Сочинения в двух томах. Том 2

Из всех значительных писателей того времени сэр Уильям Темпл почти единственный, кто избежал наводнения порока и распущенности, в котором затонула нация. Стиль этого писателя, хотя и крайне небрежный, пересыпанный иностранными выражениями, все же приятен и вызывает интерес; та примесь тщеславия, которая видна в его произведениях, даже говорит в их пользу. Благодаря ей мы знакомимся с характером писателя, исполненным чести и человеколюбия, и создается впечатление, что мы не читаем книгу, а беседуем с приятелем. Он умер в 1638 году, в возрасте 70 лет.

Хотя «1удибрас» был опубликован и, возможно, создан во время правления Карла II, Батлер, как и Мильтон, может быть справедливо отнесен к предшествующему периоду. Ни одно произведение не изобилует так, как «Г}/дибрас», штрихами подлинного и неподражаемого остроумия, однако есть еще много других произведений, которые дают столько же и даже больше развлечения в целом. Намеки в нем часто туманны и натянуты, и, хотя едва ли иной писатель когда-либо мог выразить свои мысли столь же кратко, Батлер часто так перенасыщает ими какой-нибудь один предмет, что произведение становится нудным из-за необычности этой манеры. Удивительно, сколько эрудиции и причем с каким изяществом обнаружил Батлер в комических и шутливых произведениях. «1удибрас», пожалуй, одно из самых содержательных произведений, которое можно найти в литературе на каком-либо языке. Преимущество, которое королевская партия получила от этой поэмы, разоблачившей фанатизм и ложные претензии бывшей парламентской партии, было огромным. Сам король обладал достаточно хорошим вкусом, чтобы быть в высшей степени удовлетворенным достоинствами этого произведения, и даже знал немалую часть его наизусть. Однако он то ли был очень непостоянен в своих настроениях, то ли так мало одарен добродетелью щедрости или, точнее говоря, чувством благодарности, что позволил автору, человеку добродетельному и честному, жить в забвении и умереть в нужде. Драйден—пример подобной же забывчивости. Своим произведением «Авессалом...» он заметно содействовал победе, которую тори одержали над вигами в период после роспуска парламентов. Однако эта его заслуга наряду с большим талантом не смогла обеспечить ему состояния, которое освободило бы его от необходимости писать ради куска хлеба. Отвей²⁶, хотя и открытый роялист, не мог заработать даже на хлеб своими литературными трудами; у него оставался единственный путь — в прямом смысле этого слова умирать от голода. Эти факты бросают тень на память Карла, который обладал проницательностью, высоко ценил ум, был расточителен, но не заслужил, чтобы его хвалили как подлинно великодушного человека²⁷.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ

Дорогой сэр,

из образца (sample), который я Вам переслал, Вы должны понять, что героем «Диалогов» я сделал Клеан-та. Что бы Вы ни придумали, дабы усилить данную сторону аргументации, меня это вполне устроит. Любой склонностью, которая, по Вашему мнению, у меня имеется к другой стороне, я проникся вопреки своей воле. А не так давно я сжег старую рукопись книги, написанную мной, когда мне не было еще двадцати лет; в этой книге страница за страницей отражалось постепенное развитие моих мыслей по данному вопросу. Началось это с тревожных поисков аргументации для подтверждения общепринятого мнения. Сомнения возникали и рассеивались, вновь возникали и вновь рассеивались; это была непре-кращающаяся борьба неустанного воображения со склонностью и, может быть, с разумом.

Я часто думал, что лучшим способом сочинить «Диалоги» был бы тот, при котором два лица, имеющие различные мнения по какому-либо из важных вопросов, попеременно описывали бы разные позиции в споре и давали ответы друг другу. Таким путем можно избежать той грубой ошибки, когда в уста противника не вкладывается ничего, кроме вздора, и в то же время сохранить различие в характере и духе, благодаря чему весь спор должен выглядеть более естественным и ненарочитым. Если бы мне посчастливилось жить недалеко от Вас, я взял бы на себя в «Диалогах» роль Филона, которую, по Вашему признанию, мог бы исполнить довольно естественно. А Вы бы не отказались сыграть роль Клеанта. Полагаю также, что мы оба могли бы прекрасно владеть собой, но только Вы не достигли полной философской

беспристрастности в этих вопросах. Какая же опасность может возникнуть когда-либо от умения аргументировать и ставить вопросы? Наихудший спекулятивный скептик, которого я когда-либо знал, был куда лучше самого набожного святоши и фанатика. Я должен также сказать Вам, что такого же образа мышления в данном вопросе придерживались и древние. Если человек делал своим призванием философию, то, какой бы ни была его секта, в его жизни и нравах всегда рассчитывали найти больше праведности, нежели в нравах невежественных и необразованных людей. Кстати, у Аппиана² имеется замечательный отрывок по данному поводу. Историк отмечает, что, несмотря на установившееся благоприятное отношение к образованию, кое-какие философы, которым была вверена неограниченная власть, все же очень сильно злоупотребляли ею; и он приводит в качестве примера Крития, самого зверского из тридцати [тиранов], и Аристона, который правил Афинами во времена Суллы. Но по выяснении вопроса я обнаруживаю, что Критий был явным атеистом, а Аристон эпикурейцем, что составляет очень небольшую разницу или вовсе никакой. И все же Аппиан удивляется их коррупции, как если бы они были стоиками или платониками. Современный фанатик полагал бы, что коррупция [здесь] неизбежна.

Я бы хотел, чтобы аргументация Клеанта³ могла быть исследована так, чтобы она предстала как вполне соответствующая правилам и систематическая. Я боюсь, что склонность ума к ней, за исключением того случая, когда бы она была столь же сильной и всеобщей, как склонность верить в наши чувства и опыт, все же сочли бы сомнительной основой. Здесь я хотел бы прибегнуть к Вашей помощи: мы должны постараться доказать, что эта склонность в какой-то мере отличается от нашей склонности видеть в облаках сходство с человеческими фигурами, в Луне находить сходство с человеческим лицом и обнаруживать человеческие аффекты и чувства даже в неживой природе. Такую склонность можно и должно контролировать, и она никогда не способна составить законное основание для согласия.

Примеры, которые я выбрал для Клеанта, я считаю довольно удачными, и замешательство, в котором я представляю себе этого скептика, кажется мне естественным. Но si quid novisti rectius, etc.⁴

Вы спрашиваете меня: если идея причины и действия является не чем иным, как идеей близости (Вы хотели сказать: постоянной близости или постоянного соединения), то хотелось бы знать, откуда берется та дальнейшая идея причинности, против которой Вы возражаете? Этот вопрос уместен. Но полагаю, что ответил на него. После постоянного соединения мы ощущаем легкий переход от одной идеи к другой и связь в воображении. И так как для нас является обычным делом переносить наши собственные ощущения на объекты, от которых они зависят, то мы прилагаем это внутреннее чувство к внешним объектам. Если ни в одном примере причины и действия не обнаруживается никакой связи, но лишь повторение подобного, то Вам придется вновь обратиться к помощи данной теории.

Мне жаль, что наша переписка должна была привести нас к этим абстрактным рассуждениям. Последнее время я очень мало думал, читал и писал об этих старых вопросах. Все мое время занимали темы морали, политики и литературы, и все же я должен признать, что другие темы более интересны, важны, занимательны и полезны, чем какая-либо геометрия, которая более сложна, чем Евклидова. Если для того, чтобы дать ответ на возникшие сомнения, следует создавать новые философские принципы, то не являются ли сами эти сомнения весьма полезными? Не следует ли их предпочесть согласию, вытекающему из слепоты и невежества? Надеюсь, я смогу разрешить свои собственные сомнения. Но если бы я не смог сделать это, нужно ли этому удивляться? Желая придать себе важный вид и высказаться напыщенно, не мог ли бы я заметить, что Колумб не завоевал империй и не основал колоний?

Если я не так хорошо распутал узловой вопрос в тех последних бумагах, которые я Вам послал, как это, может быть, я сделал в предыдущих, то уверяю Вас, что так произошло не по недостатку доброй воли: просто-напросто одни предметы легче, чем другие. В одни времена исследования и изыскания удаются лучше, чем в другие. Все же я могу прибегнуть к si quid novisti rectius. Это не для того, чтобы сказать Вам комплимент, но из действительного философского сомнения и любопытства [...]

Ваш самым искренним образом

Д. Юм

Найнуэллс под Бервиком, 10 марта 1751 г.

P. S. Если Вы согласитесь помочь мне поддержать [позицию] Клеанта, то я думаю, что Вам не следует идти далее 3-й части. В самом деле, во 2-й части он признает, что все наши заключения основаны на сходстве действий природы с обычными действиями ума. В противном случае они должны представляться сплошным хаосом. Единственное затруднение составляет вопрос, почему другие несходства не ослабляют этого довода. Действительно, из опыта и ощущений вытекает, кажется, то, что они не приводят к такому ослаблению упомянутого довода, какого мы естественно могли бы ожидать. Чтобы разрешить эту трудность, очень желательно было бы иметь соответствующую теорию [...]

[Джону Стюарту ]⁵

[...] Позвольте сказать Вам, что я никогда не утверждал столь нелепого положения, а именно что какая-либо вещь может возникнуть без причины ^б; я утверждал лишь, что наша уверенность в ошибочности такого положения исходит не от интуиции и не от демонстрации, а из другого источника. Ибо я утверждаю, что такие положения, как Цезарь существовал, существует такой остров, как Сицилия, не имеют ни демонстративного, ни интуитивного доказательства. Сделаете ли Вы вывод, что я отрицаю их истинность и даже несомненность? Существует множество видов достоверности (certainty), и некоторые из них столь же удовлетворяют ум (хотя они, может быть, и не так правильны), как и демонстративный вид.