Сочинения в двух томах. Том 2

Квакеры пробрались и в армию. Но так как ими проповедовался всеобщий мир, то они отвращали вооруженных фанатиков от их профессии и вскоре, если бы их деятельность терпели и дальше, без кровопролитий и бедствий положили бы конец господству святош. Эти поползновения квакеров были новым основанием как для их преследований, так и для роста их влияния в народе.

Мораль, которой следовала или делала вид, что следует, указанная секта, была в такой же степени экстравагантна, как и ее религия. Если квакера ударяли по одной щеке, он подставлял другую. Если у него просили плащ, он отдавал и камзол. Как бы ни был заинтересован в чем-либо квакер, ничто не могло заставить его побожиться, даже если он был прав, в каком-либо суде. Он никогда не запрашивал за свои изделия большую сумму, чем считал должным получить. Это последнее правило весьма похвально и доныне соблюдается данной сектой в качестве религиозного предписания.

Никакие другие фанатики не испытывали большей ненависти, чем квакеры, к обрядам, таинствам, ритуалам и вообще ко всем церковным установлениям. Даже крещение и причастие, которые считаются другими сектами тесно связанными с тем, что в христианстве является самым жизненным, с презрением отвергались квакерами. Они профанировали само Воскресение. Святость церквей они высмеивали и любили называть эти священные здания не иначе как лавками или домами с колокольнями. В их секте не допускалось никаких священников. Считалось, что каждому квакеру непосредственное озарение придало качества, далеко превосходящие священство. Когда они собирались на богослужение, то каждый поднимался со своего места и произносил импровизированную, вдохновленную Духом речь. Женщины также имели право проповедовать братьям и считались достойными проводниками велений Святого Духа. Иногда множество проповедников начинали говорить все сразу. Иногда же во время их сборищ царило всеобщее молчание.

Некоторые квакеры пытались, подражая Христу, поститься сорок дней, и один из них геройски погиб от подобного эксперимента. Однажды в церковь, где находился протектор¹⁷, пришла нагая квакерша, побуждаемая, как она сказала, Духом явиться людям в качестве знамения. Некоторые из них вообразили, что началось обновление мира и одежды должны быть отброшены вместе с прочими излишествами. Наказания, которые повлекли за собой попытки провести это учение на практике, были еще одним видом преследований, но они не слишком способствовали успеху квакеров.

Джеймс Нейлор был квакером, который приобрел известность своим богохульством или скорее сумасшествием. Он вообразил, что превратился в Христа и стал подлинным Спасителем мира; под влиянием своей фантазии он начал подражать действиям Спасителя, о которых рассказано у евангелистов. Так как он имел внешнее сходство с Христом, как его обычно изображают, он отпустил такую же, как и у Христа, бороду. Он воскрешал мертвых [...] Подражая Христу, Нейлор вступил в Бристоль, правда на лошади, видимо, из-за того, что в тех местах затруднительно отыскать осла. Его ученики расстилали перед ним свои одежды и кричали: «Осанна в вышних, благословен Господь Бог Саваоф!» Приведенный к судье, Нейлор отвечал на все вопросы: «Ты сказал это». Замечательно, что парламент подумал, будто данное дело заслуживает его внимания. Около десяти дней парламентарии потратили, изучая и обсуждая дело этого квакера. Наконец они приговорили Нейлора к выставлению у позорного столба, наказанию кнутом, наложению на лицо клейма и пронзению языка раскаленным железом. Все эти жестокости Нейлор перенес с обычным терпением. Столь сильно был он укреплен своим самообманом. Но последующие события испортили все. Его сослали в исправительный дом, приставили к тяжелым работам, посадили на хлеб и воду, лишили всех его учеников и учениц. Тогда его самообман рассеялся, и по прошествии некоторого времени он согласился стать обыкновенным человеком и возвратиться к своим обычным занятиям [...]

1ражданские войны, особенно если в них опираются на принципы свободы, не препятствуют обычно искусству красноречия и литературного творчества, напротив, даруя более благородные и интересные темы, они с лихвой окупают то беспокойство, которое причиняют музам. Действительно, речи парламентских ораторов этого периода превосходят по стилю все то, что произносилось в Англии ранее, а о силе и диапазоне нашего языка тогда вообще впервые начали судить. Нужно признать, однако, что гнусный фанатизм, столь заразивший парламентскую партию, был не менее вреден для вкуса и науки, чем любой закон или декрет. Веселье и остроумие находились под запретом, гуманитарные науки презирались, свободу исследования возненавидели. Поощрялись лишь ханжество и лицемерие. На предшествовавших Аксбриджскому договору¹⁸ переговорах самым серьезным образом настаивали на статье о закрытии навсегда всех театров. Сэр Джон Давенант, говорит Уайтлок, рассказывая о 1658 годе, опубликовал оперу, пойдя наперекор щепетильности своего времени. Вся королевская обстановка пошла с молотка, принадлежавшие королю картины, весьма низко оцененные, обогатили собой все коллекции Европы [...] Даже королевские дворцы были разрушены, а обломки проданы как строительный материал. Генералы уже совсем собрались продать с аукциона саму библиотеку и коллекцию медалей, находящиеся в соборе св. Иакова, дабы оплатить задолженность кавалерийским полкам, расквартированным близ Лондона. Но Селден¹⁹, понимавший, какой потерей это было бы, убедил своего друга Уайтлока, в то время л орда-хранителя печати республики, принять должность попечителя библиотеки. Эта выдумка спасла указанную ценную коллекцию.

Замечательно, однако, то, что величайший гений, прославивший Англию того времени, был тесно связан с упомянутыми выше фанатиками и даже проституировал свое перо в теологических контроверзах, сектантских диспутах и оправдании самых зверских действий данной партии. Это был Джон Мильтон, чьи поэмы восхитительны, хотя не лишены некоторых недостатков, а прозаические произведения неприятны, хотя и написаны не без таланта. Не все его поэмы на одном уровне: его «Потерянный рай», его «Комус» и некоторые другие сверкают на фоне прочих, вялых и плоских, сочинений. Даже в «Потерянном рае»—главном подвиге жизни Мильтона—имеются длинные пассажи, на которые приходится около трети произведения и которые почти целиком лишены гармонии, изящества и вообще всякой силы воображения. Естественная неровность в таланте Мильтона была усугублена различиями в избранном им сюжете: некоторые части его являются уже сами по себе возвышеннейшими из всех, которые могли бы быть выражены в человеческих понятиях, другие же требуют для своего воплощения тщательно продуманного композиционного изящества. Несомненно, что этот поэт, когда он был в ударе и у него появлялся благородный сюжет, был самым возвышенным поэтом мира, не исключая при этом сравнении Хомера, Лукреция и Тассо. Более выразительный, чем Гомер, более простой, чем Тассо, более взволнованный, чем Лукреций, Мильтон, если бы только он жил позднее и научился шлифовать свои стихи, избавляя их от некоторой грубости, если бы только он был более обеспечен и обладал большим досугом, чтобы прислушиваться к движениям гения в своей душе, достиг бы вершины человеческого совершенства и сорвал бы пальмовую ветвь эпической поэзии.

Хорошо известно, что при жизни Мильтон не пользовался той репутацией, которую заслуживал. Его «Потерянным раем» долгое время пренебрегали. Предубеждения против него как защитника цареубийц и против его произведения, не свободного от былого ханжества, скрыли от невежественного мира громадные достоинства этой поэмы. Лорд Сомерс, при поддержке которого было осуществлено хорошее издание поэмы, первым способствовал ее славе, а Тонсон в своем посвящении к более скромному изданию говорит о ней как о произведении, только начинающем пользоваться известностью. Даже в период господства той партии, к которой принадлежал Мильтон, последний, по-видимому, не пользовался большим уважением, а Уайтлок говорит о «некоем Мильтоне», как он его называет,—о слепце, занятом переводом на латинский язык договора со Швецией. Подобные слова кажутся забавными потомкам, увидевшим, насколько Мильтон затмил Уайтлока, хотя тот был лор-дом-хранителем печати, послом и, несомненно, человеком с большими способностями и заслугами.

То, что Мильтон не был в чести после реставрации, неудивительно. Удивительно то, что ему сохранили жизнь. Весьма многие из «кавалеров» резко осуждали проявленное к нему милосердие, сделавшее честь королю и столь благодетельное для потомков. Говорят, что Мильтон во время протектората спас жизнь Давенанту, за что последний поддержал его после реставрации, исходя из того соображения, что люди пера должны всегда более считаться со своими литературными симпатиями, чем с любыми партийными различиями и расхождениями во мнениях. Именно во время своей нищеты, слепоты, бесчестья, опасностей и старости сложил Мильтон свою замечательную поэму, которая не только превзошла все созданное его современниками, но и все, что вышло из-под его пера, когда он находился в расцвете сил и на вершине процветания. Данное обстоятельство не самое малозначительное среди обстоятельств жизни этого великого гения [...]

Ни один английский писатель того времени не пользовался большей славой как на родине, так и за границей, чем Гоббс, тогда как в наши дни он в значительной мере забыт. Это яркий пример того, как непрочна слава, основанная на размышлении и философии! Приятная комедия, отображающая нравы своего времени и дающая правдивое изображение природы, сохраняется надолго и доходит до далеких потомков. Но система, будь то физическая или метафизическая, обязана своим успехом главным образом новизне; и ее оценивают беспристрастно не ранее, чем обнаруживаются ее слабости. Политическое учение Гоббса способствовало лишь поддержанию тирании, а его этика содействовала безнравственности. Хотя Гоббс был врагом религии, у него самого не было ничего от духа скептицизма; он настолько положителен и догматичен, как если бы человеческий разум, и в особенности его разум, мог достичь полной уверенности в данного рода предметах. Ясность и правильность стиля—вот главные достоинства сочинений ГЪббса. Как человек Гоббс был добродетелен; несмотря на его свободомыслие в этике, в его характере не было ничего экстраординарного. Главный недостаток Гоббса, в котором его упрекали,—застенчивость. Он достиг глубокой старости, но никогда не мог примириться с мыслью о смерти. Смелость его мнений и чувств составляет удивительный контраст с этой стороной его характера. Он умер в 1679 году, в возрасте 91 года.

«Океания» Гаррингтона хорошо пришлась к тому времени, когда планы, связанные с воображаемой республикой, служили предметом ежедневных разговоров и споров. И даже в наш век ею справедливо восхищаются как произведением, полным таланта и изобретательности. Однако сама идея совершенного и вечного государства всегда останется такой же химерой, как и идея совершенного и бессмертного человека. Стилю этого писателя не хватает легкости и плавности, но тем хорошим, что есть в его произведениях, этот недостаток в достаточной мере компенсируется. Он умер в 1677 году, в возрасте 66 лет.

Гарвей пользуется славой за то, что он благодаря одному лишь рассуждению и без всякой примеси случайности сделал капитальное открытие в одной из важнейших отраслей науки. Ему также сразу посчастливилось опереться в своей теории на самые веские и убедительные основания, и последующие поколения мало что могли добавить к его доводам, которыми он был обязан своей изобретательности и трудолюбию. Его трактат о кровообращении, кроме того, полон такой теплоты и такого воодушевления, которые весьма естественно обнаружить у гениального первооткрывателя. Этот великий человек заслужил большую любовь Карла I, разрешившего ему пользоваться всеми оленями в королевских лесах для завершения его исследования относительно зарождения у животных [...]