Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

Он быстро ответил, страх его увеличивался:

–  Мне помогал Варелла, он взял на себя помещение, я - всю одежду. Импульсатор был в столе, Григорий его изъял. Я ничего не нашел.

–  Отлично, Семен. Теперь так. Полковник плох, у него помутилось сознание. И если с головы полковника упадет хоть волос по причине твоего попустительства… Своей головой ты не расплатишься даже за один волос полковника!..

У Сербина жалко исказилось лицо. Он схватил мою руку и припал к ней губами. Я вырвал руку и вышел. Я волновался не меньше, чем он.

13

Мне не хочется распространяться о тех двух неделях, что прошли до референдума. В них было слишком много звонков, встреч и разговоров. Я начинал сердиться, когда меня спрашивали о Гамове. Гамова ничто плохое не ожидало, в этом я был уверен. Референдум мог завершиться только его новой громкой победой. Так оно и произошло. Я не помню, сколько людей поддержало приговор Гонсалеса в Нордаге, Патине, Родере, Ламарии, наверное, были и такие. Но они исчислялись той величиной, которую я в разговоре с Гамовым окрестил бесконечно малой. В Патине и Кортезии, в Клуре и Корине таких ненавистников Гамова вообще не оказалось. О южных и восточных странах я не говорю. Тархун-хор успел перед референдумом объявить Гамова вторично явившимся в наш мир пророком - после этого в странах, где верили в Мамуна, никто не осмелился даже подумать о смерти Гамова, не то что потребовать ее на референдуме. По телефону я сказал Гамову о новом демарше первосвященника примерно в таких выражениях: «Привет вам, духовный владыка четверти человечества! Вы теперь не политик, а пророк, - звучит впечатляюще, не правда ли?»

Мы с ним посмеялись удивительному повороту его популярности.

А когда результаты референдума стали ясны, я предупредил Гамова, что явлюсь к нему для долгого и серьезного разговора.

–  Вы пока мой тюремщик, - ответил он без иронии, - и потому можете приходить без предупреждений.

–  Но с предупреждением лучше, - возразил я и направился к нему.

В приемной я спросил вскочившего при моем появлении Сербина:

–  Как полковник?

–  Все ходит по комнате. Так вроде бы ничего, только все ходит.

Гамов улыбнулся мне и показал на кресло.

–  Диктатор, поздравляю вас с освобождением, - сказал я, усаживаясь.
– И докладываю, что специальным приказом ликвидирован Черный суд. Гонсалесу предстоит выбирать себе новую должность. Я ему ничего не предлагаю, это можете сделать вы, воротившись в президенты. Рекомендую лишь подыскать ему что-нибудь не раздражающее людей, он один из тех, кого всюду ненавидят.

Он внимательно посмотрел на меня.

–  Вы сильно сдали, Семипалов! Вы не больны?

Я не удержался от упрека:

–  В принципе - здоров. А если выгляжу худо, так вы задали мне хлопот. Думаете, было просто вас арестовать? Кстати, вы выглядите не лучше моего.

Он, и правда, казался усталым и постаревшим.

–  Много думаю, Семипалов. И в частности - о вас.

–  Ругали меня?

–  Зачем? Вы действовали, наверно, правильно. Но испортили всю программу, которую я намечал для себя.

–  О вашей дальнейшей дороге потолкуем особо. Разрешите вначале доложить, что я проделал за вас, взобравшись на ваше высокое кресло.

–  Докладывайте, - сказал он без интереса.

Я рассказал о встречах с руководителями разных стран, о демобилизации армий, о переводе военных заводов на мирную продукцию. Это были проекты, о каких он мечтал, теперь они становились реальными событиями. Описание того, что я совершил за дни его временного отсутствия, не могло не увлечь его. И он понемногу оживлялся.

–  Как видите, я действовал в вашем духе, как ваш исполнительный ученик. Будете критиковать?

–  А вы думаете, что все так хорошо, что и покритиковать не за что? Раньше у вас не было такого самомнения, Семипалов, - пошутил он.

–  Раньше я работал за себя, теперь же выполняю вашу программу. Из почтения к вам не осмелюсь себя критиковать. Звучит, конечно, парадоксально, но ведь это ваш метод - все осуществлять через парадоксы. Теперь побеседуем о том, что делать завтра. Вы сказали, что хотели бы идти иной дорогой. И в том, что реальная дорога отлична от вымечтанной, - моя вина. Все это туманно. Туманностей раньше у вас я не замечал. Неожиданности, парадоксы - да, но не туман. Поэтому хотел бы объяснения.

Он рассеяно глядел в окно. То ли колебался, нужно ли рассказывать мне о своих планах, то ли не знал, с какой стороны подойти. И хоть такая нерешительность была несвойственна Гамову, я терпеливо ждал - в происшествиях последнего времени, начиная с суда над собой, было много такого, чего я не понимал. Нужно было поставить все точки над «i».

–  Ответьте мне на один важный вопрос, но только не сразу, а подумав, - прервал он затянувшееся молчание.
– Кто я такой, по-вашему?

–  Не уверен, что над ответом нужно долго думать. Вы - разный. Вы менялись непрерывно с того дня, как я вас узнал. Сперва инженер-астрофизик, потом офицер плохо обученого полка, потом командир грозного воинского соединения. Что еще? Благодетель своих, но одновременно и тех, с кем воевали, а в результате победитель в войне, объединитель земли в единое государство, первый общемировой президент. И главное - в каком бы образе вы ни являлись, вы всегда на своем месте. Вы единственный человек, который неизменно соответствует сложившимся вокруг обстоятельствам. Верней - вы из тех редчайших деятелей истории, которые умели создавать нужные себе обстоятельства и потому всегда им соответствовали.

–  Не то, - сказал он и поправился: - Не буду опровергать, хотя бы потому, что такое понимание мне приятно. Но вы описываете реального человека, своего напарника, и это - ошибка.

–  А разве вы не реальный человек, Гамов? И разве я не ваш помощник? Слово напарник слишком высоко, не надо мне льстить.

–  Все верно, - повторил он.
– Реальный человек, вполне реальный. Но не в этом суть. Я отделился от себя телесного. Моя нынешняя реальность в том, что я стал бестелесным.

–  На призрак вы все же мало похожи, хотя и не вполне поправились от болезни. До бестелесности пока далеко.

Он начал сердиться на мою иронию.

–  Вы не хотите меня понимать! Моя бестелесность в том, что в глазах множества людей я превратился из человека в символ.

–  В символ чего, Гамов?

–  Вы перечисляли отдельные мои функции и посты, но каждый мой новый образ становился постепенно символом некоей цели. Если вам не нравится «символ», применяйте термин «идея». Я превратился в воплощение идеи. Если я и перестану жить, а это неизбежно, то идея, воплощенная во мне, не пропадет, а усилится.

До меня не сразу доходили его откровения.

–  Вы сказали - в каждом вашем посте был свой символ? Но если так, то ваша дальнейшая деятельность на посту всемирного президента породит свои новые идеи, и они станут новыми символами.

–  Вот именно!
– воскликнул он.
– И каждый новый символ, воплощаемый во мне, будет ослаблять уже осуществленные мной идеи, прежде них ставшие символами моего существования. Моя нынешняя драма в том, что я достиг главного, чего хотел. И каждый новый день будет не усиливать, а ослаблять меня. Вам теперь понятно?