Собрание сочинений.Том 2
Шрифт:
– Я не спал, Иосиф Виссарионович. Честное слово.
– Что ты делал?
– Пытался закончить…
– Закончишь в шесть часов вечера после войны. – Тут Л.З. слишком уж истерически угодливо взвизгнул со смеху. Сталин этого не любил. – Что бы ты, интересно, предложил, если бы мы сообщили тебе о начале военных действий против немецко-фашистских захватчиков?
Л.З., думая, что шутка продолжается, со смешком же ответил:
– Предлагаю переименовать «брудершафт» в «междусобойчик», и давайте уж, Иосиф Виссарионович, бросим наконец называть гауптвахтой нашу армейскую каталажку. Да и карцер Красной Армии ни к чему…
– Карцер Красной Армии ни к чему, – задумчиво повторил Сталин и вдруг вскрикнул: – Почему ты не на фронте,
– Сию минуту выезжаю, товарищ главнокомандующий!
– Кто тебе сообщил, что я – главнокомандующий? Откуда это слово?
– Честно говоря, не раз думал о вас и новой войне как второй Отечественной войне советского народа.
– Хорошо отвечаешь. Поднять на ноги всю пропаганду и агитацию. Готовь лозунги и призывы. Явиться за назначением. Все.
– Война, – сказал Л.З. Верочкам, так и застывшим на коленках в кровати, с кулачками у разинутых ртов. – Война… А ведь я говорил… я доказывал… превентивно, так сказать, вмазать по Берлину… отравить экспортируемое продовольствие… и ряд других действенных мер – и вот мы доигрались, дорогие товарищи, в «жмурки священные» с мурлом фашизма… дошарахались в диалектические крайности… А Мехлис теперь расхлебывай… Когда плохо – подавай сюда Мехлиса… Он все может, – не без искренней слезы разбахвалился Л.З. Девчонки вдруг распалились так безумно и так взяли его в страстный оборот, что ему уже было не до Отечественной войны и не до мамы мамы мамы ее мамы… Зубы у него цацакали, он мычал: мыама… ммам-ма… маамаа… мыыыма…
Затем Л.З. позволил себе полежать между любовницами, осваиваясь с новой ситуацией в жизни страны, партии, народа и в своей лично жизни, обретшей вдруг долгожданный истинный смысл и посулившей было надежду на многолетнее половое счастье.
– Мне обидно. Но сейчас военное время. Я никого не хочу зря расстреливать… Имена, невзирая на лица и звания. Я жду. – Л.З. успел уже приучить Верочек к властности своих интонаций и к сопровождающим их театральным жестам. – Вы знаете, что мне особенно близка и дорога правда. Этому органу я отдал лучшие годы жизни. Так же, как ваш папа… Имена.
– Учитель географии, – сказала Верлена.
– Истории, – призналась Верста.
– Всех – на фронт! – вскричал в бешенстве Л.З. – И историю и географию… Всех на фронт.
Вдруг до него дошел окончательный смысл происшедшего… война… война…при таком преимуществе в вооружениях, технике и армейском порядке Шикльгрубер может отбросить нас за Урал на три-четыре месяца… Катастрофа… Хохлы, казачество, прибалты, белорусы, чечня, татары, о русских и говорить нечего, наверное, уже носят на руках освободителей… катастрофа… Сталин, не задумываясь, выдаст всех руководящих и неруководящих евреев в кровавые лапы Шикльгрубера… ах швилишикль проклятый.
Л.З. вскочил с гигантского ложа и бросился к телефону.
– Гаков? Это я. Все уже знаете?… Срочно выезжайте в седьмую лесную школу. Всех учителей, включая завуча, невзирая на возраст, на фронт. Да. Разыщите через нар-комздрав некого Вагинова… повторяю по буквам: война, анализ, гибель, ирония, невероятно, оккупация, война. Ва-ги-нов… Всех – на фронт. Остальных – в общем порядке. Скоро буду. – Он бросил трубку и с чувством сказал. – Подлец. Дойти до того, что не указать в «Путеводителе по светлому будущему» на необходимость проверки участниц дефлорации на девичесть… Ну почему?… Почему сволочной этой войне не начаться на сутки позже?… Необходимо бросить еще одну палку – и на фронт… Чтоб первая же бомба Шикльгрубера попала прямым попаданием в сациви Джугашвили… Ленин не позволил бы так провести себя за нос…
– Хорошо, что папа и мама не дожили до этого ужаса…
– Мы так были с тобой счастливы – и вот на тебе… война…
Л.З. вдруг снова полез на Верочек с той самой неимоверной, безумно страстной половухой, которая и по сегодняшний день является, слава Богу, одной из двух главных
бы-тийственных сил, бесстрашно и весело плюющих во все дыры черепа смерти, пытающейся покончить с жизнью непременно раньше времени.Тут вполне уместно было бы потолковать и удрученно, и вдохновенно о том, какова есть похотливая скотина человек, и почему это он таков при наличии у него величавого разума и бесчисленных возможностей достойного соотнесения поведения с Мудростью или, что то же самое, с прекрасной простотой всех норм существования.
Можно было бы потолковать… можно было бы… Но тема ведь эта поистине неохватна, с какой стороны за нее ни возьмись…
Думается только, что если бы различные чувства ужаса перед жизнью, а также осознание безумного зла и уродства истории не были бы столь предусмотрительно уравновешены в человеке вроде бы безрассудным и подчас возникающим как бы ни к селу ни к городу желанием немедленно поебаться, то многие, к сожалению, просто не вынесли бы несуразнейших жестокостей Бытия.
Посему и снабжены мы, в отличие от прочей живой благородной твари, со счастливой беззаботностью не обмозговывающей крайне разветвленного трагизма жизни, совершенно баснословным запасом похоти. Запас этот фантастически и с замечательной откровенностью превышает все мыслимые и немыслимые нужды загадочного дела продолжения человеческого рода, чья кажущаяся беспризорность так огорчительна для потрясенной души нестойкого наблюдателя, окончательно усомнившегося в наличии положительных смыслов как в каруселях частных жизней, так и в отвратительном хаосе истории…
Да что говорить о зле и безумии истории, о ничтожестве современного мира и о невыносимых драмах личностей, попавших, допустим, по недоразумению в зубодробильную и душераздирающую костоломку Рока?
Не присутствовало бы если в человеке подстрекающее его и исподволь и демонстративно это самое желание по-ебаться – желание как бы выпасть на чуток времени в пленительную истому из общего течения черт знает куда, – то человек сокрушился бы от бесчисленных неудобств быта вроде давки в троллейбусах, пришел бы в необратимое отчаяние от клопов, тараканов, партработников и прочего начальства, накладывал бы на себя руки по разным пустякам с той же бездумной, освободительной легкостью, с какой он периодически мочится, и не вздумал бы человек стоически терпеть ни одной минуточки – уж за это мы вам ручаемся – омерзительной, лживой, капризной, по-крысиному бесчеловечной, удручающе обездушенной и бездарно порочащей все без исключения устроительные идеи Творца власти форменных мокриц, поселившихся в гранитных расщелинах мавзолея…
Тут впору было бы помянуть добрым словом еще одну чудесную силу, животворно воздействующую на изможденного от уныния человека, – силу духа, но повествование мы ведем о Л.З.М., в котором сила эта и не ночевала.
Л.З. чуял, что их разнузданное трио вот-вот достигнет «гармоничного взаимодействия, чреватого бурным коллективным удовлетворением и кратковременной паузой» (проф. Вагинов). Он попробовал взять себя в руки и придать лицу «одновременно торжественно-деловое и страстно-героическое выражение», попробовал «предупредить появление на лице осоловелой остолбенелости как пережитка царизма» (проф. Вагинов), как под окном три раза квакнул управленческий «паккард».
В этот момент состояние Л.З., еще совершавшего по инерции «ряд завершающих фрикций на самых высоких нотах» (тот же автор), но мгновенно возвращенного кваканьем в поганую действительность было, как говаривал великий Дюма, поистине неописуемым…
Л.З. был одним из сотен тысяч мужчин, а может быть, и миллионов мужчин, чьи половые акты варварски прервало трагическое известие о вероломном нападении лучшего друга товарищей Сталина и Молотова – Адольфа Гитлера – на СССР.
Исследователи второй мировой бойни в силу каких-то необъяснимых причин не придают этому громковопящему факту родовой и индивидуальной жизни никакого основополагающего значения.