Собрание сочинений. Том 7

Мы теперь дошли до того момента, когда вспыхнула французская февральская революция. Если мы просмотрим список банкротств, который приводит Д. М. Эванс в своей книге «Торговый кризис 1847–1848» (Лондон 1848)^[268], то мы увидим, что в Англии в результате этой революции не обанкротилась ни одна крупная фирма. Единственные банкротства, связанные с ней, произошли среди биржевых маклеров вследствие внезапного обесценения всех континентальных государственных бумаг. Подобные же банкротства биржевых маклеров произошли также, конечно, и в Амстердаме, Гамбурге и т. д. Английские консоли упали на 6 %, тогда как после июльской революции они упали на 3 %. Для биржевых маклеров Февральская республика, таким образом, была только в два раза опаснее Июльской монархии.

Паника, охватившая Париж после февральских событий и распространившаяся на весь континент одновременно с революциями, имела в своем развитии много сходного с лондонской паникой в апреле 1847 года; Кредит внезапно исчерпался, и сделки почти совершенно прекратились; в Париже, Брюсселе и Амстердаме все бросились в банки, чтобы обменять бумажные деньги на золото. В общем вне области торговли ценными бумагами произошло все же очень мало банкротств, и эти немногие случаи едва ли можно счесть необходимым результатом февральской революции. Прекращение платежей парижскими банкирами, носившее в большинстве случаев лишь временный характер, было отчасти связано с торговлей ценными бумагами, отчасти же являлось простой мерой предосторожности, ничуть не обусловленной действительной несостоятельностью; либо, наконец, осуществлялось исключительно с целью досадить временному правительству, создать для него затруднения и вырвать у него уступки. Что касается банкротств банкиров и купцов в других частях континента, то невозможно установить, в какой мере они являлись результатом продолжавшегося и постепенно распространявшегося торгового кризиса, в какой мере фирмы, дела которых давно уже пошатнулись, воспользовались обстоятельствами, чтобы найти благополучный выход, а в какой мере эти банкротства действительно были результатом убытков, происшедших вследствие вызванной революцией паники. Во всяком случае несомненно, что торговый кризис бесконечно больше содействовал революциям 1848 г., нежели революция — торговому кризису. Между мартом и маем Англия уже получила прямую выгоду от революции, которая содействовала притоку к ней массы капиталов с континента. С этого момента кризис в Англии можно считать исчерпанным; во всех отраслях торговли наступило улучшение, и новый промышленный цикл начинается решительной тенденцией к процветанию. Как мало континентальная революция мешала подъему промышленности и торговли в Англии, показывает тот факт, что масса обработанного здесь хлопка поднялась с 475 млн. ф. ст. (1847) до 713 млн. ф. ст. (1848).

Этот новый период процветания заметно обнаружил себя в Англии в течение трех лет, в 1848, 1849 и 1850 годах. За восемь месяцев, от января по август, общий вывоз Англии составлял в 1848 г. 31633214 ф. ст., в 1849 г. — 39263322 ф. ст., в 1850 г. — 43851568 фунтов стерлингов. К этому значительному подъему, который проявился во всех отраслях деловой жизни, за исключением производства железа, надо прибавить еще повсеместные обильные урожаи за эти три года. Средняя цена пшеницы за 1848–1850 гг. упала в Англии до 36 шилл., во Франции — до 32 шилл. за квартер. Весьма характерно для этой эпохи процветания то, что три главных канала, по которым шла спекуляция, оказались для нее закрытыми. Темпы железнодорожного строительства снизились до обычного уровня остальных отраслей промышленности; торговля хлебом вследствие ряда обильных урожаев не давала почвы для спекуляции; государственные облигации вследствие революций потеряли свою устойчивость, без которой невозможны никакие крупные спекулятивные сделки с ценными бумагами. Во время периодов процветания всегда увеличивается капитал. С одной стороны, расширенное производство создает новый капитал, с другой стороны, наличный капитал, во время кризиса лежавший без движения, извлекается из состояния бездействия и выбрасывается на рынок. Этот добавочный капитал в 1848–1850 гг., при отсутствии каналов для спекуляции, должен был устремиться непосредственно в промышленность и таким образом еще быстрее увеличить производство. Насколько в Англии это явление бросается в глаза, хотя для него никто еще не нашел объяснения, доказывает наивное заявление «Economist» от 19 октября 1850 года:

«Замечательно, что современный период процветания существенно отличается от всех предыдущих периодов. Во все предшествовавшие периоды бывало так, что какая-нибудь беспочвенная спекуляция возбуждала неосуществимые надежды. То это были иностранные копи, то большее количество железных дорог, чем можно построить в полстолетие. Даже когда подобные спекуляции имели прочную основу, они обыкновенно были рассчитаны на доход, который мог быть реализован только по истечении довольно значительного периода времени, будь то от производства металлов или от создания новых путей сообщения и рынков. Такие спекуляции не давали немедленной прибыли. Но в настоящее время наше процветание основано на производстве непосредственно полезных предметов, который вступают в сферу потребления почти немедленно после того, как попадают на рынок, дают производителю приличную прибыль и поощряют его к увеличению производства».

Самый яркий пример того, насколько увеличилось промышленное производство в 1848 и 1849 гг., дает главная отрасль промышленности — переработка хлопка. Сбор хлопка в 1849 г. в Соединенных Штатах был обильнее всех предыдущих. Он составлял 23/₄ млн. кип или примерно 1200 млн. фунтов. Расширение хлопчатобумажной промышленности настолько соответствовало этому увеличению ввоза, что в конце 1849 г. запасы оказались меньше, чем бывало прежде даже после неурожайных годов. В 1849 г. было переработано в пряжу свыше 775 млн. фунтов хлопка, в то время как в 1845 г., который до сих пор был годом наивысшего процветания, был переработан только 721 млн. фунтов. Расширение хлопчатобумажной промышленности доказывается далее сильным повышением цен на хлопок (55 %) вследствие сравнительно незначительного недорода 1850 года. Не меньший прогресс наблюдается во всех остальных отраслях прядильной и ткацкой промышленности, — в производстве шелковых, шерстяных, смешанных и льняных тканей. Вывоз продукции этих отраслей промышленности настолько повысился, особенно в 1850 г., что привел к сильному увеличению общего вывоза этого года (на 12 млн., в сравнении с 1848 г., и на 4 млн., в сравнении с 1849 г., за первые восемь месяцев) несмотря на то, что в 1850 г. вывоз хлопчатобумажных фабрикатов значительно сократился вследствие неурожая хлопка. Несмотря на значительное повышение цен на шерсть, которое было повидимому вызвано спекуляцией уже в 1849 г. и все же продержалось до настоящего времени, шерстяная промышленность постоянно расширяется и ежедневно пускаются в ход новые ткацкие станки. Вывоз льняных тканей составлял в 1844 г., в год наивысшего до сих пор вывоза льняных тканей, 91 млн. ярдов стоимостью в 2800000 ф. ст., а в 1849 г. он достиг 107 млн. ярдов стоимостью свыше 3000000 фунтов стерлингов.

Другим доказательством роста английской промышленности является постоянно усиливающееся потребление главных колониальных товаров, особенно кофе, сахара и чая, несмотря на постоянный рост цен, по крайней мере, на первые два товара. Прямая зависимость роста потребления от расширения промышленности в данном случае тем очевиднее, что созданный благодаря огромному железнодорожному строительству исключительный по емкости рынок с 1845 г. давно уже сократился до обыкновенных размеров и что низкие хлебные цены последних лет не допускают роста потребления в сельскохозяйственных округах.

Огромное расширение хлопчатобумажной промышленности в 1849 г. повело в последние месяцы этого года к новой попытке направить поток товаров на ост-индский и китайский рынки. Но масса старых, еще не проданных запасов на этих рынках очень скоро парализовала эту попытку. В то же самое время, ввиду роста потребления сырья и колониальных товаров, сделана была попытка спекулировать и на этих товарах, но и от нее пришлось очень скоро отказаться в связи с внезапным усилением подвоза и напоминанием о слишком еще свежих ранах 1847 года.

Процветание промышленности усилится еще вследствие того, что недавно стали доступны голландские колонии, благодаря предстоящему открытию новых коммуникационных линий на Тихом океане, к чему мы еще вернемся, а также благодаря большой промышленной выставке 1851 года. Об этой выставке английская буржуазия с удивительнейшим хладнокровием объявила в 1849 г., когда весь континент еще бредил революцией. Устраивая выставку, она тем самым созывает всех своих вассалов, от Франции до Китая, на серьезный экзамен, на котором они должны показать, как они использовали свое время; и даже сам всемогущий царь всея Руси вынужден приказать своим подданным явиться в большом числе на это великое испытание. Этот всемирный конгресс продуктов и производителей имеет несравненно большее значение, чем абсолютистские конгрессы в Брегенце и в Варшаве, доставляющие столько хлопот нашим континентальным демократическим филистерам, или чем европейские демократические конгрессы, постоянно вновь и вновь проектируемые для спасения человечества различными временными правительствами in partibus^[269]. Эта выставка является убедительным доказательством концентрированной силы, с которой современная крупная промышленность всюду разрушает национальные барьеры и все более стирает местные особенности в производстве, общественных отношениях и характере отдельных народов. Устраивая на небольшом пространстве смотр всей накопленной массе производительных сил современной промышленности именно в такое время, когда современные буржуазные отношения подрываются уже со всех сторон, она выставляет вместе с тем на обозрение весь уже созданный и изо дня в день создаваемый в недрах поколебленного общества материал для построения нового общества. Мировая буржуазия этой выставкой воздвигает в современном Риме свой пантеон, где она с гордым самодовольством выставит своих богов, созданных ею самой. Она этим доказывает на практике, что «бессилие и недовольство гражданина», о котором из года в год твердят немецкие идеологи, есть только собственное бессилие этих господ понять современное движение и их собственное недовольство этим бессилием. Буржуазия празднует этот свой величайший праздник в такой момент, когда предстоит крушение всего ее величия, крушение, которое наиболее убедительно докажет ей, как созданные ею силы вышли из ее подчинения. Быть может на одной из будущих выставок буржуа уже будут фигурировать не как владельцы этих производительных сил, а разве только как их чичероне.

Подобно тому как в 1845 и 1846 гг. картофельная болезнь, так с начала нынешнего года плохой сбор хлопка вызвал общую тревогу у буржуазии. Эта тревога еще значительно усилилась с тех пор, как стало известно, что урожай хлопка в 1851 г. ни в коем случае не будет обильнее урожая 1850 года. Плохой сбор хлопка, который в предыдущие периоды не имел бы значения, при теперешнем расширении хлопчатобумажной промышленности имеет огромное значение и уже стал существенно тормозить ее деятельность. Буржуазия, которая только что оправилась от удручающего открытия, что одной из основ всего ее общественного порядка, картофелю, угрожает опасность, теперь видит такую же опасность и для второй своей основы, для хлопка. Если уже незначительное уменьшение урожая хлопка в одном году и ожидание такого же уменьшения в следующем могли вызвать серьезную тревогу в самый разгар процветания, то несколько следующих один за другим годов действительного неурожая хлопка неизбежно отбросят на время цивилизованное общество в состояние варварства. Золотой и железный века давно уже прошли: XIX столетию с его наукой, с его мировым рынком и колоссальными производительными силами суждено было создать хлопчатобумажный век. Английская буржуазия вместе с тем чувствовала сильнее, чем когда-либо, какую власть имеют над нею Соединенные Штаты благодаря их до сих пор еще не подорванной монополии производства хлопка. И она тотчас же приложила усилия, чтобы уничтожить эту монополию. Не только в Ост-Индии, но и в Натале и в северных частях Австралии, и вообще во всех частях света, где климат и условия делают возможной культуру хлопка, она должна всеми способами поощряться. В то же самое время английская негрофильская буржуазия делает открытие, что «процветание Манчестера зависит от того, как будут обращаться с рабами в Техасе, Алабаме и Луизиане, и что это столь же странный, сколь и тревожный факт» («Economist», 21 сентября 1850 г.), что самая важная отрасль английской промышленности покоится на существовании рабства в южных штатах американского союза, что восстание негров в этих местностях может разрушить всю современную систему производства, это, разумеется, весьма печальный факт для тех, кто не так давно отпустил 20 млн. ф. ст. на освобождение негров в своих собственных колониях^[270]. Но этот факт вместе с тем приводит к, единственно возможному реальному решению вопроса о рабстве, вопроса, который недавно опять послужил темой длинных и бурных дебатов в американском конгрессе. Американское производство хлопка основано на рабстве. Как только промышленность разовьется до такой степени, что для нее станет нестерпимой хлопковая монополия Соединенных Штатов, в других странах с успехом развернется массовое производство хлопка, причем оно теперь почти всюду может быть обеспечено только трудом свободных рабочих. Но раз свободный труд в других странах станет доставлять промышленности достаточное количество хлопка и притом по более дешевой цене, чем труд рабов в Соединенных Штатах, то вместе с американской хлопковой монополией будет подорвано и американское рабство, и рабы будут освобождены, потому что в качестве рабов они станут бесполезны. Точно так же будет уничтожен и наемный труд в Европе, раз он не только перестанет быть необходимой формой для производства, но даже превратится в его оковы.

Если начавшийся в 1848 г. новый цикл промышленного развития будет протекать так же, как и цикл 1843–1847 гг., то кризис должен наступить в 1852 году. Как симптом того, что вытекающая из перепроизводства безудержная спекуляция, предшествующая каждому кризису, уже не заставит себя долго ждать, мы приводим здесь тот факт, что учетная ставка Английского банка в течение двух лет не поднимается выше 2 %. Но если Английский банк в годы процветания придерживается низкой процентной, ставки, то остальные торговцы деньгами вынуждены ее еще больше понижать, подобно тому как в годы кризиса, когда Английский банк значительно повышает процентную ставку, они повышают ее еще больше. Добавочный капитал, который, как мы видели выше, в годы процветания регулярно выбрасывается на рынок ссудного капитала, согласно законам конкуренции, уже сам. по себе значительно понижает уровень процентной ставки, но в еще гораздо большей степени ее снижает рост кредита, который сильно расширяется вследствие всеобщего процветания и тем самым уменьшает спрос на капитал. Правительство в такие периоды получает возможность понизить ставку процента по своим консолидированным долгам, а землевладелец — возобновить свои ипотеки на более благоприятных условиях. Таким образом, доход капиталистов, выступающих на рынке ссудного капитала, уменьшается на одну треть или даже больше, в то время как доход всех других категорий увеличивается. Чем дольше продолжается это состояние, тем интенсивнее приходится им искать более выгодного приложения своих капиталов. Перепроизводство вызывает к жизни многочисленные новые проекты, и успеха некоторых из них достаточно для того, чтобы множество капиталов устремилось в этом направлении, до тех пор пока спекуляция не приобретет постепенно всеобщий характер. Но спекуляция, как мы видели, в данный момент может пойти только по двум главным каналам: культура хлопка и новые связи мирового рынка, созданные развитием Калифорнии и Австралии. Мы видим, что поле деятельности для спекуляции на этот раз будет гораздо обширнее, чем в какой бы то ни было из прежних периодов процветания.

Бросим еще взгляд на положение английских сельскохозяйственных округов. Здесь общее угнетенное состояние вследствие отмены хлебных пошлин и совпавших с этим обильных урожаев стало хроническим, хотя оно до известной степени облегчается благодаря значительному увеличению потребления, вызванного периодом процветания. К этому надо прибавить, что при низких хлебных ценах сельскохозяйственные рабочие во всяком случае всегда находятся в относительно более благоприятном положении, хотя в Англии это имеет место в меньшей степени, чем в тех странах, где преобладает парцелляция земельной собственности. При этих условиях в сельскохозяйственных округах продолжает вестись агитация протекционистов за восстановление хлебных пошлин, хотя в более глухой и скрытой форме, чем раньше. Очевидно, что она и дальше не будет иметь никакого значения, пока продолжается процветание промышленности и сравнительно сносное положение сельскохозяйственных рабочих. Но лишь только наступит кризис и распространит свое действие на сельскохозяйственные округа, как угнетенное состояние сельского хозяйства вызовет в деревне необыкновенное возбуждение. На этот раз впервые промышленный и торговый кризис совпадет с сельскохозяйственным, и во всех вопросах, по которым борются друг с другом город и деревня, фабриканты и землевладельцы, обе партии будут поддержаны двумя большими армиями: фабриканты — массой промышленных рабочих, землевладельцы — массой сельскохозяйственных рабочих.