Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Шрифт:
— Видите ли, может быть, это не мое дело… Я вижу вас все время с Мальшиным… Так вот, я хотел предупредить вас… Собственно говоря, я… мы ничего не можем сказать о нем плохого. Его отец рабочий. Сам он был в Красной Армии… на фронтах… Но он какой-то странный. Всех чуждается. В комсомол отказался вступить… живет широко, тратит большие деньги… откуда достает — неизвестно. Некоторые пытались заходить к нему, но он никого к себе не пускает… говорит, не любит людей… значит, он человек не общественный и не наш… вот я и решил вам сказать.
Лидочка
— Вы, Коля, сплетник и клеветник. А чтобы вы больше не говорили гадостей, — имейте в виду, что я жена Мальшина, живу в его квартире и ничего нехорошего у него нет.
Коля смешался.
— Я ничего… Простите! Я ведь не знал!
— И не надо вам знать! И больше нам говорить не о чем!
Июль приходил к концу. Темнели ночи, делались долгими и увеличивали Лидочкино счастье.
Забыла в счастье рабфак, зачеты, собрания и сидела больше дома.
Любила Петю крепко, и Петя баловал ее подарками, сластями, кинематографом, дарил платья, покупал книжки.
Деньги у него всегда были, и в желтом бумажнике шуршали новенькие червонцы.
Иногда беспокоило, что Петя уходил среди ночи, часов в двенадцать, в час, и возвращался только под утро.
— Куда ты исчезаешь, Петя? Что за тайна? Мне это не нравится! — сказала она однажды.
Петя нахмурился.
— Не приставай! Что за мещанство? Куда… куда? Хожу в клуб. Одним монтерством не проживешь. Мажу в макашку, а мне везет всегда.
Лидочка внимательно взглянула на него.
— Это нехорошо, что клуб. Это нечестно, и пролетарию в таких грязных местах недостойно находиться. Я этого не хочу!
— Брось глупости! Кто в клубе сидит? Нэпман! А у нэпмана деньги ворованные у нашего же брата, бешеные. Так чем у него их другой нэпман вытянет — пусть они лучше в мой карман перейдут. Я же не шулерничаю. Честно играю. А раз везет — отчего с буржуя не взять?
И успокаивал Лидочкины сомнения поцелуями, от которых горело тело и, замирая, стучало сердце.
Но однажды, когда Петя вернулся под утро и засыпал Лидочку ласками в белой спаленке, — на лестнице дрогнул звонок.
— Эх, кого нелегкая принесла? — проворчал Петя и пошел открывать.
Неведомая сила столкнула Лидочку с кровати, и она, бесшумным зверьком, подкралась к выходившей в переднюю двери, которую Петя прикрыл.
Прижалась ухом и услышала:
— Ей-право! Говорю тебе! Очнулась проклятая старуха…
— Что ты врешь?
— Да не вру! Промах дали. Говорил я тебе, дураку, — стукни еще раз. А ты не захотел. Не стану мертвую бить. Вот тебе и мертвая!
— Ну, хоть и ожила, какая беда? Ведь она нас-то не знает?
— А по приметам опишет, по костюмам. Сыщичье теперь шпана такая пошла — по тесемке от подштанников найдет.
— Да ты откуда узнал, что ожила?
— Да проводил я тебя и пошел назад. И как черт меня под бок толкает. Иди, мол, по Ивановской. Я и пошел. Гляжу, у дома Скорая помощь, милиционер, дворник,
еще люди какие. Я у дворника и спрашиваю: застрелился кто? «Не, говорит, квартиру грабили и старуху пришибли, да не совсем. Очнулась — только голову немного повредили. Сейчас в больницу повезут». Ну, я и ходу к тебе!— Эх, черт! Ну, иди! У меня тут баба! Днем зайду к тебе, — поварганим.
Щелкнула дверь.
Идет Петя обратно в спальню, а в спальне на постели Лидочка, дрожит, как в лютый мороз, и глаза страшные, чужие.
— Не подходи!.. Не подходи!
Сразу понял. Звериная складка вздернула губы.
— Что ломаешься? Чего там?
А Лидочка:
— Негодяй, подлец… убийца!
— Не кричи! С ума спятила!
— Буду кричать!.. На улицу побегу! Всем расскажу! Мерзавец! На тебе твои проклятые подарки!
С руки браслет — и в лицо Пете.
— Сюда!.. Помогите!.. Убийца!
Схватил настольную лампу бронзовую и с размаху Лидочку по голове.
Ничком Лидочкина голова в подушку — и молчание.
Нагнулся, послушал сердце… Бьется.
Достал из стола бечевку, крепко связал руки и ноги. Сбегал в ванную, принес стакан воды и облил голову.
Вздохнула Лидочка, открыла помутневшие глаза, увидела искаженное лицо и вздрогнула в ужасе.
— Молчи! Пикнешь только — убью стерву!
Петя, мальчик, тот, что на турнике вертелся, потом целовал нежно. Он ли?
Волк степной беспощадный, и ничего человеческого в лице.
Схватил на руки, понес в ванную и положил в эмалированную ванну.
— Лежи, сволочь! Кричи не кричи — никто здесь не услышит. Подумай! К вечеру вернусь!
И ушел.
Больно Лидочке. Режут тело затянутые бечевки. Не страшны бечевки — режет сердце бритвой поруганная любовь, девичья радость. Не поверила Коле. Еще обидела.
Слезы градом по Лидочкину лицу. И нет Лидочке жизни.
Вернулся. Распахнул дверь, выволок из ванной.
Притащил в спальню, грубо бросил в кресло, так, что хрустнули за спиною связанные руки.
— Слушай! Разговор короткий! Или будешь молчать, или… — и вынул из кармана нож.
Дрогнуло обессиленное Лидочкино тело. Чуть шевелились губы.
— За что?
— За то! Из-за тебя, драной кошки, под машинку не пойду. Или молчи, или конец!
— Хорошо! Только пальцем меня не трогай! Ненавижу тебя!
— Мне из твоей любви перчатки не шить. Много шлюх на свете!
— Подлец!
— Опять орешь? — И у самого Лидочкина лица нож и обезумевшие от злобы глаза.
Замолчала. Подвинулась в кресле и застонала.
— Больно!.. Руки! Ой… развяжи!
— Не реви! Принцесса, подумаешь!
Грубо, ломая руки, развязал веревки.
— Сиди тихо! И знай! Без меня никуда! Пока дома я — будешь на свободе. А как только буду уходить — в ванную и на веревку. Так и подохнешь здесь.
— Как ты смеешь?
— А вот так! Сгною в комнате!
— Я же тебе сказала — никому не скажу.