись от микроскопов, книг и чертежей, со своими духовными рекомендациями под носом у рабочего, негоцианта и земледельца. Вот именно поэтому… давление у него крайне паршивое… пульс еле-еле тикает… вот поэтому ни Франция, ни Англия, ни Америка не дожили до власти Советов. Насоветовали!… Мы, видите ли, Орден Интеллекта, мы – элита Духа!… Хрена с два… Мы – Орден величественно бездарной гибели страны, народа и культуры… Вот мы кто!… Это я ворчу с недосыпа… сначала мы его поддержим… подпитаем мышцу… простите, вы жена?… осторожней выпрастывайте правую руку… думаю, что обойдется без ампутации, если выкарабкается, конечно… Грета, раз котенок подох, то помоги мне здесь, пожалуйста, а не мечись туда-обратно от больного к трупику несчастного создания… давай уж без лишних аффектов в минуту смертельной опасности для человека… вы себе не представляете, святой отец… извините, Владимир Александрович, ка-а-ак я ненавижу самозабвенно извращенный нарциссизм русской интеллигенции… знаете, что видится интеллигенции в зеркальных лужах вместо собственных физиономий?… благодарю… повыше… еще повыше… Идея ей видится… представляете? Опять и-де-я!!!после семидесяти пяти лет гнуснейшего, пошлого ада, причем, заметьте, прошу вас, ада не дантовского, а кунцевского, тамбовского, сумгаитского и так далее… Где же этот бобровый барин так по-свински надрался, что классически замерз?… Это же какое-то наркомано-сивушное безумие, и с такого вот жуткого похмелья опять охота интеллигенту-идеологу-паразиту не водицы чистого труда и хлебушка насущного нормальной жизни, а стакашка «особой национальной идеи»… Мина, не замедляйте, пожалуйста, своих действий… слева в сумке – баночка с гусиным жиром… и никакой, представьте себе, исторической абстиненции не наблюдается в некоторых экзальтированных особах из этого Ордена… Они все рулят и рулят, и в свои сверхновые и-де-ирылами подбитыми нашими опять нас тыкают… «евразия», «воскрешение мертвых», «неоязычество», «свой духовный путь к свободному рынку через Храм»… «полоскание портянок воинских в Индийском океане»… этим опекунам и опекуншам народа все еще требуется неудержимая наша тяга к новым абсолютам… они сверхзадачи нам ставят, видите ли, и подсыпают в кормушки наши пустые «регулятивные идеи практического разума»… потом квохчут, бесстыдные курицы интеллигентские, что идея была ими высижена великая и прекрасная, яичница же вышла хрено… пардон, очень никудышная вышла безглазая глазунья… где же ваши вены, сударь?… сейчас ему станет полегче… у шведов надо, черт бы вас всех побрал, учиться… водку надо назвать «Абсолютом», а не очередную заоблачную химеру… столовки для голодных стариков, сытные ясельки детские, аптеки, заваленные спасительными каликами-моргаликами, – вот что надо бы именовать «Идеями»… модель маленького трактора-универсала для фермеров окрестить следует «Идеалом», а не ворох «национальных идей»… да побольше выпускать «Идеалов»… ну вот, врубил столько, сколько Брежневу, Суслову и Чер-ненке однажды врубал, находясь под вечным воздействием клятвы Гиппократа… а это вам не клятва Сталина над трупом Ленина… все… пульс почти покойницкий, но почти в нашем деле не считается… о, Боже, покарай русскую интеллигенцию за… ватку, пожалуйста, со спиртом… за брезгливый ужас перед трагизмом естественного бытия и проститутское поклонение сутенерской парочке – Идее и Принципу… а вот тут, Миночка, медицина бессильна, извините, сожалею, но бедняга-котенок абсолютно и идеально мертв и, уверяю вас, судя по выражению милейшей физиономии, помер существом в высшей степени очень счастливым… какая уж тут кошачья реанимация, когда даже в помойках Родины жрать нечего нашим бывшим домашним животным… так ему будет спокойней… похоронить его теперь осталось по-человечески – и все.

49

После укола до сознания Гелия донеслись вдруг последние две фразы доктора. Они и вызвали в нем резкое инстинктивное возражение – возбудили в каждой клеточке тела жажду веселого физиологического скандальчика.

Он открыл глаз, заворочал им в поисках НН, которая растирала в этот момент его босые ноги. Увидев ее, пошевелил губами. Заметив эти движения, она спросила голосом, который моментально растопил бы в любом человеке лед одиночества: «Чувствуешь боль в ногах? Чувствуешь? – Он помотал головой, что совсем не чувствует. – А в руках?» – Он снова помотал головой и попытался бод-рячески улыбнуться, а НН продолжала чем-то натирать-растирать ему то руки, то ноги.

Чтобы привлечь к себе ее внимание, он лишь отчаянно заморгал здоровым глазом. Она быстро к нему приблизилась. В него сразу проник страх умирания. Прикоснувшись губами к ее прелестному ушку, он почему-то не смог учуять в нем нежнейшего тепла и неслышного шума телесной свободной стихии.

– Где он? – Гелию показалось, что он внятно прошептал два эти слова насчет котенка. НН не сразу их разобрала. Подумав, что это вопрос о перстне, ответила:

– Не беспокойся. У меня. Пожалуйста, не беспокойся. Не думай сейчас ни о чем… Потом… потом…

– Оставь его у себя… из переделки… навряд ли я выйду… снизойди до моей последней просьбы.

– Ну о чем ты говоришь! Сейчас – доверься судьбе… молчи… держись…

– Можешь поверить? – НН снова не разобрала смысла слов, рвущихся к пониманию. – Ты… можешь… мне… поверить?… поверить… – она быстро кивнула, – хамил… тебе… не я… бесы хамили… черти… я в полном уме… поверь… умоляю… тогда я… подохну… счаст… – он стал задыхаться от волнения.

– Верю, верю… я потом опомнилась и сообразила что-то такое… честное слово, сообразила… все это было видно по тебе, но…

– Милая… дорогая… я… я… невозможное говно… поверь… но я мог бы быть хорошим отцом… я хотел… поверь…

– Молчи сейчас… молчи… – она, растирая его руку, так стиснула ее, что он вскрикнул от проснувшейся невыносимой боли.

Он страстно хотел пояснить, что любит ее и всегда любил, что какая-то адская болезнь сознания, а может быть, вообще всего существования… «Да-да, это была болезнь существования… зараза вечного просчитывания… только она омертвляла возможность признания и соответствия судьбе… вот о чем ты, “айне кляйне нахтмузик”, вот ты о чем… ты – о любви к непредсказуемому… нет-нет, никакая не власть, не среда… никто не виноват… личная ужасная болезнь… бесов я сам расплодил… сам… теперь знаю, как это делается… но извести их можно, видимо, только с… посторонней, одним словом, помощью… сам себя, дорогая, из трясины не вытянешь… но подохнуть боюсь… любви нашей хочу больше жизни… поменяю на нее двадцать вечностей…» Но он чувствовал, что высказать все это сейчас не в силах. Да и голос для этого нужен, а он у него совсем пропал.

Гелий подумал, что если он выйдет из переделки живой, то… Мысли этой он смутился и прервал ее в мозгу, потому что почуял недопустимость нахального суления неким Силам, которым он так всю жизнь гадил… «огромной суммы в церковную кассу – на голодных, холодных, ремонтиш-ко и так далее… причем в валюте – за выздоровление и продолжение жизни… впрочем, не отказался бы и от милостыни… нищ и наг…»

Последний поворот настроения вообще показался ему совсем комичным, он смутился еще больше, но все же отчаянно дерзнул взмолиться и взмолился такой безропотной, почти безмолвною мольбой о спасении и с таким доверчивым бескорыстием, с какими обращаются к Небесам люди, с рождения наделенные даром чистого доверия и веры, что мольба их непременно будет услышана… «а если не будет, если она почему-либо не достигнет… то что ж… значит, не обошлось без погрешностей в силе страсти молитвенной… недостало, значит, смиренного почтения ко всему, что судьбой предназначено…»

Подруга его, уже не слушая, что он там шепчет, растирала ему вторую руку, а в ногах у него сидели Грета с Миной и тоже растирали их и чем-то натирали.

Доктор уверял, что с больницей в таких случаях лучше не связываться, что ребра у сударя, видимо, целы, а ушиб, хоть он и странно обширен, сам собой заживет. Господин этот, кроме всего прочего, явно не дистрофик. Старушки давали наставления насчет рецептов натирок. Отец Владимир склонился над Гелием и серьезно, даже не по-священнически, а по-лекарски, сказал:

– Пожалуйста, молитесь и молитесь, помогайте, так сказать, со своей стороны вашему ангелу-хранителю. Ве руете?

Гелия все это почему-то рассмешило. Он улыбнулся, снова вскрикнув.

– Я, батюшка… Божьей милостью… атеист… ныне… автор… обвинит… заключения… по своему делу… и благо-дарст… венного… последнего… слова, – превозмогая резь в трещинках губ, прошептал он доверительно приблизившемуся священнику.

– Тем более, молитесь благодарно и с надеждой. Если сами не веруете, то, значит, Всевышний лично в вас уверен, иначе лично вы не здесь сейчас находились бы, хотя вы, милый мой, и тут в весьма бедственном состоянии находитесь, а совсем в другом месте, и были бы вы к тому же не самим собою, а неизвестно кем и чем. Храни вас Господь. Пейте-ка вот впредь поменьше… Шли ведь на отпевание близкого, как я понимаю, человека и успели где-то надраться… – Он перекрестил больного, потом не удержался и посетовал: – Осенью посетил один митинг. Там два оратора наперебой витийствовали о возрождении России и так далее. Заслушался. Все правильно, хотя болтали они слишком праздно… Иду обратно – и на тебе! Оба в луже, обнявшись, валяются и все булькают, булькают что-то о возрождении, а один к тому же мурлычет «однозвучно звенит колокольчик»…

Гелий сглотнул слезы, снова неистово молясь про себя, но не о спасении, а лишь о том, чтобы… «только бы не покидал меня этот покой, какого я с пеленок не чуял… только бы ты была со мною… и батюшка… это мой батюшка… хорошо, что с Ветой попрощался… один-единственный правильный поступок успел-таки в жизни совершить… больно, но хрен с нею, с болью… она – живая… по живому… по живому…»

– Терпи, Геша… терпи… Геша, ты – мой другас… я – твой френд… шухер-вассер-хэппи энд… у моего деда, полуангличанина, на четверть литовца, на четверть немца, была такая считалка в детстве… чувствуешь мою руку?

– Ну еще бы… я мразь… но я тебя люблю… меня котенок спас… и ты… да и без Небес тут не обошлось… позови батюшку… на минутку…

Когда священник вновь над ним склонился, он страстно спросил:

– Мне необходимо… простите… как на духу… вы верите в чертей… в бесов… во все такое… верите?

– В них я нисколько не верю, потому что знаю:нечистая сила есть невидимая часть нашей бесноватой действительности.

– Спасибо… спасибо… почему – зло?… почему оно есть?… я должен знать… не могу подохнуть…

– Не волнуйтесь так… Природа зла известна лишь Творцу. Но из многих всевозможных толкований самым ясным мне кажется следующее: зло есть сопротивление свободной воли человека Божественной Благодати.Григорий Богослов. Сказано много веков тому назад, а сопротивляться мы начали гораздо раньше, и неизвестно, когда прекратим. Встанете на ноги – заходите, побеседуем.

– Колоссально! – воскликнул доктор. – Эта формулировка зла исчерпывает все мои многолетние мучительные сомнения! Колоссально! Готов хоть сию минуту с головой нырнуть в купель крещения!