Собрание сочинений. Т.13.

— Паршивая кляча! — пробормотал он.

Пораженный тем, как грубо машинист обрушился на их «Лизон», Пеке тем не менее не мог отказать себе в удовольствии, по обыкновению, пошутить:

— Надо было мне пойти, уж я-то знаю, как умасливать баб!

Немного разогнав сон, кочегар также занял свой пост и вел теперь наблюдение за левой стороной железнодорожного полотна. Зрение у него было острое, лучше, чем у машиниста. Но снежная буря все заволокла, так что Жак и Пеке, которые наизусть помнили каждый километр пути, теперь с трудом узнавали местность: стальная колея была скрыта снежным покровом, он поглотил, казалось, не только изгороди, но и дома, вокруг простиралась пустынная бесконечная равнина, хаотическое нагромождение белых сугробов, среди которых мчалась, словно закусив удила, обезумевшая «Лизон». Никогда еще машинист и кочегар так отчетливо не ощущали, какие тесные узы братства связывают их: ведь на этом паровозе, пробивавшем себе путь вперед, невзирая на подстерегавшие опасности, они ощущали себя более одинокими, более отрезанными от всего мира, чем узники в темнице, да к тому же их угнетала тяжелая ответственность за жизнь людей, которых они везли.

Поэтому Жак, которого шутка Пеке окончательно вывела из себя, все же подавил гнев и улыбнулся. Нет, ссориться было не время! Снег пошел сильнее, белая завеса на горизонте еще больше сгустилась. Поезд все карабкался на откос, и тут кочегару почудилось, будто вдали сверкнул красный свет. Он крикнул об этом машинисту. Но сигнала больше не было видно, и Пеке подумал, что глаза его обманули. Однако Жак, не заметивший никакого огня, замер с бьющимся сердцем: привиделся ли красный сигнал кочегару или и в самом деле мелькнул? Встревоженный Жак терял уверенность в себе. Ему чудилось, будто там, за колеблющейся завесой из белых хлопьев, смещаются и движутся наперерез локомотиву какие-то огромные, тяжелые черные массы, гигантские глыбы тьмы. Может быть, это обрушились холмы и горы, обломки их преградили путь и угрожают гибелью поезду? И тогда, охваченный страхом, он потянул за стержень свистка; покрывая рев бури, послышался продолжительный отчаянный свист — печальная, тоскливая жалоба. К глубокому удивлению машиниста, оказалось, что он как нельзя более кстати дал свисток: поезд на большой скорости пронесся мимо станции Сен-Ромен, до которой, по его расчетам, оставалось километра два.

Между тем «Лизон» вскарабкалась на крутой косогор и теперь катила ровнее, так что Жак мог перевести дух. Железнодорожный путь от Сен-Ромена до Больбека едва заметно поднимается вверх, и можно было надеяться, что никаких неприятностей до конца плато не произойдет. Тем не менее, достигнув Безвиля, где поезд стоял три минуты, Жак подозвал начальника станции, ходившего по платформе, и поделился с ним своими опасениями: снежный покров на рельсах становится все толще, им нипочем не добраться до Руана, лучше бы, пока не поздно, прицепить еще один паровоз, ведь в депо станции Безвиль всегда стоят под парами запасные паровозы. На это начальник станции ответил, что распоряжений у него нет, а брать на себя такое решение он не желает. Все, что он может, — это дать пять или шесть деревянных лопат, чтобы, если понадобится, можно было расчистить путь от снега. И Пеке, взяв лопаты, поставил их в угол тендера.

«Лизон» и в самом деле довольно быстро и без чрезмерных усилий одолевала плато. И все же она уставала. Машинист поминутно открывал ногой дверцу топки, а кочегар подкидывал уголь; и всякий раз над мрачным поездом, черневшим на фоне белой пелены, которая окутывала его, точно саван, пламенел ослепительный хвост кометы, сверливший тьму. Было без четверти восемь, зарождался день; однако весь горизонт — от края и до края — был во власти гигантского снежного вихря, так что разливавшийся по небу бледный свет трудно было различить. И этот тусклый свет, не дававший возможности что-либо разглядеть, только еще больше беспокоил машиниста и кочегара: они напряженно всматривались в даль, и, несмотря на очки, их глаза беспрерывно слезились. Не снимая руки с маховика, регулирующего изменение скорости, машинист другой рукой тянул за стержень свистка: из осторожности он почти безостановочно подавал свистки, и рыдающий звук паровозного гудка тоскливо звучал среди снежной пустыни.

Благополучно проехали Больбек, затем Ивето. В Моттвиле Жак вновь обратился к помощнику начальника станции, но тот не мог ничего толком сказать о состоянии пути. Со стороны Парижа не проходил еще ни один поезд, была получена лишь депеша, кратко сообщавшая, что пассажирский состав из столицы задержан в Руане по соображениям безопасности. И утомленная «Лизон», тяжело дыша, начала спускаться по отлогому склону, который тянется на три лье — до самого Барантена. Окончательно рассвело, но день был такой пасмурный, что казалось — он еще не наступил и мерцает лишь снег. Он валил теперь такими густыми хлопьями, как будто с зарею холодное и туманное небо раскололось и его осколки медленно падали на землю. С наступлением утра ветер задул еще свирепее, снежные комья ударяли в поезд, точно пули, кочегар должен был то и дело браться за лопату и очищать уголь, наваленный в глубине тендера, возле стенок резервуара для воды. Местность по обе стороны железной дороги так преобразилась, что Жаку и Пеке чудилось, будто они видят сон: и простиравшиеся вширь поля, и тучные пастбища, окаймленные живыми изгородями, и дворы, усаженные яблонями, — все это превратилось сейчас в белое море, чуть тронутое зыбью, и безбрежная, слегка вздрагивающая снежная пелена словно поглотила все вокруг. Машинист, неподвижно стоявший под порывами пронизывающего ветра, не снимал руки с маховика; но с каждой минутой он все сильнее страдал от холода.

Когда поезд остановился в Барантене, начальник станции, г-н Бесьер, сам подошел к паровозу, чтобы предупредить машиниста о сильных заносах возле Круа-де-Мофра.

— Пожалуй, еще пробьетесь, — прибавил он. — Но придется здорово попотеть.

Тогда Жак вышел из себя:

— Проклятье! Я ведь предупреждал еще в Безвиле! Разве так трудно было прицепить второй паровоз?.. Крепко мы теперь влипли.

Подошел обер-кондуктор, соскочивший с подножки багажного вагона; он тоже негодовал, потому что совершенно закоченел на своем наблюдательном посту. А что толку? Все равно не отличишь сигнального знака от телеграфного столба! Приходится продвигаться ощупью среди этой белой пустыни!

— Так или иначе, вы предупреждены, — продолжал Бесьер.

Между тем пассажиров уже начала удивлять эта затянувшаяся остановка на занесенной снегом станции: вокруг господствовала полная тишина, не нарушаемая ни голосами железнодорожных служащих, ни стуком вагонной дверцы. Несколько оконных рам опустилось, показались головы любопытных: показалась полная дама, из-за ее спины выглядывали две очаровательные барышни-блондинки; по-видимому, то была англичанка с дочерьми; из другого окна смотрела молоденькая и очень хорошенькая брюнетка, а пожилой господин настойчиво уговаривал ее отойти; двое мужчин — молодой и старый, — высунувшись по пояс из окон соседних вагонов громко переговаривались. Но Жак, окинув взглядом поезд, заметил одну только Северину: вытянув шею, она с тревогой смотрела на него. Дорогая крошка, как она, должно быть, беспокоится! У него больно сжалось сердце — в минуту опасности она так близко и вместе с тем она далеко! Он отдал бы всю свою кровь, лишь бы уже оказаться в Париже, лишь бы доставить ее туда целой и невредимой.

— Ну, с богом! — напутствовал его начальник станции. — Незачем пугать пассажиров.

И сам подал сигнал. Вернувшись в багажный вагон, обер-кондуктор приложил к губам свисток, и «Лизон», издав долгий жалобный крик, снова двинулась в путь.

И почти тотчас же Жак ощутил, что состояние пути изменилось. Теперь перед ним простиралась уже не равнина, не безграничный пушистый снежный ковер, по которому паровоз скользил, оставляя за собою след, напоминавший след, какой оставляет пакетбот. Начиналась местность, пересеченная холмами и ложбинами, — земля до самого Малоне вздыбилась, словно ощетинилась; и снег лежал здесь неровно: местами полотно железной дороги было совершенно чистое, а рядом сильные заносы преграждали путь. Ветер сдувал снег с косогоров и гнал его в выемки. Поэтому приходилось беспрестанно преодолевать препятствия — короткие отрезки свободного пути перемежались гигантскими снежными валами. Стало уже совсем светло, и мертвый край, изборожденный узкими горловинами и обрывистыми склонами, укутанный снежным саваном, походил на печальный холодный океан, прежде бурливший, а ныне недвижный, скованный льдом.

Никогда еще Жак так не страдал от холода. Лицо его, казалось, было исколото в кровь тысячью снежных игл; руки так закоченели, что он их не чувствовал, и плохо подчинялись ему; он испугался, внезапно обнаружив, что и пальцы до такой степени онемели, что почти не ощущают маховика, регулирующего изменение хода. Всякий раз, когда ему надо было ухватиться за стержень свистка, он с трудом поднимал одеревеневшую, будто чужую руку. Он едва удерживался на ногах от непрерывных толчков; железная площадка под ним вздрагивала с такой силой, что у него выворачивало внутренности. Его охватила страшная усталость, от стужи ломило голову, и он опасался, что вот-вот потеряет управление, ибо уже только машинально поворачивал маховик и оторопело глядел, как опускается стрелка манометра. В уме у него проносились различные истории о галлюцинациях. Уж не упавшее ли дерево преграждает там путь? Не полощется ли над тем кустом красный флаг? Не доносятся ли сквозь грохот колес взрывы петард? Он не мог дать ответ и только повторял себе, что надо остановиться; однако у него не хватало воли. Эти ощущения терзали его уже несколько минут; потом он внезапно обнаружил, что Пеке, сраженный усталостью и холодом, заснул на ящике, и тогда машиниста обуяла такая ярость, что его даже в жар бросило:

— Проклятье! Каков мерзавец!

И Жак, обычно смотревший сквозь пальцы на недостатки пьянчуги кочегара, теперь разбудил его ударом ноги и пинал до тех пор, пока тот не поднялся. Превозмогая дремоту, Пеке лишь проворчал, вновь берясь за лопату:

— Ладно, ладно, не подведу.

Он загрузил топку углем, давление пара поднялось — и в самую пору, ибо «Лизон» нырнула в выемку, где ей предстояло пробивать дорогу сквозь снежный покров в метр высотой. Она с таким усилием двигалась вперед, что вся дрожала. Одно мгновенье казалось, будто она окончательно выбилась из сил и остановится, как корабль, севший на мель. Тяжесть поезда еще увеличилась, потому что на крышах вагона лежал теперь тяжелый пласт снега. Вагоны, выглядевшие черными на фоне снежной пелены, катились, неся на себе белое покрывало; а вдоль темного крупа «Лизон» тянулась узкая светлая полоса, словно опушка из горностая: хлопья, падая на раскаленное тело машины, таяли и стекали вниз дождем. Несмотря на возросший вес состава, «Лизон» вырвалась из ледяных пут и устремилась дальше. Железная дорога, описывая дугу, взбегала теперь на косогор, и поезд скользил по насыпи, напоминая темную ленту, затерянную в фантастической стране, сверкавшей ослепительной белизною.

Однако дальше опять начались лощины, машинист и кочегар чувствовали, что «Лизон» все больше увязает, сами они упрямо боролись с холодом, стоя на посту, который, даже умирая, не имели права оставить. Машина опять начала терять скорость. Спустившись с одного откоса, она тщетно пыталась подняться на другой и медленно, без толчков, остановилась. Ее колеса все глубже, все неотвратимее уходили в снег, дыхание прерывалось, она будто примерзала к рельсам. «Лизон» не двигалась. Кончено — снег прочно держал ее, у нее больше не было сил.