Собрание сочинений. т.2.

— Ваша мать умерла, — добавила она торжественно, — молитесь за нее.

Женевьева по-прежнему любила это дитя греха, несмотря на ужас, который вызывало в ней подобное чувство. Теперь, когда ребенок сделался взрослым человеком, она еще более ревностно старалась подавить голос собственного сердца. Но в глубине души она была ему слепо и безраздельно преданна.

Жак дважды приезжал на каникулы в Ветей. То были для Гийома месяцы безумной радости. Друзья ни на минуту не расставались; целыми днями они охотились или ловили раков в маленьких речушках. Частенько они забирались в какой-нибудь глухой уголок, усаживались там и болтали о Париже, больше всего о женщинах. Жак говорил с легкомыслием человека, нисколько их не уважающего, но человека вежливого, который обращается с женщинами ласково и не станет высказывать им в глаза своих суждений о них. Гийом пылко упрекал его в душевной черствости, — он боготворил женщину, женщина была для него светлым божеством, которому он пел восторженные гимны веры и любви.

— Брось ты это! — нетерпеливо восклицал студент. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Да ты смертельно наскучишь своим любовницам, если без конца будешь стоять перед ними на коленях. Впрочем, увидишь, ты станешь поступать, как все, будешь сам их обманывать, и они тебя будут обманывать. Такова жизнь.

— Нет, нет, — упрямо твердил Гийом, — я не буду поступать, как другие. Я всю жизнь буду любить лишь одну женщину, любить так сильно, что сама судьба не сможет нас разлучить.

— Ну что же, посмотрим!

И Жак смеялся над наивностью провинциала. Он рассказывал ему о своих страстных увлечениях, длившихся одну ночь, и Гийом чувствовал себя почти оскорбленным. Приезды Жака на каникулы в Ветей еще больше укрепили дружбу молодых людей. Они писали друг другу длинные письма. Но мало-помалу письма Жака стали приходить все реже; на третий год он уже не подавал никаких признаков жизни. Гийом был очень опечален его молчанием.

От дяди Жака он знал, что молодой медик должен надолго покинуть Францию, и ему хотелось проститься с ним перед отъездом. Он начал смертельно скучать в Нуароде. Узнав причину его задумчивости и огорченного вида, отец как-то вечером, выходя из-за стола, сказал ему:

— Я знаю, что вам хочется поехать в Париж. Разрешаю вам прожить там год и надеюсь, что вы наделаете глупостей. Я открываю вам неограниченный кредит… Можете ехать завтра же.

Прибыв на следующий день в Париж, Гийом узнал, что Жак накануне уехал оттуда. Жак отправил ему в Ветей прощальное письмо, которое Женевьева переслала Гийому. В этом письме, очень веселом и ласковом, друг сообщал, что назначен хирургом при французском экспедиционном корпусе в Кохинхине и, без сомнения, долгое время пробудет вдалеке от Франции. Гийом немедленно вернулся в Нуарод, огорченный этим внезапным отъездом, испугавшись, что окажется один в незнакомом городе. Он опять всем сердцем погрузился в свои одинокие сладостные мечты. Но через два месяца отец снова вывел его из этого состояния, приказав ему вернуться в Париж, — он хотел, чтобы Гийом пробыл там около года.

Гийом поселился на Восточной улице, в той самой гостинице, где жила Мадлена.

IV

Мадлена встретила Гийома как раз, когда она собиралась подыскать себе небольшую квартирку и переехать туда из гостиницы, где ей было не по себе. Двери гостиницы были открыты для всех, здесь жили студенты и девицы легкого поведения; здесь она в любое время могла услышать какое-нибудь грубое изъявление чувств, которое жестоко напомнило бы ей о ее положении. Она решила, что, обосновавшись на новом месте, сможет зарабатывать себе на жизнь вышиванием, к которому у нее были большие способности. Впрочем, и без того двух тысяч франков ренты вполне хватало на ее нужды. Однако будущее внушало ей смутное беспокойство; она чувствовала, что одиночество, на которое она хотела обречь себя, таит для нее множество опасностей. Она поклялась быть сильной, но дни ее проходили в тоскливом бездействии, ничем не заполненные, и порой по вечерам Мадлена ловила себя на недостойных мыслях, вторгавшихся в ее унылое существование и свидетельствовавших о слабости.

В первый же вечер после приезда Гийома Мадлена столкнулась с ним на лестнице. Он с почтительным видом посторонился, прижавшись к стене, и она была даже несколько сконфужена и удивлена его поведением. Она привыкла, что постояльцы чуть не наступали ей на ноги и пускали прямо в лицо облака табачного дыма. Молодой человек вошел в номер, соседний с ее комнатой, — их разделяла тонкая перегородка. Засыпая, Мадлена невольно прислушивалась к шагам незнакомца, которые, казалось, заполонили все ее жилище.

Хотя Гийом держался весьма почтительно, он сразу же заметил нежный перламутровый цвет лица и великолепные рыжие волосы своей соседки. В этот вечер он долго ходил по комнате; мысль, что рядом, совсем близко от него, находится молодая женщина, приводила его в какое-то лихорадочное возбуждение. Он слышал даже, как скрипела ее кровать, когда она ворочалась с боку на бок.

На следующий день при встрече молодые люди, разумеется, улыбнулись друг другу. Их отношения быстро сделались довольно непринужденными. Мадлена бездумно уступала своей симпатии к этому юноше, считая, что здесь ей не грозит никакая опасность. Она смотрела на него почти как на ребенка и думала, что если когда-либо он совершит глупость и заговорит с ней о любви, она пожурит его и легко объяснит свои мотивы. Она верила в свои силы, она поклялась остаться вдовой и хотела сдержать клятву. Прошло несколько дней, и Мадлена приняла приглашение Гийома немного прогуляться вместе с ней. Вернувшись с прогулки, она зашла в комнату молодого человека, а потом тот зашел к ней. И при всем этом — ни одного ласкового слова, ни одной улыбки, могущей внушить беспокойство. Они держались с деликатной и нежной сдержанностью, как люди, только недавно сдружившиеся.

Но на самом деле покой их уже был нарушен. Вечерами, в своих комнатах, они прислушивались к шагам за стеной, они предавались мечтам, не смея откровенно признаться себе в чувствах, которые их волновали. Мадлена знала, что любима, и не могла устоять против этой нежности, хотя и не переставала повторять себе, что не любит Гийома. По правде говоря, любовь была ей еще неведома; ее первая связь началась слишком внезапно, и теперь знаки внимания со стороны Гийома доставляли Мадлене бесконечное наслаждение и радость; помимо воли, сердце ее тянулось к нему, преисполненное симпатии, из которой постепенно рождалась нежность. Ныне, когда мысли ее обращались к ранам, от которых кровоточило ее сердце, она отстраняла эти жестокие воспоминания, предаваясь мечтам о своем новом друге; пылкая страсть, бурный темперамент, без сомнения, испугали бы ее, тогда как нежная привязанность этой нервической натуры окутывала все ее существо какой-то ласковой негой и понемногу ослабляла ее решимость. Гийом жил в мечтах: он стал обожать первую женщину, с которой столкнула его судьба. В этом таилась роковая неизбежность. С самого начала он даже не поинтересовался, кто была эта женщина; она первая улыбнулась ему, и этой улыбки оказалось достаточно, чтобы он преклонил перед ней колени и посвятил ей свою жизнь. Он испытывал радостное изумление при мысли, что сразу же обрел возлюбленную, и спешил открыть ей свое сердце, которое так долго было на замке, так полно было сдерживаемой страсти; он еще не осмеливался поцеловать Мадлену, но уже верил, что она принадлежит ему.

Так прошла неделя. Гийом почти никуда не выходил. Париж внушал ему страх; приехав сюда, он не решился поселиться ни в одной из больших гостиниц, адреса которых дал ему отец. Теперь он был счастлив, что избрал этот глухой уголок за Люксембургским садом, в тихом, спокойном квартале, где его ждала любовь. Ему хотелось увести Мадлену подальше отсюда, в поля, но не для того, чтобы вынудить ее быстрее упасть в его объятия. Нет, он любил деревья и мечтал прогуливаться вместе с возлюбленной под их благодатной сенью. Мадлена все отказывалась из какого-то смутного предчувствия. Наконец она согласилась пообедать с ним в загородном кабачке. В ресторане Верьерского леса она вверилась Гийому.

Любовники вернулись в Париж на следующий день. Ошеломленные тем, что с ними произошло, они норой забывали говорить друг другу «ты». Они испытывали даже некоторое стеснение, неловкость, которых не знали прежде, когда были просто друзьями. Ими владело какое-то необъяснимое чувство стыда, и они не пожелали оставаться на ночь в одной гостинице, где еще накануне были почти чужими друг другу. Гийом понял, что, если Мадлена переедет к нему в комнату, она будет страдать от двусмысленных улыбок коридорных. В этот же вечер он перебрался в соседнюю гостиницу. Теперь, когда Мадлена ему принадлежала, он хотел быть с ней вдвоем, укрывшись от всех в каком-нибудь никому не ведомом убежище.

Он действовал так, словно собирался жениться. Он обратился за советом к банкиру, у которого отец открыл ему неограниченный кредит, и тот указал Гийому уединенный особняк, продававшийся на Булонской улице. Юноша бросился осматривать помещение и немедленно купил его. Он тотчас же привел туда обойщика и в несколько дней обставил дом. Все это заняло не больше недели. Однажды вечером, взяв Мадлену за руку, Гийом спросил, согласна ли она стать его женой.

С той ночи, проведенной в ресторане Верьерского леса, он навещал ее каждый день, подобно жениху, ухаживающему за своей нареченной; он приходил после полудня и, посидев немного, скромно удалялся. Его слова растрогали Мадлену, и вместо ответа она бросилась ему на шею. Они вошли в особняк на Булонской улице, словно новобрачные в вечер свадьбы. Они провели здесь первую брачную ночь. Казалось, они забыли о том, как однажды вечером случай неожиданно бросил их в объятия друг друга, и поверили, что могут в первый раз обменяться поцелуями. Эта ночь была полна нежности и счастья, и любовникам чудилось, что прошлое навсегда умерло, что союз их чист и вечен, как неразрывные узы, соединяющие супругов.