Собрание сочинений. т.2.

Вечером пришли его товарищи. Всей гурьбой отправились на вокзал провожать отъезжающего. Мадлена улыбалась, а любовник ее весело шутил, успокоенный этой улыбкой. Он никогда не испытывал к ней иных чувств, кроме теплой дружбы, и уезжал довольный, что она так спокойна. Когда они входили в зал ожидания, он проявил невольную жестокость.

— Девочка моя, — сказал он, — я не прошу, чтобы ты меня ждала… Утешься и забудь меня.

Он уехал. Мадлена, на губах которой застыла странная, вымученная улыбка, машинально вышла с вокзала. Земля, казалось, уходила у нее из-под ног. Она даже не заметила, как один из приятелей молодого хирурга взял ее под руку и зашагал с ней рядом. Больше четверти часа она шла молча, отупев от горя, не видя и не слыша ничего вокруг. Но вдруг в звенящую пустоту ее мыслей проник звук голоса и заставил ее, помимо воли, прислушаться. Студент напрямик предлагал ей, раз она теперь свободна, поселиться вместе с ним. Когда она поняла, чего он добивается, она в ужасе взглянула на него; потом, охваченная отвращением, выдернула свою руку и поспешила укрыться в комнате на улице Суфло. Там наконец, в одиночестве, она могла выплакаться.

Она плакала от стыда и отчаяния. Она осталась вдовой, и боль оттого, что ее покинули, была только что осквернена предложением, которое казалось ей чудовищным. Никогда еще она с такой беспощадной ясностью не сознавала весь ужас своего положения. За ней не признавали даже права на слезы. Наверно, считали, что она уже успела забыть поцелуи своего первого любовника. Но она чувствовала, как жгли ее эти поцелуи; она твердила себе, что они всегда будут сжигать ее. И, задыхаясь от рыданий, Мадлена поклялась остаться вдовой. Она верила, что узы плоти нерасторжимы: новая любовная связь будет для нее проституцией, ввергнет ее в пучину жестоких воспоминаний.

Мадлена не захотела ночевать на улице Суфло. В тот же вечер она переехала в другую гостиницу, на Восточной улице. Она прожила там два месяца в полном одиночестве, сторонясь всех. Одно время она даже подумывала уйти в монастырь, но не чувствовала в себе необходимой для этого веры. В пансионе ей говорили о боге, словно о красивом молодом человеке. В этого бога она не верила.

Как раз в ту пору она и повстречала Гийома.

III

Ветей — маленький городишко на самой границе Нормандии, в нем десять тысяч жителей. Улицы его чисты и пустынны. Это заброшенный, мертвый край. Кто хочет поехать по железной дороге, вынужден проделать пять лье на дилижансе и дожидаться поездов, проходящих через Мант. Равнина, на которой расположен городок, весьма плодородна; здесь раскинулись пышные пастбища, перерезанные полосами тополевых рощ; речушка, впадающая в Сену, прорыла своз русло среди этих необозримых ровных просторов и рассекает их длинной лентой, окаймленной густыми деревьями и зарослями камыша.

В этом глухом захолустье и родился Гийом. Его отец, г-н де Виарг, был одним из последних представителей старой местной знати. Родился он в Германии, во времена эмиграции, и приехал во Францию вместе с Бурбонами, как в чужую враждебную страну. Его мать, безжалостно изгнанная из Франции, теперь покоилась на кладбище в Берлине, отец умер на эшафоте. Молодой граф не мог простить земле, обагренной кровью его отца и отказавшейся укрыть в своем лоне прах его несчастной матери. Реставрация возвратила ему родовые владения, титул и связанное со знатным именем положение, но в душе он сохранил ненависть к проклятой им Франции и не желал признавать ее своей родиной. Де Виарг решил похоронить себя в Ветее, он отказывался от всех постов, не отзывался ни на какие предложения Людовика XVIII и Карла X, не хотел ничего делать для народа, убившего его родителей. Часто он повторял, что он вовсе не француз, называл своими соотечественниками немцев и считал себя настоящим изгнанником.

Во Францию он вернулся во цвете лет. Высокий, сильный, наделенный огромной энергией, он вскоре стал смертельно скучать, тяготясь праздностью, на которую сам себя обрек. Он хотел жить в одиночестве, вдали от событий, волновавших страну. Но у него был возвышенный и беспокойный ум, и его не могли удовлетворять грубые радости охоты. Тупая и пустая жизнь, которую он сам себе уготовил, испугала его. Он стал искать для себя занятие. По какому-то непонятному противоречию он любил естественные науки, ему нравился новый, пытливый дух исследований, чье могучее дыхание ниспровергло старый мир, о котором он сожалел. Г-н де Виарг, мечтавший о былом величии аристократии времен Людовика XIV, стал химиком.

Это был странный ученый, ученый-одиночка, который сам вел всю работу, проводил все изыскания лишь для себя одного. Он переоборудовал под лабораторию одну из зал Нуарода, как называли в этих краях его замок, расположенный в пяти минутах ходьбы от Ветея. Граф просиживал в лаборатории целые дни, склонившись над печами, все с тем же неизменным упорством и никак не мог утолить свою жажду знаний. Он не состоял членом ни одного научного общества и захлопывал дверь перед носом у людей, заговаривавших с ним о его работе. Он желал, чтобы в нем видели лишь дворянина. Его слуги, боясь, что хозяин прогонит их, никогда не позволяли себе ни малейшего намека на его занятия. Он полагал, что его склонность к химии, его тайная одержимость наукой касается его одного и никто не имеет права вмешиваться в его дела.

В течение почти сорока лет г-н де Виарг каждое утро запирался в своей лаборатории. Отсюда он мог с еще большим презрением взирать на чернь. Его ненависть и его любовь, хотя он никогда не сознался бы в этом, оставались на дне реторт и перегонных кубов. Когда он взвешивал в своих сильных руках какое-нибудь вещество, он забывал все — Францию, погибшего на гильотине отца, умершую на чужбине мать; только холодный и надменный скептик жил еще в этом дворянине. Ученый убил человека.

Никто, впрочем, не пытался до конца постичь эту странную натуру. Его родные и не догадывались, какая пустота внезапно воцарилась в этом сердце. Он хранил про себя тайну небытия, того небытия, которого, как он думал, он сумел причаститься. Однако он по-прежнему жил вдали от света, в изгнании, как он любил повторять, потому что презирал и малых и великих мира сего, да и самого себя считал всего лишь жалким земляным червем. Но он держался все так же надменно, взирал на все с важностью и высокомерием, от него веяло ледяным холодом. Никогда никому не дано было увидеть, что скрывалось за этой гордой маской.

Все же спокойное существование этого нелюдима было нарушено одним немаловажным событием. В его объятия бросилась молодая легкомысленная женщина, супруга ветейского нотариуса. В ту пору графу де Виаргу было сорок лет, и он обращался с соседями как со своими вассалами. Он сделал молодую женщину своей любовницей, нисколько не думая это скрывать, и даже имел дерзость поселить ее в Нуароде. Для маленького городка это был неслыханный скандал. Из-за резких манер г-на де Виарга на него и так указывали пальцем. Когда же он стал открыто жить с чужой женой, его чуть не побили камнями. Бедняга нотариус, до смерти боявшийся потерять свое место, держал себя очень смирно два года, в течение которых длилась эта связь. Он закрывал глаза и уши и делал вид, будто верит, что его жена просто гостит в деревне у г-на де Виарга. Вскоре молодая женщина забеременела и родила тут же, в замке. Через несколько месяцев ей надоел любовник, целые дни проводивший в своей лаборатории. В одно прекрасное утро она вернулась к мужу, позабыв захватить с собой ребенка. Граф не захотел возвращать беглянку. Нотариус спокойно принял жену обратно, словно она вернулась из путешествия. На следующий же день он прогуливался с ней под руку по улицам города, и с этих пор она сделалась примерной супругой. Но о скандале в Ветее помнили еще двадцать лет спустя.

От этой странной связи и родился Гийом. Ребенок вырос в Нуароде. Чувства г-на де Виарга к любовнице были довольно мимолетны, к тому же к ним примешивалась изрядная доля презрения, и к сыну, ниспосланному ему случаем, он отнесся с полнейшим равнодушием. Он оставил его подле себя, чтобы никто не посмел обвинить его в желании скрыть живое свидетельство совершенной им глупости; но он нисколько им не интересовался, всякое напоминание о жене нотариуса было ему неприятно. Несчастный мальчик рос почти в полном одиночестве. Его мать, хотя она даже и не подумала уговаривать мужа покинуть Ветей, никогда не пыталась увидеть своего сына. Эта женщина только теперь поняла, какое безумство она допустила; при мысли о последствиях, которые могла иметь ее ошибка, жену нотариуса бросало в дрожь; с возрастом, как и подобает настоящей буржуазке, она сделалась набожной и осторожной.

Истинной матерью для Гийома стала старая служанка Женевьева, вырастившая и самого г-на де Виарга. Она была молочной сестрой матери графа, принадлежавшей к старинному дворянству Юга. Женевьева сопровождала свою госпожу в эмиграцию, в Германию, и г-н де Виарг, вернувшись после смерти матери во Францию, поселил ее в Ветее. Это была севеннская крестьянка, воспитанная в правилах реформистской церкви; женщина ограниченного ума и страстной души, она была исполнена фанатизма первых кальвинистов; казалось, их кровь текла в ее жилах. Высокая, вся высохшая, с ввалившимися глазами и большим острым носом, она напоминала тех одержимых, которых некогда сжигали на костре. Она повсюду таскала с собой огромную библию в темном переплете с железными застежками; каждое утро и каждый вечер она резким голосом громко читала из нее несколько стихов. Порой то были жестокие, суровые слова, проникнутые неумолимым гневом, которые грозный иудейский бог обрушивал на головы своего пораженного ужасом народа. Граф терпел эти «причуды», как он говорил; он хорошо знал безупречную честность и справедливость Женевьевы и за это прощал старухе ее неуравновешенность. Впрочем, она была как бы завещана ему матерью, память которой он свято чтил. Женевьева являлась в доме не столько служанкой, сколько полновластной хозяйкой.

В семьдесят лет она еще делала в доме тяжелую работу. В ее распоряжении было много слуг, но она с особой гордостью брала на себя самое трудное. В ее смирении таилось невероятное тщеславие. В Нуароде она распоряжалась всем, вставала на рассвете и показывала другим пример неутомимого трудолюбия, выполняя свои обязанности неукоснительно и строго, являя собой образец женщины, ни разу не поддавшейся слабости.

Страсть г-на де Виарга к науке глубоко ее огорчала. Наблюдая, как он целые дни проводит, запершись в комнате, заставленной странными приборами, она твердо уверовала в то, что он стал колдуном. Когда она проходила перед дверью этой комнаты и слышала шум раздуваемых мехов, она в ужасе прижимала к груди скрещенные руки, убежденная, что он раздувает своим дыханием адское пламя. Однажды она набралась мужества, вошла в лабораторию и стала заклинать графа именем его покойной матери спасти свою душу и отказаться от проклятой работы. Г-н де Виарг, улыбаясь, тихонько вытолкал ее за дверь, пообещав ей примириться с богом позднее, перед смертью. С того времени Женевьева дни и ночи молилась за него. Она часто повторяла, в состоянии какой-то пророческой экзальтации, что каждую ночь слышит, как по дому бродит дьявол, и что Нуароду грозят большие беды.