Собрание сочинений. Том 42
Шрифт:
Итак, если заработную плату можно «устанавливать» с помощью теории стоимостей, если тем самым «устанавливается», что сам человек является меновой стоимостью, что большинство нации представляет собой некий товар, который можно определять, не принимая во внимание «политические отношения наций», — то что же все это доказывает, как не то, что этому большинству нации не приходится принимать во внимание «политические отношения», что таковые представляют собой для него сплошную иллюзию; что учение, которое в действительной жизни опускается до этого грязного материализма, превращающего большинство нации в «товар», в «меновую стоимость» и подчиняющего их всецело материальным отношениям меновой стоимости, есть гнусное лицемерие и идеалистическое приукрашивание (вранье), когда оно, по отношению к другим нациям, с высокомерным презрением взирает на скверный «материализм» «меновых стоимостей» и печется якобы только о «производительных силах»? Далее, если отношения капитала, земельной ренты и т. д. можно «устанавливать», не принимая во внимание «политические отношения» наций, — то что же это доказывает, как не то, что промышленный капиталист и получатель земельной ренты руководствуются в своих действиях в своей действительной жизни прибылью,
Буржуа говорит: разумеется, исходя из внутренних соображений, нельзя подрывать теорию меновых стоимостей, большинство нации должно оставаться всего лишь «меновой стоимостью», «товаром», и притом таким товаром, который вынужден сам искать себе покупателя, таким товаром, которого не продают, а который продает себя сам. Вас, пролетариев, и даже друг друга взаимно мы, буржуа, рассматриваем как меновые стоимости, здесь действует закон всеобщего торгашества. Но вот по отношению к другим нациям нам нужно приостановить действие этого закона. Как нация, мы не можем продавать себя другим нациям. Так как большинство нации «без обращения внимания» на «политические отношения наций» отдано во власть законов торгашества, то приведенное рассуждение не имеет, стало быть, иного смысла, кроме следующего: «Мы, немецкие буржуа, не хотим подвергаться эксплуатации со стороны английских буржуа таким же образом, как вы, немецкие пролетарии, подвергаетесь эксплуатации с нашей стороны и как мы сами взаимно эксплуатируем друг друга. Мы не хотим отдавать себя во власть тех же самых законов меновой стоимости, во власть которых мы отдаем вас. Мы больше не хотим признавать в отношении других стран те экономические законы, которые мы признаем внутри страны».
[8] Итак, чего же хочет немецкий филистер? Он хочет быть буржуа, эксплуататором внутри страны, но он также хочет не подвергаться эксплуатации вне страны. Он пыжится как «нация» вне страны и говорит: «Я не подчиняю себя законам конкуренции, это претит моему национальному достоинству; как нация я — существо, возвышающееся над торгашеством».
Национальность рабочего — не французская, не английская, не немецкая, его национальность — это труд, свободное рабство, самораспродажа. Его правительство — не французское, не английское, не немецкое, его правительство — это капитал. Его родной воздух — не французский, не немецкий, не английский, его воздух — это фабричный воздух. Принадлежащая ему земля — не французская, не английская, не немецкая, она лежит на несколько футов ниже поверхности земли. Внутри страны деньги — отечество промышленника. Таким образом, немецкий филистер хочет, чтобы законы конкуренции, меновой стоимости, торгашества утратили свою силу перед заставами его страны! Он желает признавать силу буржуазного общества лишь постольку, поскольку это соответствует его интересам, интересам его класса! Он не желает пасть жертвой той силы, которой он хочет приносить в жертву других, а в пределах своей страны приносит в жертву самого себя! Вне страны он желает показывать себя и встречать к себе отношение как иное существо, чем то, каким он является и действует сам внутри страны! Он хочет сохранить причину и упразднить одно из ее следствий! Мы докажем ему, что самораспродажа внутри страны имеет своим необходимым следствием распродажу вне страны; что конкуренция, которая является его силой внутри страны, не может воспрепятствовать тому, чтобы сделаться вне страны его бессилием; что государство, которое он подчиняет буржуазному обществу внутри страны, не может защитить его от активности буржуазного общества вне страны.
Как бы активно отдельный буржуа ни боролся против других буржуа, буржуазия как класс имеет общие интересы, и эта общность интересов, будучи внутри страны обращена против пролетариата, вне страны обращена против буржуа других наций. Это буржуа называет своей национальностью.
2) Конечно, промышленность можно рассматривать с совсем иной точки зрения, чем точка зрения грязного торгашеского интереса, с которой ее ныне взаимно рассматривают не только отдельный купец и отдельный фабрикант, но также и производящие и торгующие нации. Промышленность можно рассматривать как великую мастерскую, в которой человек впервые присваивает самому себе свои собственные силы и силы природы, опредмечивает себя, создает себе условия для человеческой жизни. Когда промышленность рассматривают таким образом, то абстрагируются от тех обстоятельств, в рамках которых она ныне действует, в рамках которых она существует как промышленность; в этом случае стоят уже не в промышленной эпохе, а над нею, рассматривают промышленность не по тому, чем она ныне является для человека, а по тому, чем нынешний человек является для человеческой истории, чем он является исторически; оценивают не промышленность как таковую, не ее нынешнее существование, а, напротив, ту силу, которая заключается в промышленности помимо ее сознания и против ее воли и которая уничтожает ее и создает основу для человеческого существования. (Полагать, что каждый народ внутри самого себя проделывает это развитие, было бы столь же нелепо, как полагать, что каждому пароду следовало бы проделать политическое развитие Франции или философское развитие Германии. То, что нации сделали как нации, они сделали для человеческого общества, только вся их ценность состоит в том, что каждая нация разработала для других наций одно из тех главных определений (главных аспектов), в рамках которых проделывает свое развитие человечество, и, таким образом, после того как были разработаны: промышленность в Англии, политика во Франции, философия в Германии, они разработаны для всего мира, и их всемирно-историческое значение, как и всемирно-историческое значение этих наций, тем самым завершилось.)
Указанная оценка есть в то же время признание того, что наступил час устранить, или упразднить, те материальные и общественные условия, в рамках которых человечество вынуждено было развивать свои способности в положении раба. Ибо когда в промышленности будут видеть уже не торгашеский интерес, а развитие человека, тогда человека, вместо торгашеского интереса, сделают принципом и дадут тому, что в промышленности могло развиваться только в противоречии с нею самою, такую основу, которая
будет находиться в соответствии с тем, что надлежит развивать.Но то убожество, которое не идет дальше нынешнего строя, желая лишь поднять его до того уровня, которого этот строй еще не достиг в его собственной стране, и с алчной завистью взирает на другую нацию, которая достигла этого уровня, — разве это убожество вправе усматривать в промышленности что-нибудь иное, кроме торгашеского интереса? Разве оно вправе сказать, что для него дело состоит только в развитии человеческих способностей и в человеческом присвоении сил природы? Ведь это — такая же гнусность, как если бы надсмотрщик над рабами стал похваляться, что-де он размахивает кнутом над своими рабами для того, чтобы они имели удовольствие упражнять свою мышечную силу. Немецкий филистер — это надсмотрщик над рабами, который размахивает кнутом покровительственных пошлин, чтобы придать своей нации дух «промышленного воспитания» и дать ей почувствовать силу своих мускулов.
Сен-симонистская школа представила нам поучительный пример того, куда ведет такая постановка вопроса, когда ту производительную силу, которую промышленность создает вопреки своей воле и помимо своего сознания, ставят в заслугу нынешней промышленности и смешивают одно с другим: промышленность и те силы, которые промышленность вызывает к жизни помимо своего сознания и своей воли и которые лишь тогда сделаются человеческими силами, могуществом человека, когда промышленность будет упразднена. Это такая же нелепость, как если бы буржуа захотел поставить себе в заслугу то обстоятельство, что его промышленность создает пролетариат, а в лице пролетариата — силу нового общественного строя. Силы природы и социальные силы, которые вызывает к жизни (заклинает) промышленность, находятся в том же самом отношении к ней, что и пролетариат. Сегодня они еще являются рабами буржуа, в которых он видит только орудия (носителей) своей эгоистической (грязной) жажды прибыли; завтра они разобьют свои цепи и проявят себя носителями человеческого развития, которое взорвет буржуа на воздух вместе с его промышленностью, принявшей лишь грязную оболочку, которую он считает ее сущностью, проявят себя настолько, что ее человеческое ядро приобретет достаточную силу, чтобы взорвать эту оболочку и явиться в своем собственном образе. Завтра силы природы и социальные силы, вызванные к жизни промышленностью, разорвут цепи, которыми буржуа отделяет их от человека, превращая их, таким образом, из действительной общественной связи в уродливые оковы общества.
Сен-симонистская школа пела дифирамбы производительной силе промышленности. Она сваливала в одну кучу те силы, которые промышленность вызывает к жизни, с самой промышленностью, то есть с нынешними жизненными условиями, которые промышленность предоставляет этим силам. Мы, конечно, весьма далеки от того, чтобы ставить на одну доску сен-симонистов с такими людьми, как Лист или немецкий филистер. Первый шаг к тому, чтобы порвать оковы промышленности, заключался в том, чтобы абстрагироваться от тех условий, от тех денежных цепей, в которых действуют ныне ее силы, и рассматривать последние сами по себе. Это был первый призыв к людям: эмансипировать их промышленность от торгашества и понять нынешнюю промышленность как некую переходную эпоху. Сен-симонисты к тому же не остановились на этом толковании. Они пошли дальше — к нападениям на меновую стоимость, на организацию нынешнего общества, на частную собственность. На место конкуренции они поставили ассоциацию. Но их первоначальная ошибка отомстила им за себя. Указанное выше смешение не только ввергло их в дальнейшую иллюзию, состоявшую в том, что они стали усматривать в грязном буржуа некоего жреца, но и привело к тому, что [9] после первого этапа внешней борьбы они снова впали в старую иллюзию (в старое смешение) — однако теперь уже лицемерно, ибо как раз в ходе этой борьбы обнаружилась противоположность обеих этих сил, которые они раньше смешали. Прославление сен-симонистами промышленности (производительных сил промышленности) сделалось славословием в адрес буржуазии, и г-н Мишель Шевалье, г-н Дювейрье, г-н Дюнуайе перед всей Европой пригвоздили самих себя и буржуазию к позорному столбу, — после чего те тухлые яйца, которые бросает им в лицо история, превращаются с помощью волшебства буржуазии в золотые яйца, — поскольку первый сохранил старые фразы, но придал им содержание нынешнего буржуазного режима, второй сам занимается торгашеством в крупном масштабе и возглавляет распродажу французских газет, а третий сделался самым ярым апологетом нынешних условий и превосходит в бесстыдстве (бесчеловечности) всех прежних английских и французских экономистов. — Немецкие буржуа и г-н Лист начинают с того, на чем кончилась сен-симонистская школа, — с лицемерия, обмана и фраз.
3) Промышленная тирания Англии над миром есть господство промышленности над миром. Англия господствует над нами потому, что над нами господствует промышленность. Мы сможем освободиться во внешних делах от Англии только в том случае, если освободимся от промышленности внутри своей страны. Мы сможем ликвидировать господство Англии в области конкуренции только в том случае, если преодолеем конкуренцию в пределах своей страны. Англия имеет власть над нами потому, что мы сделали промышленность властью над нами.
То, что промышленный общественный строй есть самый лучший мир для буржуа, строй, наиболее пригодный для того, чтобы развивать его «способности» как буржуа и способность эксплуатировать как людей, так и природу, — кто будет оспаривать эту тавтологию? Кто оспаривает, что все, именуемое ныне «добродетелью», индивидуальной или общественной добродетелью, идет на пользу буржуа? Кто оспаривает, что политическая власть есть средство его богатства, что даже наука и духовные блага суть его рабы? Кто оспаривает это? Кто оспаривает, что для него все превосходно..? Кто оспаривает, что для него все сделалось средством богатства, «производительной силой богатства»?
4) Нынешняя политическая экономия исходит из общественного строя конкуренции. Свободный труд, то есть косвенное, само себя выносящее на продажу рабство, есть ее принцип. Ее первые положения посвящены разделению труда и машине. А это разделение, как признает сама нынешняя политическая экономия, может быть доведено до своего наивысшего развития только на фабриках. Таким образом, нынешняя политическая экономия исходит из фабрик как из своего творческого принципа. Она предполагает нынешние общественные отношения. Поэтому она не нуждается в пространных разглагольствованиях о промышленной силе.