Сочинения в 2 т. Том 1
Шрифт:
— Но я отдам за полторы… Вам повезло. Тут дело случая. Как раз чертовски понадобились деньги.
— Я дам вам тысячу рублей, — медленно и серьезно произнес Шмаев. — Да, без шуток… Я уплачу ровно тысячу рублей. Подождите, не прыгайте, не прерывайте. Вы получите тысячу наличными и вот за этим столом. Надеюсь, вы верите моему слову? Я даю слово…
Они помолчали. Потом Трифонов спросил негромко, и голос его дрожал:
— Я должен что-то сделать?
— Конечно…
— Так говорите же, что?..
— Вы принесете мне сумку этого Лагутина.
— Не понимаю… Зачем она вам?
— Меня интересуют его бумаги.
— Но ведь он поднимет
— Лошадь останется у вас и тысяча рублей тоже…
Исправник вдруг засмеялся:
— Наивно! Очень наивно, дорогой… Что вы возьмете из его бумаг? Он ведь любую цифру и строчку знает напамять.
— Нет, он не сможет вспомнить. Он будет молчать… Ну, понимаете… С ним случится несчастье. Дороги сейчас плохие. Донец не везде замерз, озера — тоже. Это ведь случается, и нередко, был человек — и нет… А что у полыньи спросишь? И лед и вода — молчат.
— Послушайте! — строго воскликнул исправник. — Вы много сегодня пили?.. Я слушаю и не верю ушам…
Шмаев продолжал прежним ровным тоном:
— Есть все основания полагать, что этот ученый — бунтовщик. С какой это стати водится он с шахтерами? Его арестуют. Я в этом: уверен. А ваша тысяча… ну что ж, останется у меня.
Они опять замолчали. Вовочка слышал, как глухо постукивало сердце. Сидеть на спинке дивана, прильнувши к двери, было неудобно: ломило поясницу, ноги немели в коленях. Однако он должен был дослушать этот разговор: план, который несколько минут назад наметился у него лишь смутно, теперь определялся просто и ясно. Каков отец!
Трифонов заговорил отрывисто и строго; он все еще не верил предложению хозяина:
— Право, господин Шмаев, вы странный человек. Вы цитируете священные книги и предлагаете мне… совершить преступление?
— Когда вы стреляли в толпу, господин исправник, — в тон ему ответил Шмаев, — вас не тревожили подобные мысли?
— Я присягал царю и престолу… Это был долг службы.
— Это был и ваш христианский долг, — подтвердил Шмаев. — Псалом семнадцатый учит: «Они восстали на меня в день бедствия моего, но господь был мне опорою». Не тревожьтесь, я возьму на себя этот грех, если вы сочтете такое полезное деяние грехом. Запомните мои слова: бунтовщика все равно арестуют. Ученое звание его не спасет.
Снова зазвенела посуда, и Трифонов спросил, смеясь:
— Значит, заповедь «не убий» временно исключается?
Шмаев ответил без малейшей запинки:
— «И возрадуются кости, тобою сокрушенные!»
— Положим, не возрадуются, — глухо сказал исправник. — Однако где вы постигли всю эту премудрость? Так и сыплете, будто из мешка!
Шмаев не ответил, но Вовочка знал, откуда эта ученость. В молодости старший Шмаев отбыл четыре года в тюрьме за подлог и там пристрастился от скуки к священному писанию. Прошлое отца было строжайшим семейным секретом, и Трифонов не подозревал, что задал обидный вопрос. Досадуя на пустословие отца, на эту его привычку щеголять библейскими словесами, Вовочка не мог не удивляться его умению вести самые тонкие дела. Вот и сейчас он словно бы вел две параллельные линии: деловую и отвлекающую, и эта вторая — набожная, отвлекающая — была заранее подготовленной позицией, на случай если бы Трифонов не согласился и пришлось отступить.
— Между прочим, — проговорил Трифонов очень тихо, так, что Вовочка едва расслышал эти слова, — мне известны случаи, когда опасные люди исчезали.
Да, исчезали таинственно и навсегда. Однако это, конечно, между нами…— Не нужно раскрывать секретов, — досадливо сказал Шмаев. — Эти «секреты» известны всему миру… Но можем допустить и такой вариант: опасаясь разоблачения своей революционной деятельности, Лагутин тайно бежал за границу… Это будет слух, и ему многие поверят… Будут и другие слухи, да что нам в них?
— Нет, — решительно сказал Трифонов и громыхнул креслом, видимо, вставая. Тысячу рублей за такого орла?
— Две, — отчетливо сказал Шмаев.
— Мало… Я думаю, мы сойдемся на пяти.
— Вы сделаете это сами?
— Да что вы, милейший?! — почти выкрикнул Трифонов. — За кого вы меня принимаете? Чтобы я дежурил где-то на большой дороге?.. Пардон!
— Это ваше дело. Но бумаги Лагутина должны быть здесь.
— Вы получите эти бумаги и, может быть, набавите… за ученость? — Он громко захохотал, а Шмаев промолвил сердито:
— Я всегда был уверен, что вы — порядочный человек.
— Пожалуй, чокнемся еще разок, — весело предложил Трифонов. — Одно меня удивляет: и как вы решились? Да, как вы осмелились именно мне это предложить? Это же, понимаете… это…
— Беззаконие? — подсказал Шмаев.
— Именно!.. Страшное беззаконие. Великий грех…
В тоне, каким ответил отец, Вовочке послышались наглые, издевательские нотки:
— «Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною…»
— Да оставьте вы эту поповщину! — обозлился исправник. — Вы знаете свое дело: деньги на стол — и крышка. А мне доведется опасного налетчика выпустить. Слышали такого: Митенька Вихрь?.. Только он и сможет это обтяпать. Но губерния спросит: где Вихрь. Бежал?. Опять бежал?! Разжаловать исправника Трифонова, взять под арест! Вот чем они пахнут, пять тысяч…
— Трус в карты не играет, — холодно и насмешливо произнес Шмаев.
— Ну, это я понимаю, — сказал исправник. — Это уже не псалом…
Вовочка неслышно поднялся с дивана и, корчась от боли в онемевших суставах, прошел в соседнюю комнату. Антуанетта перебирала в раскрытом комоде какие-то кружева. Она обернулась и, смеясь, погрозила ему мизинцем:
— Проказник!.. Вот я расскажу…
Она не ожидала, что у ее Вовочки такая цепкая рука и что его лицо может быть настолько свирепым. Он резко встряхнул ее за плечо и, часто дыша, прошептал чуть слышно:
— Молчи… ты, дура!.. Ты можешь погубить меня.
Митенька Вихрь сидел в отдельном камере; уже две недели его не выпускали на прогулку. Нельзя сказать, чтобы он особенно скучал: решетка на маленьком окошке и окованная железом дверь не были для него новостью. Но в это новое здание тюрьмы Митенька попал впервые и с первого взгляда оценил и прочные, кирпичной кладки стены, и тяжелые двери, и массивные замки.
Тюрьма была построена в начале 1906 года, и ее нельзя было сравнить с тем старым бревенчатым амбаром, в котором отсиживали до выплаты штрафа пьяные драчуны, мелкие базарные воришки и беспаспортные бродяги, случайно попавшиеся начальству на глаза. Из старого амбара Митенька еще мальчишкой бегал дважды; для этого не требовалось ни особой сноровки, ни отваги, — только поднять половицу да прорыть короткий ходок. Уверенный, что его ружьишко имеет вид достаточно грозный, сторож обычно спал; однажды кто-то из беглецов даже утащил его берданку.