Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы

Сбитую человеческую массу перед ними раздвинули изнемогающие милиционеры. Оркестр грохнул маршем, и они двинулись, печатая шаг, узким проходом к трибуне.

Но дойти не удалось. На середине пути толпа прорвала цепь, подхватила их на руки, как драгоценный груз, и понесла.

Сперва испугавшийся натиска толпы и неожиданного взлета, Митчелл покорно плыл на плечах, смятенно улыбаясь многоголосому, непонятному гаму.

Но постепенно этот нестройный гомон стал складываться в правильную, незнакомую ему мелодию. Ее широкие звуки гремели бодро, звонко и мощно. Пела вся огромная толпа, и Пит, уловив мотив, попробовал подпевать. Но без слов выходило плохо. А желание петь было повелительно и непреодолимо, как желание жить. Тогда, поймав ускользающий ритм песни, Пит попытался уложить в него знакомые слова «Типперери». Это почти удалось. Он засмеялся. Он пьянел от солнца, от восторга толпы, от молодости, от никогда не испытанного счастья, размахивал руками и пел во все горло, изменив одно лишь слово старой и глупой песни:

It is short way to Tipperary. It is short way to go!.. [49]

Ленинград,

Декабрь 1934 — март 1935 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Во второй том Собрания сочинений Б. А. Лавренева вошли повести и рассказы, написанные в 4927–1935 годах.

Седьмой спутник.

Повесть написана в декабре 1926 — апреле 1927 г. Впервые напечатана в журнале «Звезда», 1927, № 6. Отрывок из повести под названием «Базарная карусель» опубликован в журнале «Литературная неделя». Л., 1928, № 44.

49

Краток путь до Типперери, Краток путь!..

По общему признанию критики 20-х годов и более поздней «Седьмой спутник» ознаменовал начало нового периода в творчестве Б. Лавренева, который отличался не только повышением внимания писателя к проблемам интеллигенции, культуры, духовных процессов, вызванных революцией, но и обращением к новой манере письма — более сдержанной, реалистически достоверной, психологически углубленной. Автор вступительной статьи к Собранию сочинений писателя, изданном в 1931 г., писал: «В плане литературном эта новая фаза выражается… в обращении его (Лавренева. — Е. С.) к социально-бытовой и идеологической повести». Позднейшие исследователи более подробно и точно раскрыли содержание этого внутреннего процесса в творчестве Б. Лавренева (И. Эвентов).

Образ генерала Адамова — большая удача Б. Лавренева. При всей необычности ситуаций, в которых находился герой повести — не только профессор Военно-юридической академии, но и генерал, то есть высший царский чин, — в нем реалистически точно воплощены типичные черты лучшей части старой русской интеллигенции: готовность поступиться личным благополучием ради торжества общей справедливости, органическая скромность, глубокое уважение к простым людям, отвращение ко всяческому снобизму и пошлости.

Внешняя экстравагантность подробностей сближения Адамова с самыми, казалось бы, далекими от него и пугающими людей его среды представителями широких масс, однако, убедительно подчеркивает правду ведущей идеи повести: любой полезный труд, полный отказ от несправедливых привилегий прошлого, высокое чувство ответственности за историю родины — единственно верный путь, объединяющий судьбу старой интеллигенции с судьбой народной.

Острие повести «Седьмой спутник» писатель направил против вульгаризаторского упрощения духовной жизни и культуры, продолженную затем в «Гравюре на дереве».

Повесть печатается по тексту: Б. Лавренев. Избранные произведения в двух томах, т. 1. Гослитиздат, 1958 (ниже для краткости это издание называется Двухтомник 1958 г.).

Сапоги.

Рассказ впервые напечатан в «Красной газете», Л., 1927, 6 ноября (вечерний выпуск).

Печатается по тексту «Красной газеты».

Погубитель.

Рассказ впервые напечатан в журнале «Прожектор», 1928, № 10.

По теме и манере письма это произведение характерно для творчества Лавренева середины 20-х годов. Явная антимещанская настроенность, ироническое внимание к мелочам нэповского быта сочетается здесь с забавным сюжетом анекдотического склада.

Печатается по тексту журнала «Прожектор».

Гравюра на дереве.

Повесть написана в феврале — сентябре 1928 г. в Ленинграде. Впервые напечатана в журнале «Звезда», 1928, № 8, 9, 10. В 1932 г. вышло последнее прижизненное издание.

«Гравюра на дереве» — одно из наиболее значительных произведений Б. Лавренева. С большим интересом встреченная читателем, повесть в течение 1929–1932 гг. выдержала четыре книжных издания. Критика в свое время справедливо увидела в повести симптомы нового этапа в творчестве Лавренева. Отказавшись от приключенческого сюжета и романтических героев, писатель создал несколько неожиданное для своего творчества произведение, где психология и публицистика были призваны для решения серьезных и злободневных вопросов искусства. На примере судеб двух художников повесть отразила постоянный интерес к изобразительному искусству писателя, который в молодости не мог решить, «вступать ли на тернистый путь поэзии или просто поступить в Училище живописи, ваяния и зодчества» («Автобиография», т. 1, с. 42 наст. изд.). Живописью Лавренев занимался всю жизнь, написал много статей о художниках.

В конце 20-х — начале 30-х годов в литературной жизни страны шли бурные дискуссии о роли и месте интеллигенции в революции, о назначении и истинном лице художника, о смысле искусства и его общественной функции. Повесть Б. Лавренева откликалась на эти волнующие и животрепещущие вопросы времени. По своей идейной направленности «Гравюра на дереве» находилась в одном ряду с такими произведениями прозы 20-х годов, как «Вор» Л. Леонова, «Братья» К. Федина, «Зависть» Ю. Олеши.

Признавая острую необходимость нового содержания и новой формы для революционного искусства, Лавренев, как и многие другие художники того времени, защищал искусство от вульгаризаторских требований левых теоретиков, от нигилистического отношения к культурному наследию, от попыток выдавать беззастенчивое приспособленчество и поверхностную иллюстративность за высокую идейность и новаторство.

Надо отметить, что современники весьма сочувственно отнеслись именно к протесту Лавренева против холодного ремесленничества и эстетической безграмотности. Опасность приспособленчества ощущалась как реальная угроза новому искусству, как одна из разновидностей мещанского влияния на духовную жизнь народа. Полемической заостренностью объясняются как многие крайности, так и противоречия, воплотившиеся в образах повести, которую нельзя понять вне бурной идейной атмосферы тех лет.

К числу таких крайностей относится тревожащее главного героя повести Кудрина ощущение полного отсутствия подлинного искусства, отражающего революционную современность. Хотя именно к 1928 г. (моменту создания повести. — Е. С.) в самых разных видах и жанрах советского искусства было создано уже много значительных произведений, новых и по содержанию и по форме.

Рецензент повести писал в 1930 г.: «Нужно, чтобы пролетариат и его авангард — партия завладели искусством, тогда они дадут образцы подлинно художественного пролетарского творчества» («Книга и революция», 1930, № 3, с. 44). Однако именно мысль Кудрина о том, что революционное мировоззрение может воплотить только «художник, рожденный классом, созидающим новую эру в человеческой истории», то есть рабочим классом, — «только плоть от плоти» его, сегодня представляется наиболее устаревшей и даже противоречащей основному настроению повести. Эти слова героя — дань предрассудкам своего времени, отголосок тех вульгарно-социологических идей, согласно которым художник-интеллигент механически и неизбежно был обречен на мелкобуржуазную ограниченность и где вопрос о мировоззрении художника тем самым, по сути дела, подменялся вопросом просто о его социальном происхождении. Ведь исходя именно из этих вульгарно-социологических представлений, критики начала 30-х годов находили в повести Лавренева свидетельство того, как «довлеет еще на нем его мелкобуржуазная природа» (там же, с. 46).

Современный читатель охотно разделит и горячее сочувствие автора к своему герою, в словах и позиции которого угадывается то страстная исповедь писателя, то нерешенный спор с самим собой по эстетическим вопросам. И хотя нельзя не согласиться с критикой 20-х — начала 30-х годов, которая вся без исключения отмечала, что «Лавренев подчеркивает в Кудрине черты не столько партийца, сколько интеллигента», сегодня это обстоятельство не может задевать так, как задевало некогда, ибо противопоставление «партийца» и «интеллигента» исторически утратило свою и психологическую и идейную остроту. В повести, где лирическое начало вообще сильнее объективно-изобразительного, преимущественная занятость коммуниста Кудрина проблемами искусства за счет чисто политических и его внезапный уход от большой хозяйственной работы к творчеству, за который критика осуждала и героя и автора, — все эти особенности образа воспринимаются сегодня как результат полемически заостренного выражения некоторых программных идей писателя, волновавших его в атмосфере острой литературной борьбы: защитить общественную значимость искусства и роль художественной интеллигенции в новой действительности от вульгаризаторов, тупиц и невежд, заклейменных им в сатирической фигуре Тита Шкурина и в образе жены Кудрина Елены.