Собрание сочинений

На выставке Карла Вейлинка

Аде Стреве

I

Почти пейзаж. Количество фигур,в нем возникающих, идет на убыльс наплывом статуй. Мрамор белокур,как наизнанку вывернутый уголь,и местность мнится северной. Плато;гиперборей, взъерошивший капусту.Все так горизонтально, что никтовас не прижмет к взволнованному бюсту.

II

Возможно, это – будущее. Фонраскаяния. Мести сослуживцу.Глухого, но отчетливого «вон!».Внезапного приема джиу-джитсу.И это – город будущего. Сад,чьи заросли рассматриваешь в оба,как ящерица в тропиках – фасадгостиницы. Тем паче – небоскреба.

III

Возможно также – прошлое. Пределотчаяния. Общая вершина.Глаголы в длинной очереди к "л".Улегшаяся буря крепдешина.И это – царство прошлого. Тропы,заглохнувшей в действительности. Лужи,хранящей отраженья. Скорлупы,увиденной яичницей снаружи.

IV

Бесспорно – перспектива. Календарь.Верней, из воспалившихся гортанейтуннель в психологическую даль,свободную от наших очертаний.И голосу, подробнее, чем взор,знакомому с ландшафтом неуспеха,сподручней выбрать большее из золв расчете на чувствительное эхо.

V

Возможно – натюрморт. Издалекавсе, в рамку заключенное, частичномертво и неподвижно. Облака.Река. Над ней кружащаяся птичка.Равнина. Часто именно она,принять другую форму не умея,становится добычей полотна,открытки, оправданьем Птоломея.

VI

Возможно – зебра моря или тигр.Смесь скинутого платья и преградыоблизывает щиколотки икрк загару неспособной балюстрады,и время, мнится, к вечеру. Жара;сняв потный молот с пылкой наковальни,настойчивое соло комаракончается овациями спальни.

VII

Возможно – декорация. Дают"Причины Нечувствительность к Разлукесо Следствием". Приветствуя уют,певцы не столь нежны, сколь близоруки,и «до» звучит как временное «от».Блестящее, как капля из-под крана,вибрируя, над проволокой нотпарит лунообразное сопрано.

VIII

Бесспорно, что – портрет, но без прикрас:поверхность, чьи землистые оттенкиестественно приковывают глаз,тем более – поставленного к стенке.Поодаль, как уступка белизне,клубятся, сбившись в тучу, олимпийцы,спиною чуя брошенный извневзгляд живописца – взгляд самоубийцы.

IV

Что, в сущности, и есть автопортрет.Шаг в сторону от собственного тела,повернутый к вам в профиль табурет,вид издали на жизнь, что пролетела.Вот это и зовется «мастерство»:способность не страшиться процедурынебытия – как формы своегоотсутствия, списав его с натуры.1984

* * *

Теперь, зная многое о моейжизни – о городах, о тюрьмах,о комнатах, где я сходил с ума,но не сошел, о морях, в которыхя захлебывался, и о тех, когоя так-таки не удержал в объятьях, -теперь ты мог бы сказать, вздохнув:«Судьба к нему оказалась щедрой»,и присутствующие за столомкивнут задумчиво в знак согласья.Как знать, возможно, ты прав. Прибавьк своим прочим достоинствам также и дальнозоркость.В те годы, когда мы играли в чхана панели возле кинотеатра,кто мог подумать о расстояньибольше зябнущей пятерни,растопыренной между орлом и решкой?Никто. Беспечный прощальный взмахруки в конце улицы обернулсяпервой черточкой радиуса: воздух в чужих краяхчаще чем что-либо напоминает ватман,и дождь заштриховывает следы,не тронутые голубой резинкой.Как знать, может, как раз сейчас,когда я пишу эти строки, сидяв кирпичном маленьком городкев центре Америки, ты бредешьвдоль горчичного здания, в чьих отсыревших стенахтомится еще одно поколенье, пялясьв серобуромалиновое пятнонелегального полушарья.Короче – худшего не произошло.Худшее происходит тольков романах, и с теми, кто лучше наснастолько, что их теряешь тотчасиз виду, и отзвуки их трагедийсмешиваются с пеньем веретена,как гуденье далекого аэропланас жужжаньем буксующей в лепестках пчелы.Мы уже не увидимся – потомучто физически сильно переменились.Встреться мы, встретились бы не мы,но то, что сделали с нашим мясомгоды, щадящие только кость,и собаке с кормилицей не узнатьпо запаху или рубцу пришельца.Щедрость, ты говоришь? О да,щедрость волны океана к щепке.Что ж, кто не жалуется на судьбу,тот ее не достоин. Но если времяузнает об итоге своих трудовпо расплывчатости воспоминанийто – думаю – и твое лицовполне способно собой украситьбронзовый памятник или – на дне кармана -еще не потраченную копейку.1984

* * *

Е. Р.

Замерзший кисельный берег. Прячущий в молокеотражения город. Позвякивают куранты.Комната с абажуром. Ангелы вдалекегалдят, точно высыпавшие из кухни официанты.Я пишу тебе это с другой стороны землив день рожденья Христа. Снежное толковищеза окном разражается искренним «ай-люли»:белизна размножается. Скоро Ему две тыщилет. Осталось четырнадцать. Нынче уже среда,завтра – четверг. Данную годовщинунам, боюсь, отмечать не добавляя льда,избавляя следующую морщинуот еенной щеки; в просторечии – вместе с Ним.Вот тогда мы и свидимся. Как звезда – селянина,через стенку пройдя, слух бередит однимпальцем разбуженное пианино.Будто кто-то там учится азбуке по складам.Или нет – астрономии, вглядываясь в начертаньяличных имен там, где нас нету: там,где сумма зависит от вычитанья.декабрь 1985

В Италии

Роберто и Флер Калассо

И я когда-то жил в городе, где на домах рослистатуи, где по улицам с криком «растли! растли!»бегал местный философ, тряся бородкой,и бесконечная набережная делала жизнь короткой.Теперь там садится солнце, кариатид слепя.Но тех, кто любили меня больше самих себя,больше нету в живых. Утратив контакт с объектомпреследования, собаки принюхиваются к объедкам,и в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат;голоса в отдалении, выкрики типа "гад!уйди!" на чужом наречьи. Но нет ничего понятней.И лучшая в мире лагуна с золотой голубятнейсильно сверкает, зрачок слезя.Человек, дожив до того момента, когда нельзяего больше любить, брезгуя плыть противубешеного теченья, прячется в перспективу.1985

Муха

Альфреду и Ирене Брендель

I

Пока ты пела, осень наступила.Лучина печку растопила.Пока ты пела и летала,похолодало.Теперь ты медленно ползешь по гладизамызганной плиты, не глядятуда, откуда ты взялась в апреле.Теперь ты елепередвигаешься. И ничего не стоитубить тебя. Но, как историк,смерть для которого скучней, чем мука,я медлю, муха.

II

Пока ты пела и летала, листьяпопадали. И легче литьсяводе на землю, чтоб назад из луживоззриться вчуже.А ты, видать, совсем ослепла. Можнопредставить цвет крупинки мозга,померкшей от твоей, брусчаткесродни, сетчатки,и содрогнуться. Но тебя, пожалуй,устраивает дух лежалыйжилья, зеленых штор понурость.Жизнь затянулась.

III

Ах, цокотуха, потерявши юркость,ты выглядишь, как старый юнкерс,как черный кадр документальныйэпохи дальней.Не ты ли заполночь там то и делонад люлькою моей гудела,гонимая в оконной рамепрожекторами?А нынче, милая, мой желтый ноготьбрюшко твое горазд потрогать,и ты не вздрагиваешь от испуга,жужжа, подруга.

IV

Пока ты пела, за окошком серостьусилилась. И дверь расселасьв пазах от сырости. И мерзнут пятки.Мой дом в упадке.Но не пленить тебя не пирамидойфаянсовой давно не мытойпосуды в раковине, ни палаткойсахары сладкой.Тебе не до того. Тебе недо мельхиоровой их дребедени;с ней связываться – себе дороже.Мне, впрочем, тоже.

V

Как старомодны твои крылья, лапки!В них чудится вуаль прабабки,смешавшаяся с позавчерашнейфранцузской башней -– век номер девятнадцать, словом.Но, сравнивая с тем и овомтебя, я обращаю в прибыльтвою погибель,подталкивая ручкой подлойтебя к бесплотной мысли, к полнойнеосязаемости раньше срока.Прости: жестоко.

VI