Собственность государства

– «Всего-то»… Саша, это не всего-то. На такие деньги моя семья – я, мама и папа – жили месяц, когда я была маленькой… Ты снова тронул меня до глубины души, но… Это слишком дорогой подарок. Ты же все деньги на него потратил…

Я криво улыбнулся:

– Дело было несколько недель назад, и с тех пор я просто не смог их потратить. Нам не на что тратить деньги, понимаешь? Вся наша жизнь состоит из боевого дежурства, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, тридцать один день в месяц, двенадцать месяцев в год. И так десять лет, или до тех пор, когда удача или фатальная неудача не освободит нас от службы в СТО. Мы не можем пойти в ресторан или снять номер в отеле и заказать выпивку и девочек… А если бы я мог – заказал бы в номер тебя. Понимаешь, мы, эстэошники, не делаем накоплений, не откладываем на будущее. Его у нас нет. Для нас нет «завтра», для нас нет даже «сегодня», потому что через пять минут может взвыть сирена, зовущая меня на зачистку, с которой я уже не вернусь. У меня есть только «сейчас». У большинства парней имеются родственники – а я сирота, у меня есть только ты. Если я покину ряды СТО со щитом – жалкая тысяча империалов уже не будет для меня ощутимой суммой, а если на щите – тогда деньги станут мне не нужны. Так что я решил потратить их сейчас, и лучшего варианта не придумал. Не выживу – хотя бы ты будешь помнить меня…

И тут я заметил, что Сабрина из последних сил пытается не разрыдаться.

В общем, эта встреча получилась для нас незабываемой, а наше пребывание в пустующем кабинете – гораздо более долгим, чем в предыдущие разы. Сабрина превзошла саму себя, но я окончательно понял, что действительно пронял ее до глубины души, только после того, как она сделала для меня многие замечательные вещи, включая то, о чем я, с оглядкой на ее возможную подневольность, не считал этичным попросить.

Еще целых два дня после этого я всерьез подумывал, чтобы изменить свое завещание в ее пользу, но передумал: она не пропадет и так. У нее в жизни перспективы очень даже ничего себе, бесталанным сиротам в одном конкретном приюте моя пенсия нужнее. Ведь четыре тысячи сто шестьдесят империалов в месяц – это сто тридцать восемь империалов в день. Хватит на пирожок с мясом каждому сироте в приюте, и так каждый день на протяжении двадцати лет.

А я не понаслышке знаю, что значит лишний пирожок с мясом в дополнение к сиротскому рациону.

* * *

Сирена взвыла аккурат за полчаса до полудня.

– Ну что за непруха! – воскликнул я. – Ну почему не раньше и не после обеда?!! Пятиминутная готовность!

И мы бросаемся в арсенал лихорадочно напяливать защитные костюмы и броню.

Разумеется, все это показуха для Гюнтера и его камеры: мы знаем, что это «ненастоящая» тревога, он – нет.

Но германец, хоть и взволнован, умудряется пошутить:

– Ну, мне тут в целом понравилось с вами тусоваться, однако я уже начинаю мхом обрастать, так что все-таки надеюсь увидеть вас в настоящем деле.

– Типун тебе на язык, капустник хренов, - беззлобно огрызается Каспар.

Мы трясемся в бронефургоне, который несется по улице с диким завыванием, и перешучиваемся. Смеемся самым удачным шуткам. Гюнтер сосредоточенно снимает нас и то, как помощники оператора проверяют наши нашлемные камеры.

– Парни, свои слова и реплики никто не забыл? – ухмыляюсь я.

– Я их даже прочитать не успел, - виновато подыгрывает мне Стоян. – И что теперь делать?

– Что делать, что делать… Скакать и бегать! Все, теперь молчи всю зачистку!

– Не вариант! – отзывается Гайдрих. – У меня реплики в ответ на его. Стоян, ты должен сказать «Это все свартальвы виноваты!», а я отвечу «и велосипедисты!».

– А при чем тут велосипедисты?!! – опешил Стоян.

– А при чем тут свартальвы? Это как раз наши вторые реплики!

– Матерь Небесная, - поморщился я. – Этому анекдоту сто лет в обед, кто вообще там слова нам пишет?! Короче, парни, в задницу все эти реплики, просто будьте самими собой и стреляйте во все, что движется.

Каспар заржал и повернул свой автомат стволом к себе, чтобы попасть в свою наствольную камеру:

– Дорогие зрители, я вам официально заявляю: это все референты нашего министерства виноваты! Это они нам слова пишут!

– Не гони на них, - прикрикнул я, - нам еще грех жаловаться, все-таки наши реплики в сто раз умнее той чуши, которую они пишут для министра!

Заржал весь фургон, даже водитель за баранкой.

– Так, а что мы чистить должны? – спросил Кай.

– Да вроде какие-то подземные коммуникации… Тоннели с кабелями, ну там телефонные линии и тому подобная фигня.

– Стопудово очередной ложный вызов, и я даже знаю, кто нас вызвал!

– Кто? – приподнял бровь я.

– Да телефонщики, трубопрокладчики или кто там заведует этим хозяйством! Решили нас использовать вместо проверочной бригады!

– Если это действительно так – я использую кота или собаку виноватого вместо глушителя для моего «кишкодера»! – пообещал Кравитч.

– Он шутит, дорогие зрители, он шутит! За время службы Дэви не пострадал ни один кот или пес!

Фургон притормозил, мы начали выгружаться и проверили связь.

На месте нас уже ждал усатый дядька в строительной каске, который показал нам план подземных коммуникаций. Всего нам предстоит проверить каких-нибудь семьсот метров подземных тоннелей.

– Не так уж и много, - сказал Бела, - обед пропустить не должны.

Мы прошли перед толпой зевак к открытому спуску под землю. По пути я скользнул взглядом по большой афише картинной галереи, гласившей, что жемчужина выставленной коллекции – знаменитая «Два на четыре» кисти самого Адольфа Гитлера, «магнум опус», главная работа всей жизни великого пейзажиста. Такая картина наверняка выставлена в самом престижном заведении, значит, мы находимся в самом центре города. А что людей на улицах мало – время-то обеденное. И да, глазеет на нас сквозь окна ресторанов и кафе изрядное количество глаз. В общем, хорошее место выбрали, чтобы показать нас не только по телику, но и вживую. Вы, мол, чаевничаете себе спокойно, а эти парни всегда где-то рядом, делают свою работу…

– Так, ребята, все как всегда. Заходим, ловим то, что там есть, если оно есть, валим и выходим. Благо узкие тоннели – самое оно для шрапнели… Ха, да я уже стихами заговорил.

– Два слова в рифму – еще не стих, - одернул меня Рюиджи.

– Ну и пофигу, я ж не претендую на лавры Вергилия. Так, все, шуточки отставили, шутить будем потом, если сможем. Порядок стандартный… Хотя нет. Смотрите, вот план, вот точка спуска. Этот отрезок заведомо тупиковый, всего двадцать метров, его проверят сразу два человека. А потом мы идем вот сюда, по этому проходу, вот тут решетка… Да? – обратился я к дядьке в каске.

– Да, все верно, вот тут решетка и вот тут, - показал он, - приварено крепко.

– А как вы попадете в эти тоннели, если надо будет? Отрежете решетку?

– Зачем? Туда есть спуск через люк, просто не отсюда. Люк находится на людной площади через квартал отсюда, а вообще мы закрыли проходы полностью, потому что там нет ничего. Те кабеля уже не используются с тех пор, как новую телефонную станцию поставили. Ну, правда, еще есть линия электропередачи, но ее кабель капитальный и бронированный, с ним ничего не случится.

– Понятно. Значит, идем вот тут до развилки, здесь оставляем четыре человека с двумя щитами и проверяем вот эту загогулину. Возвращаемся сюда и дальше по тоннелю до упора. Рюиджи, Каспар, возьмите в фургоне тактические щиты: два вместе и готово, тоннель перекрыт.

Спустившись под землю, мы убедились, что фонари не нужны: штатное освещение работает хорошо.

– Гюнтер, ты последний идешь, и оглядывайся на всякий случай.

– Так мы же идем по узкому проходу. Кто у нас сзади оказаться может?