Собственность Дьявола. Право на семью

— Боже, Руслан, ты отрёкся от меня в день свадьбы! Забыл? Какого черта тебе нужно? — её слезы по новой брызжут, выжигая и мои роговицы тоже. Сам едва не слепну, вспоминая тот ужасный роковой вечер. На секунду зажмуриваюсь, с целью подавить жжение в глазах.

Если бы я знал…

Если бы мог сообразить…

Вовремя осмыслить!

Но ярость поглотила холодный ум, превратив меня в слепое чудовище.

— А тебе..? Что нужно тебе, Маша? — опускаю ладонь ей на щеку. Горячая, влажная, испачканная тушью. Большим пальцем стираю грязную дорожку слёз. Затем согнутыми костяшками высушиваю другую. — Ты ведь тоже искала со мной встречи, — не спрашиваю. Утверждаю. Потому что знаю, это так. По её глазам читаю.

— Я допустил фатальную ошибку, как и ты... — говорю, ощущая, как от беспросветной тоски по ней мою грудь распирает удушливая горечь. К горлу подкатывает комом. Будто чья-то невидимая рука сжимает глотку. Каждый вдох, каждое слово мне даётся с трудом. Лёгкие раскаленным песком наполняются. Хрипну. За грудиной горит как в плавильной печи. Все эти ощущения я уже испытал на себе. В ту самую кошмарную ночь, когда продажные антихристы в белых халатах объявили о её смерти.

Не прощу! Никого не пощажу!

Всех найду. Каждого уничтожу, кто был причастен к её исчезновению.

— Все не так, как ты думаешь, — жена отрывисто выдыхает из легких воздух.

Машинально отмечаю тремор её подбородка. Зависаю взглядом на дрожащих губах. Она нервно облизывает их. Подаюсь чуть ближе, не сводя глаз.

Господи, я так давно их не целовал…

— Успокойся, — хриплю. — Давай поговорим? Только не здесь. В другом, более подходящем месте. Ладно? — резко отворачиваюсь.

Убедившись, что в коридоре нет свидетелей, снова на неё взгляд устремляю. В глазах жены столько чувств полыхает. От любви до ненависти. И все адресованы мне одному.

— Я не искала с тобой встречи, ты всё не так понял, — Маша судорожно сглатывает слёзы. — Я пыталась вернуть папу к себе домой.

— В дом Астафьева?

— Именно.

Мне хочется рассмеяться ей в лицо от этого абсурдного заявления, но я сдерживаю порыв. Ведь это даже осмысленным ответом не назовёшь. Скорее шпилькой в сердце, которую она выверенным движением загоняет всё глубже и глубже, прокручивая её с садистским удовольствием. Мне, сука, адски больно. Левую руку вместе с лопаткой сводит. Ещё пару высоких пиков и схвачу инфаркт.

— Дом Астафьева не твой дом. И уж точно не моего тестя, — заявляю я резким тоном. Ибо ломает меня зверски, как в предсмертной лихорадке. Уверен, она это чувствует. Пользуясь моментом, с жадностью глушит мою кровь.

Другой бы за такие слова шею свернул, а Машке не могу. Повернут я на ней. Сильно.

— Я — ваша семья… Я, Машенька… — прислонившись лбом к её лбу, разыскиваю глазами родной взгляд, в котором до капли растворяюсь, как в черном космосе. — Не смей мне больше врать. Слышишь? Не зли меня, — предупреждаю с утробным рычанием. — Дай мне остыть…

***

Мария затихает. Я же, как безумный, испытывая непереносимую ломку по ней, глубоко затягиваюсь её запахом. Выжидаю ещё несколько мучительных секунд, пока хмель расползется по венам, и только потом разжимаю свою ладонь, позволяя Маше освободить руки от захвата.

В неосознанном порыве она накрывает ладонями мой затылок. Процарапав его ногтями, заставляет моё тело содрогнуться и покрыться мурашками.

Суууккааа… как же давно я такого не испытывал…

Вечность по ней тосковал.

Как встретил её, так и не подпускал к себе баб и сам никого не кадрил. Вот уже почти год. Год моё тело принадлежит ей. Душу и сердце — всё ей отдал. Пусть забирает. Без неё мне этого не надо.

Касаюсь пальцами тонкой шеи. Мягко вывожу по ней узоры. Маша сглатывает. В напряжённых артериях частит пульс. Меня кружит от откровенно горячих воспоминаний…

Хочу её, как проклятый. Такую податливую. Родную. Любимую. Восхитительную девочку.

Надышаться ею и насмотреться на неё не могу.

Моя она. Всё ещё моя.

— Руслан…

Полувздох, полутон, взгляд из-под трепещущих ресниц, взаимное притяжение, слегка приоткрытые чувственные губы — от этого башню сносит.

— Молчи, — хриплю я, ласково поглаживая изгиб тонкой шеи и вспоминая, как ласкал это место языком… и как меня штырило от вкуса её кожи. От её упоительного запаха. От тягучих, гортанных стонов…

— Почему он, Маша? Почему Гера? — горло перехватывает спазм. Поднимаю веки. Ловлю её взгляд. Отстранившись на несколько сантиметров от Машиного лица, срываю с шеи бабочку и сую в карман. Торопливо расстёгиваю верхнюю пуговицу на рубашке. Делаю резкий вдох и следом выныриваю из пьяного морока. — Ты же понимала, отдавала отчёт тому, что сделаешь нас врагами?

— Почему суррогатная мать? — жена отвечает вопросом на вопрос. Голос сиплый. Почти безжизненный. Но бьёт прямо в цель, на какой-то миг лишая дара речи. — Чем тебя не устраивала я? Ты отправил меня на аборт!

«Лиза, Лиза, Лиза, мать твою… Л-и-и-з-а-а-а…» — раздражение достигает пика. Закипаю, зажмуривая глаза. Достаточно одного воспоминания об этой женщине, и меня передёргивает.

«Как же я, сука, влип!» — сведя до боли челюсти, фокусирую на Маше негодующий взгляд.

— Устраивала. Всем. Абсолютно всем. Чужой ребёнок не устроил.

— Это был твой ребёнок! Твой! — в грудь толкая, выкрикивает она. — Но ты пожелал от него избавиться!

Её слова сердце режут по живому. Крючьями душу вспарывают. Перекрывают кислород.

Лихорадочно поймав лицо Марии в ладони, к своему притягиваю. Глаза в глаза. Слепну от транслируемой ненависти.

Не может она меня люто ненавидеть.

Не должна.

И почему «ребёнок»? У неё ведь двое. Двойняшки… Эта мысль мне покоя не даёт с тех пор, как я о них узнал.

Каждый раз, когда думаю об этих детях, за грудиной всё в фарш перемалывает…

— Я этого не знал, — горячечно шепчу ей. — Тогда не знал. У меня были причины думать иначе. Прости, Маша. Господи, прости… — яростно выдыхая, вжимаюсь носом в тонкую переносицу, жмурюсь до такой степени, что перед чернотой век яркие пятна расплываются, а потом глаза резко распахиваю, не выдерживая боли. — Если бы я горел желанием тебя почистить, всё сделали бы в ту же ночь. Тебя не трогали. К плоду не прикасались. Я не смог отдать приказ. Понимаешь? Не смог. Я бы хотел всё отмотать назад, но это невозможно. И мы тогда не оставили друг другу выбора. Ты сама дала мне повод думать иначе. Я сгорал от ревности, от предательства, от собственной ярости сходил с ума! Когда примчался в клинику, мне сообщили о твоей смерти. Я почти год себя ненавидел. Я себя проклинал!