Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).

Нагнувшись, я стал его рассматривать.

Лежа на спине, жук был похож на опрокинутую колесами вверх телегу. Лежа на животе, по цвету, и по форме, и по полировке поверхности напоминал зрелый, повалявшийся на земле желудь.

Под жуком была плотная, примятая, успевшая потрескаться от жары почва. Я попал на спинку жука каплей слюны. Жук ожил и довольно быстро пополз. Он долго силился забраться в трещину — это ему не удавалось. Тогда он нашел треугольник крепкой почвы, что образовался от скрещивания трещин, и стал приподнимать его головой.

Сколько трудов стоило ему спрятать поначалу хотя бы голову под панцирь земной коры! Мучительно медленно уходило под землю туловище жука. Чтобы работать и рыть, он должен был держать на себе целый комок земли. Это было для жука не меньшим героизмом, чем для нас соединить Волгу с Доном!

Я ушел обедать и вышел к жуку через час. Под панцирем треугольника его уже не было. Мелкая, как бы просеянная, мягкая землица, какую мы видим в местах обитания кротов, чуть колебалась. Где-то, может быть, на довольно значительной глубине, продолжал работать жук-землекоп.

Он спасал себя всерьез и надолго!

Селезень

Когда садится солнце, все как-то смолкает в природе. Даже пассажирские самолеты гудят мягче и спокойнее уходят за горизонт.

Иду над рекой с прутьями. Где-то за спиной знакомое нежное покрякивание селезня. А вот он и сам бережно ведет за собой по речке флотилию уток. Флагман осмотрительно минует каждую корягу, каждый камень, утки следуют за ним в малейшей подробности его маршрута.

Вот поравнялись с первой баней на берегу — это начало деревни, — селезень спокойно подвел уток к мыску, где удобно выйти. Вмиг величественная картина возвращения была испорчена беспорядочным, суетливым выходом уток на сушу.

Алчно крича и переваливаясь более безобразно, чем всегда, утки, перегоняя друг друга, побежали к дому.

Селезень не имел ни малейшего желания разделить суету недавних спутниц. Всем своим видом он говорил:

— Вот бестолковые! Чего торопятся? Шли бы, как плыли!

А когда хозяйка вынесла уткам мятой картошки, селезень не подошел — сердился!

Колодезь

Метровый березовый пень в обхват толщиной истекает соком. Одна сторона, по которой сок течет на землю, покрылась чем-то вроде березовой каши. Ею кормятся маленькие лесные мушки, жучки, паучки.

Топор у меня острый, жиздринским пильщиком Кондратом Пустовойтовым подарен. За полчаса прилежной работы вырубил на срезе пня глубокий треугольный паз, выбрал из него мелкую щепу.

Загадал: не наберу сморчков, соку напьюсь, добро в землю упускать жаль!

Долго я ходил по лесу и все боялся, что не найду пня. Беспокоило и другое: сок нагреет солнце, а теплый — кто его пить будет?

Жгло чувствительно, жажда давала себя знать. Неподалеку от пня сидела бабушка с вязанкой дров. Мы поприветствовали друг друга.

— Пить хочу! — сразу пожаловалась старая. — Из ручья не осмелюсь, желудок у меня плохой.

— А вот вам и питье! — обратил я внимание бабушки на вырубку в пне.

Бабушка посмотрела в треугольную лунку, заключила:

— Колодезь!

Ей что-то еще хотелось сказать, но ее мучила одышка. Отдышавшись, бабка перекрестилась и напилась.

Напился и я.

— Шестьдесят лет я этого березового соку не отведывала! — сказала бабка.

Я помог ей поднять вязанку, взял сморчки и начал скрадывать путь напрямик по жнивью. Сейчас же вслед за нами на пне появилась трясогузка и опустила свой черный носик в колодезь.

Хватит напиться и ей!

На охоте

Мой спутник по охоте, формовщик завода «Электросталь» Анатолий, с первого шага начал читать и комментировать книгу охоты. Гончая Президент уже на озимых в поле припала ноздрями к земле и задергала чутьем.

— Кормежку распутывает! — объяснил Анатолий.

Эта задача оказалась Президенту не под силу. Косой залег крепко, напетлял на кормежке так мудро, что мы оставили поле и углубились в лес. Собака взяла стороной и вскоре подала голос.

— По лосю пошла, — объяснил Анатолий.

— Почему ты думаешь, что по лосю? — переспросил я.

— На месте долго лает, подымает с лежки.

Анатолий весь подобрался и стал точь-в-точь таким, каким он на штурме рейхстага был. Я едва успевал за ним. Мы вышли на мелколесье и увидели пять окошек травы на фоне неглубокого снежного покрова.

— Лоси! — уверился Анатолий. — А вот и пить искали.

В сторонке под елочкой озерочко, покрытое осевшим льдом. Лед по бокам пробит копытами, воды нет.

Пошли дальше. Я остановился около куста шиповника, чтобы отправить в рот хватившие первого морозца ярко-красные ягоды. Анатолий с кем-то заговорил. Я поспешил к нему. Большая серая сова улетала в лес с лесной поляны.

— Ее сторожем в лесу поставили, а она спит! — сказал Анатолий.

Оказывается, сова спала, прислонившись к пню. Анатолий не взял ее лишь потому, что патрон дал осечку.

Мы шли дальше и дальше. На болотах лежал надежный лед, и все они теперь были самым лучшим местом охоты. Мы искали енотов, но не нашли.

Разложили костер. В карманах был черный хлеб — съели. Анатолий весь свой пай отдал Президенту.

— Ты в медицину веришь? — испытующе спросил он меня у костра.

— А что?

— Да так. Я не верю. Вот они мне пишут, пишут диагнозы и заключения, почему у меня температура, а это все неправда. Я лучше их знаю, отчего. Я этим летом покосил и осколок в легком растревожил. Он у меня в легком наглухо был, а теперь шевелится, вот и температура.

Погрелись, пошли снова. Под одной древней елью мы увидели квадратную грядку, густо за росшую молодыми елочками в четверть вышиной.

— Это могилка, — объяснил Анатолий, — на могилках всегда хорошо лес всходит.

До сумерек мы ходили по лесу. Ни зайца, ни енота, ни барсуков. Перед выходом из лесу встретили спугнутый утром выводок лосей. Их было пятеро — бык, три коровы и телка.

Словно подчиняясь велению внутреннего закона, мы молча опустили ружья. Зверь шел беспрепятственно.

Синичка-ключница

Снег, как пчелы, роился к зеленому улью сосны. Каждая снежинка не садилась, а скорее прививалась к ветке. Все это стало особенно хорошо видно, когда я скатился в глубокий овраг и сосна словно взлетела вверх в всей шапкой вдалась в небо.