Собрание сочинений

XII

Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: яблагодарен за все; за куриный хрящики за стрекот ножниц, уже кроящихмне пустоту, раз она – Твоя.Ничего, что черна. Ничего, что в нейни руки, ни лица, ни его овала.Чем незримей вещь, тем оно верней,что она когда-то существовалана земле, и тем больше она – везде.Ты был первым, с кем это случилось, правда?Только то и держится на гвозде,что не делится без остатка на два.Я был в Риме. Был залит светом. Так,как только может мечтать обломок!На сетчатке моей – золотой пятак.Хватит на всю длину потемок.1981

Венецианские строфы (1)

Сюзанне Зонтаг

I

Мокрая коновязь пристани. Понурая ездоваямашет в сумерках гривой, сопротивляясь сну.Скрипичные грифы гондол покачиваются, издаваявразнобой тишину.Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага,и рука, дотянуться до горлышка коротка,прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Ягокаменного платка.

II

Площадь пустынна, набережные безлюдны.Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе:дева в шальварах наигрывает на лютнетакому же Мустафе.О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Позаизгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,писавших, что – от любви.

III

Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий.Одинокий каблук выстукивает диабаз.Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий,отшатывается от васи выдыхает пар. Ночью мы разговариваемс собственным эхом; оно обдает тепломмраморный, гулкий, пустой аквариумс запотевшим стеклом.

IV

За золотой чешуей всплывших в канале окон -масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.Вот что прячут внутри, штору задернув, окунь!жаброй хлопая, лещ!От нечаянной встречи под потолком с богиней,сбросившей все с себя, кружится голова,и подъезды, чье небо воспалено ангинойлампочки, произносят "а".

V

Как здесь били хвостом! Как здесь лещами вились!Как, вертясь, нерестясь, шли косяком в овалзеркала! В епанче белый глубокий вырезкак волновал!Как сирокко – лагуну. Как посреди панелиздесь превращались юбки и панталоны в щи!Где они все теперь – эти маски, полишинели,перевертни, плащи?

VI

Так меркнут люстры в опере; так на убыльк ночи идут в объеме медузами купола.Так сужается улица, вьющаяся как угорь,и площадь – как камбала.Так подбирает гребни, выпавшие из женскихвзбитых причесок, для дочерей Нерей,оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчугуличных фонарей.

VII

Так смолкают оркестры. Город сродни попыткевоздуха удержать ноту от тишины,и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,плохо освещены.Только фальцет звезды меж телеграфных линий -там, где глубоким сном спит гражданин Перми. [74] Но вода аплодирует, и набережная – как иней,осевший на до-ре-ми.

74

С. Дягилев, похороненный в Венеции. (прим. в СИБ).

VIII

И питомец Лоррена, согнув колено,спихивая, как за борт, буквы в конец строки,тщится рассудок предохранить от кренавыпитому вопреки.Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь,рухнуть в кровать, прижаться к живой кости,как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцемнежность не соскрести.1982

Венецианские строфы (2)

Геннадию Шмакову

I

Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус.От пощечины булочника матовая щекаприобретает румянец, и вспыхивает стеклярусв лавке ростовщика.Мусорщики плывут. Как прутьями по оградешкольники на бегу, утренние лучиперебирают колонны, аркады, прядиводорослей, кирпичи.

II

Долго светает. Голый, холодный мраморбедер новой Сусанны сопровождаем припогружении под воду стрекотом кинокамерновых старцев. Два-тригрузных голубя, снявшихся с капители,на лету превращаются в чаек: таков налогна полет над водой, либо – поклеп постели,сонный, на потолок.

III

Сырость вползает в спальню, сводя лопаткиспящей красавицы, что ко всему глуха.Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки,и ангелы – от греха.Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох.Пена бледного шелка захлетывает, легка,стулья и зеркало – местный стеклянный выходвещи из тупика.

IV

Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушнуюраковину заполняет дребезг колоколов.То бредут к водопою глотнуть речнуюрябь стада куполов.Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,крепкий кофе, скомканное тряпье.И макает в горло дракона златой Егорий,как в чернила, копье.

V

День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,оставляя весь мир – всю синеву! – в тылу,припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,и сдается стеклу.Кучерявая свора тщится настигнуть ворав разгоревшейся шапке, норд-ост суля.Город выглядит как толчея фарфораи битого хрусталя.

VI

Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,как непарная обувь с ноги Творца,ревностно топчут шпили, пилястры, арки,выраженье лица.Все помножено на два, кроме судьбы и кромесамоей Н2О. Но, как всякое в мире «за»,в меньшинстве оставляет ее и кровлипраздная бирюза.

VII

Так выходят из вод, ошеломляя гладьюкожи бугристой берег, с цветком в руке,забывая про платье, предоставляя платьювсплескивать вдалеке.Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнутводорослями, отличаясь от вообще людей,голубей отрывая от сумасшедших шахматна торцах площадей.

VIII

Я пишу эти строки, сидя на белом стулепод открытым небом, зимой, в одномпиджаке, поддав, раздвигая скулыфразами на родном.Стынет кофе. Плещет лагуна, сотнеймелких бликов тусклый зрачок казняза стремленье запомнить пейзаж, способныйобойтись без меня.1982

В окрестностях Александрии

Карлу Профферу

Каменный шприц впрыскивает героинв кучевой, по-зимнему рыхлый мускул.Шпион, ворошащий в помойке мусор,извлекает смятый чертеж руин.Повсюду некто на скакуне;все копыта – на пьедестале.Всадники, стало быть, просто далидуба на собственной простыне.В сумерках люстра сродни костру,пляшут сильфиды, мелькают гузки.Пролежавший весь день на «пуске»палец мусолит его сестру.В окнах зыблется нежный тюль,терзает голый садовый веникшелест вечнозеленых денег,непрекращающийся июль.Помесь лезвия и сыройгортани, не произнося ни звука,речная поблескивает излука,подернутая ледяной корой.Жертва легких, но друг ресниц,воздух прозрачен, зане исколотклювами плохо сносящих холод,видимых только в профиль птиц.Се – лежащий плашмя колосс,прикрытый бурою оболочкойс отделанной кружевом оторочкойзамерзших после шести колес.Закат, выпуская из щели мышь,вгрызается – каждый резец оскален -в электрический сыр окраин,в то, как строить способен лишьспособный все пережить термит;депо, кварталы больничных коек,чувствуя близость пустыни в коих,прячет с помощью пирамидгоризонтальность свою земляцвета тертого кирпича, корицы.И поезд подкрадывается, как змея,к единственному соску столицы.1982, Вашингтон