Собрание сочинений. Том 7

Мы переходим теперь к Соединенным Штатам Северной Америки. Кризис 1836 г., который здесь был первым кризисом и здесь больше всего свирепствовал, продолжался почти без перерыва до 1842 г., и результатом его был полный переворот в американской кредитной системе. На этой более солидной основе торговля Соединенных Штатов оправилась: сперва, разумеется, очень медленно, пока начиная с 1844–1845 гг. процветание и здесь не стало существенно сказываться. И дороговизна и революции в Европе были для Америки только источником прибыли. С 1845 по 1847 г. она получила большую прибыль благодаря огромному вывозу хлеба и установившимся в 1846 г. высоким ценам на хлопок. Кризис 1847 г. ее лишь слабо затронул. В 1849 г. она собрала хлопка больше, чем когда-либо до тех пор, а в 1850 г. заработала около 20 млн. долларов вследствие неурожая хлопка, совпавшего с новым подъемом европейской хлопчатобумажной промышленности. Революции 1848 г. повлекли за собой вывоз в Соединенные Штаты большого количества европейского капитала, который отчасти был привезен прибывшими эмигрантами, отчасти же в Европе был вложен в американские государственные бумаги. Это увеличение спроса на американские ценные бумаги настолько подняло их| цены, что с недавнего времени в Нью-Йорке они стали предметом бурной спекуляции. Мы остаемся, таким образом, несмотря на все возражения реакционной буржуазной прессы, при том мнении, что единственной государственной формой, которой наши европейские капиталисты оказывают доверие, является буржуазная республика. Вообще есть только одна форма выражения буржуазного доверия к какой бы то ни было государственной форме: ее котировка на бирже.

Процветание Соединенных Штатов увеличилось, однако, еще больше вследствие других причин. Населенная территория, — рынок североамериканского союза, — с поразительной быстротой расширялась по двум направлениям. Увеличение населения, как благодаря естественному приросту, так благодаря и постоянному росту иммиграции, повело к заселению целых штатов и областей. Висконсин и Айова в течение нескольких лет оказались сравнительно густо заселены, и все штаты в верховьях Миссисипи получили значительный прирост иммигрантов. Разработка рудников на озере Верхнем и рост производства зерна во всем озерном районе содействовали новому подъему торговли и судоходства по этой крупной системе внутренних вод. Этот подъем еще больше усилится благодаря акту последней сессии конгресса, по которому предоставляются большие льготы в торговле с Канадой и Новой Шотландией. В то время как северозападные штаты приобрели, таким образом, совершенно новое значение, Орегон был в несколько лет колонизирован, Техас и Новая Мексика аннексированы, Калифорния завоевана. Открытие калифорнийских золотых приисков довело до Апогея американское процветание. Мы уже указывали в № 2 этого журнала, — раньше, чем это было сделано в каком-либо другом из европейских периодических изданий, — на особое значение этого открытия и на вытекающие из него необходимые последствия для всей мировой торговли. Значение это заключается не в увеличении количества золота вследствие открытия новых приисков, хотя и это увеличение средств обмена, конечно, не может не иметь благоприятного влияния на торговлю в целом. Оно заключается в том толчке, который минеральные богатства Калифорнии дали капиталам на всем мировом рынке, в оживлении, охватившем все западное побережье Америки и восточное побережье Азии, в новом рынке сбыта, возникшем в Калифорнии и во всех странах, где сказалось влияние Калифорнии. Калифорнийский рынок сам по себе уже является довольно значительным: год тому назад там было 100000 жителей, теперь уже по меньшей мере — 300000, которые почти ничем иным не занимаются, кроме как добычей золота; это золото они обменивают на все потребные им предметы, которые им доставляются с других рынков. Но калифорнийский рынок незначителен по сравнению с постоянно расширяющимся объемом всех рынков на Тихом океане, по сравнению с поразительным ростом торговли в Чили и Перу, в Западной Мексике, на Сандвичевых островах и по сравнению с внезапно возникшими сношениями Азии и Австралии с Калифорнией. Благодаря Калифорнии создалась необходимость в совершенно новых мировых путях, которые в скором времени по своему значению превзойдут все остальные. Главный торговый путь к Тихому океану — океану, который, в сущности, лишь теперь открыт и становится самым важным океаном в мире, — отныне проходит через Панамский перешеек. Открытие сообщений через этот перешеек путем прокладки шоссе, постройки железных дорог и каналов стало теперь настоятельнейшей потребностью для мировой торговли, и работы эти местами уже производятся. Железная дорога из Чагреса в Панаму уже строится. Американская компания производит измерения в бассейне реки Сан-Хуан в Никарагуа, чтобы соединить оба океана сперва посредством трансконтинентальной дороги и затем посредством канала. Другие пути — через Дариенский перешеек, дорога через Атрато в Новой Гранаде, через перешеек Теуантепек — обсуждаются в американских и английских газетах. При неожиданно обнаружившемся теперь незнакомстве всего цивилизованного мира с условиями местности Центральной Америки трудно с определенностью сказать, какой путь наиболее удобен для прорытия большого канала. Судя по немногим известным данным, путь по реке Атрато и путь через Панаму представляют наибольшие преимущества. В связи с устройством путей сообщения через перешеек столь же настоятельной оказалась надобность в быстром расширении океанского пароходства. Уже установлено пароходное сообщение между Саутгемптоном и Чагресом, Нью-Йорком и Чагресом, Вальпараисо, Лимой, Панамой, Акапулько и Сан-Франциско; но этих немногих линий с их незначительным числом пароходов далеко не достаточно. Расширение пароходных сообщений между Европой и Чагресом с каждым днем становится все более необходимым, а рост сношений между Азией, Австралией и Америкой требует новых пароходных линий огромных масштабов от Панамы и Сан-Франциско до Кантона, Сингапура, Сиднея, Новой Зеландии и важнейшей станции Тихого океана, Сандвичевых островов. Австралия и Новая Зеландия, развившиеся больше всех остальных районов Тихого океана как вследствие быстрой колонизации, так и благодаря влиянию Калифорнии, уже не соглашаются быть отделенными от цивилизованного мира 4–6 месяцами, которые требуются для рейса парусных судов. Общая численность населения австралийских колоний (кроме Новой Зеландии) возросла с 170676 (1839 г.) до 333764 в 1848 г., следовательно, увеличилась за девять лет на 95¹/₂ процентов. Англия сама не может оставить эти колонии без пароходного сообщения; правительство в настоящее время ведет переговоры насчет установления линии, рейсы которой были бы согласованы с рейсами ост-индской почтовой линии, и независимо от того, удастся ли это правительству, или нет, потребность в пароходном сообщении с Америкой и в особенности с Калифорнией, куда в прошлом году направилось 3500 эмигрантов из Австралии, скоро сама позаботится о своем удовлетворении. Можно поистине сказать, что земля начала становиться круглой лишь с того момента, когда обнаружилась необходимость в таком всемирном океанском пароходстве.

Это предстоящее расширение пароходных сообщений примет еще более широкие размеры вследствие упомянутого уже открытия доступа к голландским колониям и вследствие увеличения числа винтовых пароходов, на которых, как это все больше обнаруживается, можно быстрее, сравнительно дешевле и выгоднее перевозить эмигрантов, чем на парусных кораблях. Кроме винтовых пароходов, уже совершающих рейсы из Глазго и Ливерпуля в Нью-Йорк, по этой линии пойдут новые корабли и будет открыта новая линия между Роттердамом и Нью-Йорком. Насколько в настоящее время капитал вообще стремится найти приложение в океанском пароходстве, показывает постоянное увеличение числа конкурирующих пароходов, курсирующих между Ливерпулем и Нью-Йорком, открытие совершенно новых линий из Англии в Капскую колонию и из Нью-Йорка в Гавр, а также целый ряд аналогичных проектов, о которых только и говорят теперь в Нью-Йорке.

В этом устремлении капитала в трансокеанское пароходство и в строительство канала через американский перешеек уже заложена основа для чрезмерной спекуляции в этой области. Центром такой спекуляции по необходимости является Нью-Йорк, который получает наибольшее количество калифорнийского золота и уже захватил в свои руки главную часть торговли с Калифорнией, да и вообще играет для Америки ту же роль, какую Лондон играет для Европы. Нью-Йорк уже представляет собой центр всего трансатлантического пароходства; все пароходы Тихого океана также принадлежат нью-йоркским компаниям, и почти все новые проекты в этом деле возникают в Нью-Йорке. Спекуляция вокруг трансокеанских пароходных линий в Нью-Йорке уже началась. Компания Никарагуа, основанная в Нью-Йорке, также кладет начало спекуляции вокруг прорытия каналов через Панамский перешеек. Очень скоро здесь разовьется чрезмерная спекуляция, и, если даже английский капитал массами устремится в подобные предприятия, если даже лондонская биржа будет переполнена всякими проектами аналогичного характера, тем не менее Нью-Йорк на этот раз останется центром всей этой спекуляции и первым, как и в 1836 г., испытает крах. Многочисленные проекты лопнут, но, подобно тому как в 1845 г. из безудержной спекуляции вышла английская сеть железных дорог, так на этот раз из безудержной спекуляции выйдет, хотя бы в общих своих контурах, всемирное пароходство. Пусть многие общества обанкротятся, но пароходы, которые удвоят движение по Атлантическому океану, откроют для сообщения Тихий океан, свяжут Австралию, Новую Зеландию, Сингапур, Китай с Америкой и сократят продолжительность кругосветного путешествия до четырех месяцев, — эти пароходы останутся.

Процветание Англии и Америки вскоре оказало обратное влияние на европейский материк. Уже летом 1849 г. в Германии, в особенности в Рейнской провинции, фабрики работали неплохо, а с конца 1849 г. началось общее деловое оживление. Это возобновившееся процветание, которое наши немецкие бюргеры наивно приписывают восстановлению порядка и спокойствия, на самом деле основано исключительно на возобновлении процветания в Англии и увеличении спроса на продукты промышленности на американских и тропических рынках. В 1850 г. в промышленности и торговле происходит еще больший подъем; совершенно так же, как и в Англии, внезапно обнаружился излишек капитала и началось необычайное оживление на денежном рынке; отчеты о франкфуртской и лейпцигской осенних ярмарках в высшей степени утешительны для заинтересованных буржуа. Шлезвиг-гольштейнские и кургессенские события^[271], борьба вокруг вопроса о создании Германского союза и угрожающие ноты Австрии и Пруссии ни на минуту не могли задержать развитие этих признаков процветания, как иронически замечает «Economist», преисполненный чисто лондонского сознания своего превосходства.

Такие же симптомы стали обнаруживаться во Франции с 1849 г., а в особенности с начала 1850 года. Парижская промышленность полностью загружена работой, хлопчатобумажные фабрики в Руане и Мюльхаузене также работают довольно хорошо, хотя, так же как и в Англии, тут помехой явились высокие цены на сырье. При этом развитию процветания во Франции особенно содействовали широкая таможенная реформа в Испании и понижение пошлин на различные предметы роскоши в Мексике. Вывоз французских товаров на оба эти рынка сильно увеличился. Рост капиталов повел во Франции к целому ряду спекулятивных предприятий, поводом для которых послужила эксплуатация в крупном масштабе калифорнийских золотых приисков. Возникла масса обществ, которые своими мелкими акциями и подкрашенными социализмом проспектами апеллируют непосредственно к кошельку мелких буржуа и рабочих, но в общем сводятся к тому чистейшему надувательству, которое свойственно только французам и китайцам. Одно из этих обществ пользуется даже прямым покровительством правительства. Ввозные пошлины составили во Франции за первые девять месяцев 1848 г. 63 миллиона франков, за девять месяцев 1849 г. — 95 миллионов франков, а за девять месяцев 1850 г. — 93 миллиона франков. Впрочем, в сентябре 1850 г. они опять выросли больше чем на один миллион по сравнению с тем же месяцем 1849 года. Вывоз также повысился в 1849 г. и еще больше в 1850 году.

Самым убедительным доказательством вновь наступившего процветания служит возобновление Французским банком, по закону 6 августа 1850 г., платежей наличными. 15 марта 1848 г. банк получил право приостановить платежи наличными. Количество находившихся в обращении банкнот, включая и провинциальные банки, составляло тогда 373 миллиона франков (14920000 фунтов стерлингов). 2 ноября 1849 г. в обращении находилось 482 миллиона франков, или 19280000 ф. ст., что означало увеличение на 4360000 ф. ст., а 2 сентября 1850 г. — 496 миллионов франков, или 19840000 ф. ст., т. е. увеличение приблизительно на 5 миллионов фунтов стерлингов. При этом обесценения банкнот не наблюдалось; наоборот, увеличение обращения банкнот сопровождалось все растущим накоплением золота и серебра в подвалах банка, так что летом 1850 г. металлический запас достиг приблизительно 14 миллионов ф. ст., неслыханной во Франции суммы. То обстоятельство, что банк таким образом оказался в состоянии увеличить обращение своих билетов и вместе с тем свой активный капитал на 123 миллиона франков, или 5 миллионов фунтов стерлингов, блестяще доказывает, как правильно было наше утверждение в одном из предыдущих номеров журнала, что финансовая аристократия не только не была сломлена в результате революции, но, наоборот, еще окрепла. Еще очевиднее становится этот результат из следующего обзора французского законодательства о банках за последние годы. 10 июня 1847 г. банк получил право выпускать билеты в 200 франков. До тех пор банкноты минимального достоинства были в 500 франков. Декретом от 15 марта 1848 г. билеты Французского банка были объявлены законным средством платежа, и банк был освобожден от обязательства обменивать их на звонкую монету. Его право на выпуск билетов было ограничено 350 миллионами франков. Одновременно с этим он получил право выпустить билеты достоинством в 100 франков.

Декретом от 27 апреля предписывалось слияние департаментских банков с Французским банком; другим декретом, от 2 мая 1848 г., ему разрешалось увеличить выпуск билетов до 442 миллионов франков. Декретом от 22 декабря 1849 г. максимум выпуска банкнот был доведен до 525 миллионов франков. Наконец, закон 6 августа 1850 г. опять установил право обмена банкнот на деньги. Эти факты — непрерывное увеличение обращения банкнот, концентрация всего французского кредита в руках банка и накопление всего французского золота и серебра в его подвалах — привели г-на Прудона к заключению, что банк теперь должен сбросить свою старую змеиную шкуру и превратиться в прудоновский народный банк. На самом же деле Прудону не нужно было даже быть знакомым с историей банковой рестрикции в Англии с 1797 по 1819 г., ему надо было только бросить взгляд по ту сторону канала, чтобы увидеть, что этот неслыханный для него в истории буржуазного общества факт был не чем иным, как весьма нормальным буржуазным явлением, которое только во Франции наступило теперь впервые. Мы видим, что мнимо-революционные теоретики, которые вслед за временным правительством задавали тон в Париже, были так же невежественны в вопросе о характере и результатах принятых мероприятий, как и сами господа из временного правительства.

Несмотря на процветание промышленности и торговли, наступившее теперь во Франции, масса населения, 25 миллионов крестьян, страдает от сильной депрессии. Хорошие урожаи последних лет понизили хлебные цены во Франции еще более, чем в Англии, и положение крестьян, задолжавших, истощенных ростовщиками и обремененных налогами, далеко не может считаться блестящим. Но, как достаточно ясно показала история последних трех лет, этот класс населения решительно неспособен к революционной инициативе.

Как период кризиса, так и период процветания наступает на континенте позже, чем в Англии. Первоначальный процесс всегда происходит в Англии; она является демиургом буржуазного космоса. На континенте различные фазы цикла, постоянно вновь проходимого буржуазным обществом, выступают во вторичной и третичной форме. Во-первых, континент вывозит в Англию несравненно больше, чем в какую бы то ни было другую страну. Но этот вывоз в Англию, в свою очередь, зависит от положения Англии, в особенности на заокеанских рынках. Затем Англия вывозит в заокеанские страны несравненно больше, чем весь континент, так что размеры континентального экспорта в эти страны всегда зависят от заокеанского вывоза Англии. Если поэтому кризисы порождают революции прежде всего на континенте, то причина их все же всегда находится в Англии. В конечностях буржуазного организма насильственные потрясения естественно должны происходить раньше, чем в его сердце, где возможностей компенсирования больше. С другой стороны, степень воздействия континентальных революций на Англию вместе с тем является барометром, показывающим, в какой мере эти революции действительно ставят под вопрос условия существования буржуазного строя и в какой мере они касаются только его политических образований.

При таком всеобщем процветании, когда производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно в рамках буржуазных отношений, о действительной революции не может быть и речи. Подобная революция возможна только в те периоды, когда оба эти фактора, современные производительные силы и буржуазные формы производства, вступают между собой в противоречие. Бесконечные распри, которыми занимаются сейчас представители отдельных фракций континентальной партии порядка, взаимно компрометируя друг друга, отнюдь не ведут к новым революциям; наоборот, эти распри только потому и возможны, что основа общественных отношений в данный момент так прочна и — чего реакция не знает — так буржуазна. Все реакционные попытки затормозить буржуазное развитие столь же несомненно разобьются об эту основу, как и все нравственное негодование и все пламенные прокламации демократов. Новая революция возможна только вслед за новым кризисом. Но наступление ее так же неизбежно, как и наступление этого последнего.