Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
Шрифт:
Кутаясь, Фрося пробежала по ковру, увидела себя в зеркале, ужаснулась: нет и уголка, где бы укрыться…
— Куда вы мое бельишко девали?
— Бери любое, все, что тебе понравится.
На кушетке, будто на прилавке в магазине, лежали белье из шелка и тонкого батиста с кружевами, платья.
«Для кого столько натащили?» — Фрося схватила рубашку, торопясь и путаясь, накинула ее, потом нарядную нижнюю юбку, еще одну поплотнее, затянула на талии тесемки. На прочие вещи дамского туалета внимания не обратила, стала расчесывать волосы.
Хозяин терпеливо ждал. И опять явился один
На душе будто слиток чугунный — не вздохнуть.
«Маманька-то дома не спит, ждет, плачет, наверно. Отец и Харитон клянут: с казаком шляется. А Нестору и невдомек, в какую беду я попала!»
К хозяину Фрося выглянула с виду храбро:
— Теперь что еще будет? Отпустите меня домой, покуда не поздно. Подружку-то мою не смогли захватить, она сейчас переполох в Нахаловке поднимет. Придут сюда мои братья, отец, товарищ Коростелев с рабочими. Они вас в тюрьму посадят.
Фрося говорила громко, но голос ее заглушался музыкой, пением цыганского хора, которые доносились из соседних комнат, и смешливые огоньки в глазах хозяина погасли, лицо сделалось властным, жестоким.
Опять вошли те двое и замерли, вытянув к нему послушные шеи. Что он им велел, Фрося не поняла, но, когда они направились к ней, она отпрыгнула в сторону и стала бросать в них чем попало: туфлями, банками с белилами и помадой, коробками с пудрой, флаконами духов. Тогда в комнате, ставшей тесной от белой пыли и резких запахов, раздался грозный голос:
— Если ты не угомонишься, эти парни тебя мигом успокоят. Иди с ними к тому, кто ждет…
— Кто меня ждет?!
— Там увидишь.
— Не трогайте, я сама пойду! — закричала Фрося, но ее схватили, обернули чем-то и с шуточками потащили, не обращая внимания на яростное сопротивление.
Еще и посмеивались:
— Перец, а не девка.
— Если бы он дал нам надкусить этот перчик!
— Обожгешься. Он сам тут терся целый вечер, изучал натуру. Значит, ответственная задания. Другие девчонки отсюда ровно пробки выскакивают.
— Для кого же?
— Не приказано говорить.
Ее передали кому-то с рук на руки, перебросившись невнятными словами, и опять потащили и вдруг поставили на ноги, сдернув с головы покрывало.
Она стояла в кромешной тьме, молча хватала воздух пересохшим ртом. Сердце билось так, что в ушах гудело. Точно слепая, разводя ладонями, ступила шаг-другой и, натолкнувшись на что-то живое, оцепенела.
Сильная рука сжала ее запястье, другая коснулась плеч, ощупала косу, шею:
— Ефросиньюшка, солнышко! Это ты, радостной нареченная? Не бойся, худого не будет. Все для тебя сделаю, всем обеспечу. В почете, в богатстве и холе жить будешь. Беречь тебя стану, как зеницу ока.
Где
она слышала этот приглушенный нежностью густой голос?«Пусть бы говорил, что ему на ум взбредет, только б не трогал… „Худого не будет“, а сам обнимает…» И она отпрянула, ощутив прикосновение пышной бороды и жарко дышащего рта.
— Господи, да как вам не совестно! По речам судить — почтенный вы человек, а с ворами водитесь! Зажгите свет! Чего вы света боитесь?
— Зачем он надобен, когда тайна сия трепет свой мраком ночи покрыть стремится? А ты, радостная, и во мраке, словно звезда, сияешь.
— То разбойники, то полоумный привязался!.. — сквозь злые слезы проговорила она, отбиваясь.
— Ты сама меня безумным сделала… И разве ты поневоле здесь?..
Это был тот, ради которого ее обидели, оскорбили, унизили?.. Она пережила бог знает что, — такое страшное ей и не снилось за всю ее короткую жизнь, — а он тут сидел, притаившись в темном углу, как паук? Отчаянная решимость и пылкая ненависть овладели Фросей. Страх пропал. Собрав все силы, изгибаясь в попытках вывернуться из жадных рук, она изловчилась и ударила бородача головой, да так, что у того зубы лязгнули и что-то теплое брызнуло ей на грудь.
Он охнул и выпустил девушку.
«Нос, видно, разбила!» — злорадно подумала Фрося и, не слушая, как он не то хлюпал носом, не то всхлипывал, бросилась в сторону, запуталась в каком-то тряпье, упала, вскочила, налетела на косяк открытой двери — искры из глаз, — но молчком прямо на далекий свет окна, откинула тяжелую штору и, не размышляя, высоко ли, куда будет падать, рывком ударилась о стекло, словно о звезды, мелькнувшие за ним.
Грохнуло железо, рванулись где-то на цепях собаки. Боль пронзила все тело. Но тут же Фросю охватило острое ощущение свободы, радость избавления от неминучей беды. Она лежала на чем-то холодном и твердом, смотрела в небо, слушала невнятный гомон бессонной улицы. Знакомый голос твердил в сознании: «Мы уже не рабы, мы совсем не рабы!..»
Стукнула наверху створка окна… Мысль, что ее могут увидеть, что за нею сейчас придут, заставила Фросю подняться. Она осмотрелась и тихонько, прижимаясь к стене дома, пошла по крыше одноэтажной пристройки. Листовое железо предательски погромыхивало под босыми ногами. Во дворе особняка шумел темный сад, лаяли собаки. Смотреть туда страшно… Лучше еще раз броситься вниз, на улицу.
«Авось не убьюсь, только бы ноги уцелели, чтоб утечь отсюда».
Но спрыгнуть вниз оказалось не просто. Пристройка была высокая, затейливая, с большим выступом крыши, украшенным железной решеткой. Выручил Фросю проезжавший казачий патруль.
— Стоп, ребята, чур, мое! — весело крикнул молодой урядник, увидев тоненькую девушку, повисшую над мостовой. Подскакал и, встав во весь рост на седле, ловко принял ее на руки.
— Откуда тебя бросило, красавица?
Фрося молчала, растерзанная, окровавленная, но взгляд ее был так светел, что казаки перемигнулись.
— Чокнутая, видать!
Однако отпустить ее без опроса на все четыре стороны не решились: дело тут, видать, не чистое.
— Придется в околоток тебя сдать. Там разберутся.