Собрание сочинений. Том 2. Иван Иванович

Прямой разрез вдоль припухлости над позвоночником. Края разреза сразу раздвигаются крючками.

— Ток! — коротко бросает Иван Иванович.

— У нашей Маруси Петровны необычно развитые вены, — негромко говорил он Сергутову, осторожно работая скальпелем. — Смотрите, какие тут разветвления. Венозная сеть сильно расширена. Значит, имеется сосудистая опухоль — гемангиома. Поэтому и кость на пораженном участке позвоночника будет усиленно кровоточива.

К операционному столу подходят невропатолог с вымытыми на всякий случай руками и глазник Иван Нефедович, оба тоже в масках. Присутствие глазника не обязательно, но он яро заинтересованный болельщик. Нахмурив белесые брови на широком, добром, немного обрюзгшем лице, он следит, как хирург делает в глубине раны мелкие разрезы иглой электроножа, останавливая кровотечение током; как накладывает расширители и, придерживая большим крючком, отслаивает лопаточкой ткани влево и вправо от позвоночника. Теперь уже видна обнажаемая кость.

Маруся стонет:

— Больно.

Иван Иванович отрывисто Варваре:

— Новокаин! — И мягким голосом Марусе: — Сейчас не будет больно. Вы нам сразу говорите, когда становится неприятно. Терпеть не надо. Это сто лет назад, когда не было анестезии, пациентов привязывали к столу и резали по живому мясу. Тогда терпеть приходилось поневоле, зато и хирургов боялись, как палачей. — Так, неторопливо рассуждая, Иван Иванович успевает принять от Варвары шприц и сделать два укола справа и слева от позвоночника.

— Сто лет назад за такую операцию и не взялись бы, — уточняет невропатолог.

— Двадцать лет назад не взялись бы, — бурчит сосредоточенный Иван Иванович, продолжая осторожно, словно ювелир, и в то же время быстро и точно заниматься своим делом.

Снова разрез электроножом. По ту сторону стола происходит маленькая суетня: больную тошнит. Елена Денисовна хотя внешне и спокойна, но вся напряженно собрана: в любую минуту могут начаться роды. А операция идет своим чередом.

— Воск! Ножницы! Ток!

63

У Мартемьянова большая семья: дочь Маруся, четыре сына-подростка и добрая, большеглазая, большерукая жена, жадная на работу и на веселье.

— Бодайбинка! — с гордостью говаривал о ней Мартемьянов. — Приискательница коренная.

Он тоже родился и вырос в Бодайбо и участвовал в Ленских событиях, хотя ему в то время было только четырнадцать лет да три года, нарочно приписанные, чтобы протащить его на подземные работы: очень молодых, как и пожилых, там принимали неохотно. Широкоплечий, сильный, он легко сходил за семнадцатилетнего, но после расстрела забастовщиков, когда выволок из общей свалки убитого отца-забойщика, отревелся в полную меру четырнадцати мальчишеских лет, тогда сразу повзрослел и душой. С тех пор запала в его грудь неугасающая ненависть к врагам рабочего люда. Поэтому и в партию он вступил с самого начала своей несостоявшейся юности.

Маруся росла общей любимицей в семье, но это не избаловало ее; она была девушка с твердым характером: окончив семилетку, уехала на учебу в Приморск, вернулась оттуда с дипломом экономиста, уже замужней, беременной женщиной, но радость свидания омрачилась ее болезнью.

— Надо было приключиться такой беде! — говорил в райкоме Логунову опечаленный Мартемьянов на другой день после операции. — Опухоль! Да еще в позвоночнике, в спинном мозгу! Жена прямо извелась за эти дни, так и ходит за акушеркой. Я уж ее пристыдил, хотя язык не поворачивался попрекнуть: вижу, почернела с горя. Конечно, женщине, да еще рожавшей, трудно представить, как пройдут роды сразу после операции. Швы и прочее… — На лице Мартемьянова промелькнула болезненная гримаса, но он досказал, явно крепясь: — Раз операция прошла удачно и стерпела Маруся под ножом, значит, теперь обойдется. Иван Иванович, он свое дело знает.

В четверг Маруся стонала от резких болей в области операционной раны, в пятницу стало полегче, и общее состояние заметно улучшилось. Особенно обрадовались все, когда парализованные ноги больной начали двигаться. Даже Гусев не мог скрыть несколько смущенного удовлетворения, глядя, как шевелились ее ступни и потеплевшие пальцы. Разгибание ног сразу стало почти нормальным, сгибала их Маруся хуже, но оспаривать результаты операции не приходилось.

— Посмотрим, как пойдет дело дальше, — сказал Гусев.

— Теперь рожать будет.

— Побаиваетесь? — Гусев всмотрелся в невеселое лицо главного хирурга.

— Конечно, не так все просто, но раз Мария Петровна хочет иметь ребенка, быть по сему! Брюшные мышцы у нее теперь могут сокращаться.

— От души желаю благополучного исхода. А все-таки лучше было бы сделать кесарево сечение.

В субботу, на третий день после операции, у Маруси начались родовые схватки. В четыре часа утра Елена Денисовна, не отходившая от больной и тут же ночевавшая, записала в историю болезни: «Схватки средней силы, через десять — пятнадцать минут».

Елена Денисовна даже побледнела за эти дни от утомления и беспокойства, но теперь она чувствовала себя командующей парадом: все должно пройти благополучно, иначе стыд и срам.

— Ну-ка, пошевели ножками! — просит она роженицу: у нее вдруг возникло сомнение, действительно ли они стали подвижны.

Маруся послушно и охотно шевелит ногами, но ее миловидное, слегка припухшее лицо морщится — очередная схватка.

Иван Иванович делает в этот день обход не как обычно, а начиная с родильного отделения.

— Ничего, Маруся держится молодцом, объем движений в ногах нарастает, — говорит он своим глубоким баском, заметив плохо скрытое беспокойство акушерки. — Насчет швов можете быть спокойны — зашил на сто лет!

Но долго задерживаться ему не приходится, даже обход отложен: привезли больного с прободным аппендицитом, и требуется срочная операция.

Елена Денисовна остается с роженицей. Она привычно хлопочет возле родильного стола, но потуг нет, и акушерке кажется, что она бездействует. В двенадцать часов снова запись: «Схватки через пять — восемь минут».

Дежурная сестра появляется в дверях, точно тихое привидение:

— Муж спрашивает, как чувствует себя больная.

— Скажи, что начались роды.

В четырнадцать часов та же лаконичная запись: «Схватки через шесть минут». Заходил Иван Иванович; у него очень беспокойный день: опять привезли тяжелобольного. Снова мать и муж Маруси справлялись о ее состоянии.

— Рожаем, — еще короче возвестила акушерка.

— Как вы думаете: рожу я? — спрашивает ее Маруся, когда проходит очередная боль. — Смогу я родить?

— Конечно, лапушка моя! — отвечает Елена Денисовна, мужественно выдерживая ее ясный взгляд, как будто очищенный мукой материнства. — Все будет благополучно. Вот начнутся потуги…

В пятнадцать часов при записи в историю болезни внесены два новых слова: «Слабые потуги».

Когда они начались, эти усилия, — живое стремление матери помочь, превозмогая страдания, движению своего ребенка, — у Елены Денисовны от радости навернулись слезы. У нее не то что отлегло на душе, а пропало чувство беспомощности, она почувствовала себя вооруженной.