Собрание сочинений. т.2.
Шрифт:
Женевьева считала скандальную связь графа с женой нотариуса первым предостережением, свидетельством гнева господня. Когда молодая женщина поселилась в замке, старую служанку охватило священное негодование. Она объявила своему господину, что не станет жить под одной кровлей с падшей женщиной и уступает ей место. Женевьева так и поступила: перешла жить во флигель, находившийся в конце парка. Целых два года ноги ее не было в замке. Крестьяне, проходившие мимо ограды парка, в любой час могли слышать ее пронзительный голос, монотонно читавший стихи из огромной библии. Граф не мешал Женевьеве поступать, как ей хотелось. Несколько раз он все же навещал ее и с невозмутимым видом выслушивал пламенные проповеди, которые она на него обрушивала. Только однажды он чуть не рассердился, столкнувшись со старой фанатичкой в аллее, где он прогуливался вместе с любовницей. Женевьева
Как только Женевьева узнала, что позор больше не угрожает Нуароду, она спокойно вернулась в замок и вновь приняла на себя роль главной хозяйки. Теперь для нее в доме появился еще один ребенок, маленький Гийом. Когда Женевьева жила во флигеле, мысль об этом ребенке вызывала у нее священный ужас: он был порождением греха, он мог принести только несчастье, и, может быть, господь бог послал его в отмщение отцу, желая покарать его за безбожие. Но, увидев это крошечное жалкое создание, лежащее в бело-розовой колыбельке, она испытала неведомую ей прежде нежность. Пылкое и фанатичное девство иссушило сердце и плоть этой женщины, но теперь вдруг она смутно почувствовала, как в ней пробуждается жена и мать, живущая в глубине души каждой девственницы. Она подумала, что ее искушает дьявол, она пыталась бороться с охватившим ее умилением. Но в конце концов сдалась, поцеловала Гийома и решила положиться на всевышнего — пусть он защитит ее от этого детища преступления, которое наверняка проклято небом.
Мало-помалу она стала ребенку настоящей матерью, но матерью странной, в ее ласках был какой-то неизъяснимый ужас. Порой она вдруг отталкивала его от себя, потом снова хватала на руки, испытывая то острое болезненное наслаждение, которое чувствуют набожные люди, когда им кажется, что когти дьявола впиваются в их плоть. Когда Гийом был совсем еще крошкой, Женевьева порой подолгу смотрела ему в глаза, с беспокойством ожидая, что увидит в глубине чистого и ясного взгляда этого невинного создания отблески адского пламени. Она так и осталась в убеждении, что он отчасти принадлежит сатане; но от этого ее необузданная, трепещущая, умиленная нежность становилась лишь мучительнее и острей.
Когда Гийома отняли от груди, Женевьева отказала кормилице. Теперь она одна заботилась о нем. Г-н де Виарг предоставил ребенка всецело ее попечению, разрешив ей даже, с иронической улыбкой ученого, воспитать мальчика в любой религии, какая ей нравится. Надежда спасти Гийома от вечного адского пламени, сделав его ревностным протестантом, удвоила самоотверженность Женевьевы. До восьми лет она не отпускала его от себя, он жил вместе с ней в отведенных ей комнатах на третьем этаже замка.
Таким образом, Гийом рос в обстановке нервной экзальтации. С самой колыбели он дышал воздухом, пропитанным религиозным экстазом и ужасом, которые распространяла вокруг себя старая фанатичка. Пробуждаясь, он видел только ее молчаливое пылающее лицо, склоненное над ним; слышал только ее резкий голос, распевающий гимны, голос, который усыплял его по вечерам, когда старуха мрачно читала вслух один из семи покаянных псалмов. От ласк своей приемной матери он чувствовал себя разбитым, изнемогающим; она душила его в своих объятиях, порывисто набрасывалась на него со слезами на глазах, что вызывало у него самого приступы болезненной нежности. Все это с роковой неизбежностью породило в нем женскую чувствительность и нервозность, которые превращали для него малейшее детское огорчение в настоящее страдание. Часто без всяких причин глаза его наполнялись слезами, и он способен был плакать часами, как взрослый, без вспышек гнева и детского озлобления.
Когда ему исполнилось семь лет, Женевьева научила его читать по большой, окованной железом библии. Эта темная книга с пожелтевшими страницами повергала его в ужас. Он не понимал смысла слов, которые разбирал по складам, но от зловещего топа, каким их произносила сама наставница, весь холодел в испуге. Он ни за что на свете не решился бы, оставшись один в комнате, открыть библию. Старая протестантка говорила о ней с благоговейным трепетом, как о самом воплощении бога. Ребенок, чей ум уже начинал пробуждаться, жил теперь в состоянии вечного страха. Отданный в полную власть фанатички, без
конца твердившей ему о дьяволе, об аде, о гневе божием, он проводил дни среди мучительных тревог; по ночам он плакал: ему чудилось, что кровать его уже объята пламенем. Воображение несчастного ребенка, нуждавшегося в шумных детских играх, в веселом смехе, было настолько потрясено, что он не осмеливался даже спуститься в парк, боясь навлечь на себя проклятие небес. Каждое утро Женевьева повторяла ему своим резким голосом, пронизывавшим его, точно острыми клинками, что мир земной — юдоль погибели и позора и что для Гийома лучше было бы умереть, не увидев солнечного света. Она верила, что ее проповеди могут уберечь мальчика от козней сатаны.Все же иногда после обеда Гийом бегал по длинным коридорам Нуарода и отваживался даже резвиться в тенистом парке.
Замком Нуарод в Ветее называли большое четырехэтажное квадратное строение, черное и безобразное, весьма похожее на исправительный дом. Г-н де Виарг с полнейшим пренебрежением наблюдал упадок родовой усадьбы. Он занимал лишь небольшую часть дома: помещение во втором этаже и комнату под самой крышей, которую превратил в свою лабораторию; на первом этаже он сохранил столовую и гостиную. Остальные комнаты большого просторного здания, за исключением тех, что занимала Женевьева и слуги, находились в полной заброшенности. Их никогда и не открывали.
Гийом испытывал тайный ужас, когда шел по мрачным безмолвным коридорам, которые перерезали Нуарод во всех направлениях. Проходя мимо дверей необитаемых комнат, он невольно ускорял шаг. Его преследовали жуткие картины, нарисованные Женевьевой, ему чудились жалобы и приглушенные рыдания, доносящиеся из этих покоев; он с ужасом спрашивал себя, кто мог жить в комнатах, двери которых всегда оставались запертыми. Поэтому он предпочитал бродить по аллеям парка, однако не смел уходить далеко старая протестантка сделала его робким и трусливым.
Порой он встречал своего отца и при виде его трепетал от страха. До пяти лет граф его почти не замечал. Он словно забыл, что у него есть сын. Он нисколько не беспокоился о тех формальностях, которые ему надлежало выполнить, если бы он пожелал признать ребенка. В силу этого мальчик считался рожденным от неизвестных родителей. Г-н де Виарг хорошо знал, что нотариус делает вид, будто он и не подозревает о существовании незаконного сына своей жены, и граф давал себе обещание узаконить впоследствии положение Гийома. Не имея других прямых наследников, он намерен был завещать ему все свое состояние. Впрочем, эти мысли мало его занимали, он был целиком поглощен своими опытами и казался еще более высокомерным и насмешливым, чем всегда; лишь время от времени он молча выслушивал сообщения Женевьевы о ребенке.
Однажды, гуляя в парке, он встретил мальчика, который уверенно шагал по дорожке, держась за руку старой служанки. Граф был очень удивлен, обнаружив, что сын его так сильно вырос. Гийому шел уже шестой год, на нем был хорошенький детский костюмчик из легкой и яркой ткани. Отец в первый раз задержался перед сыном, немного взволнованный; он взял его на руки и, подняв к самому своему лицу, внимательно посмотрел на него. Гийом, в силу какого-то таинственного закона крови, походил на мать графа. Это сходство поразило и растрогало г-на де Виарга. Он поцеловал бедного дрожащего малыша в лоб.
С этого дня каждый раз, встречая сына, он целовал его. Он по-своему любил мальчика, насколько вообще мог кого-нибудь любить. Но его холодные объятия, беглый поцелуй не могли завоевать сердце ребенка. Если Гийому удавалось не попасться на глаза графу, он радовался, что смог избежать его ласки. Этот суровый человек, точно мрачная, безмолвная тень бродивший по Нуароду, вызывал у мальчика не любовь, а скорее страх. Женевьева, которой г-н де Виарг приказал открыто воспитывать ребенка, как его сына, всегда говорила Гийому об отце, как о страшном всемогущем повелителе, и само слово «отец» рождало в его душе благоговейный трепет.
Так Гийом жил до восьми лет. Все способствовало тому, чтобы он рос слабым и нерешительным, — и странное воспитание, которое давала ему старая протестантка, и страх его перед графом. Он обречен был на всю жизнь сохранить в себе боязливость и болезненную чувствительность, развившиеся в нем с детства. Когда Гийому исполнилось восемь лет, г-н де Виарг поместил его пансионером в городской коллеж Ветея. По-видимому, он заметил, с какой суровостью воспитывала Женевьева мальчика, и хотел освободить его от влияния ее фанатичного ума. В коллеже началось для Гийома мучительное знакомство с действительностью; на каждом шагу он неизбежно должен был чувствовать себя уязвленным.