Сочинения великих итальянцев XVI века

XIII. Карл VIII в Неаполе. Народное правление во Флоренции укрепляется. Лига против Карла. Изгнание французов из Италии. Неудачная попытка вернуть флорентийские крепости. Внутренние раздоры во Флоренции между сторонниками и противниками Савонаролы.

1495 год. В то время как государство наше подвергалось разграблению, во Флоренцию прибыл кардинал ди Сан Мало, самый первый приближенный короля Франции, и, получив сорок тысяч дукатов, отправился в Пизу с намерением вернуть нам по крайней мере ее владения; он оставался там несколько дней, но так и не заключил соглашения в нашу пользу и вернулся к королю Карлу. А тот с удивительной стремительностью победоносно завершил войну с Неаполем: ведь когда он покинул Флоренцию и вступил на территорию Рима, папа Александр не смог защищаться, и было заключено соглашение с условием уступить королю в залог верности некоторые земли и дать заложником сына папы, и после того как отдали брата Великого турка, который был в Риме (он вскоре умер, и существовало мнение, что папа дал ему медленно действующий яд), на страстной неделе король вступил в Рим, добился избрания кардиналом епископа ди Сан Мало и направился к Неаполитанскому королевству. Когда о том стало известно королю Альфонсу, он, не надеясь на успешную защиту, оставил государство на своего старшего сына Фердинанда, герцога Калабрийского, и, возведя его на королевский престол, сам, уже без королевского титула, под именем дона Алонсо, отправился в один из монастырей в Сицилии, где и умер через несколько месяцев. Но недолго оставался у власти новый король Фердинанд: король Карл, не встречая никакого сопротивления, благодаря возмущению всех народов, захватывал каждый день столько земель, сколько успевал пройти; в считанные дни он завладел всем Неаполитанским королевством — событие весьма и весьма удивительное. Король бежал в Испанию; синьор Вирджинио Орсини и граф Никкола да Питильяно из рода Орсини были захвачены в Ноле^[260]; лишь крепости Неаполя оставались в руках Арагонской династии, но и они вскоре сдались.

Во Флоренции при этом известии ликовали и звонили в колокола, выражая великую радость, в то время как на самом деле все до глубины души были возмущены; но зависимость от короля, овладевшего нашими крепостями, вынуждала нас так себя вести. К королю отправили послов, мессера Гвидантонио Веспуччи, Лоренцо Морелли, Бернардо Ручеллаи и Лоренцо ди Пьерфранческо, чтобы поздравить его со столь большой победой и попросить вернуть наши владения, что он обязался сделать, как только окончит войну с Неаполем, тем более что с нашей стороны была уже выплачена условленная сумма денег.

Победа над Неаполем, последовавшая быстрее всяких ожиданий, сильно всех испугала: создалось впечатление, что раз к Франции присоединено могучее королевство, а в Италии обосновалось победоносное войско, находящееся в боевой готовности, страна оказалась в зависимости от короля. Все это вызвало недовольство не только у властителей Италии, но также у римского императора Максимилиана и у короля Испании Фердинанда^[261], которым всякое усиление французской власти внушало беспокойство и страх; поэтому в защиту государств против Франции для всеобщей безопасности была создана лига^[262] между папой, императором, королем Испании, венецианцами и герцогом Миланским; после того как капитаном лиги стал Франческо да Гонзага маркиз Мантуанский, который состоял на службе у венецианцев, в Ломбардии от герцога и венецианцев были получены большие деньги, и от всех договорившихся сторон стали собираться люди, чтобы дать отпор королю Карлу; пока шли переговоры о создании лиги, к Карлу тайно сбежал сын папы. Флорентийцы на приглашение присоединиться к лиге ответили отказом, не желая порвать с королем, ибо ожидали обещанного Карлом возврата своих крепостей.

В это время во Флоренции все более утверждалась и укреплялась власть народа, что вызывало неудовольствие Двадцати и многих других, стоящих у кормила правления; фра Джироламо, опасаясь, как бы они, по скором окончании своих полномочий оказавшись в одинаковом положении с другими гражданами, не успели составить Синьорию по своему усмотрению и не подорвали бы народное правление, принялся искусно выступать в проповедях против них, доказывая, что будет лучше, если их полномочия окончатся. Их имена и должность были сами по себе ненавистны народу, как из боязни, что Двадцать могут разложить Совет, так и из-за их поведения, — они действовали грубо и неразумно, кто во что горазд. После создания Синьории они выбрали гонфалоньером справедливости Филиппо Корбицци, человека весьма низкородного и не лучшей репутации, но к которому благоволил Танаи де'Нерли; избранию его сильно противился Франческо Валори, отдавая предпочтение Паоло Фальконьери, который был еще более низкого происхождения, чем Филиппо (что в угоду народу считалось тогда преимуществом), но умнее и порядочнее его; а поскольку возникли расхождения и не было в этом согласия, пришлось выбрать того, кто получил больше бобов, хотя и не победил при голосовании. Затем сделали гонфалоньером Танаи де'Нерли, знатного, весьма богатого человека, влиятельного, поскольку у него было много сыновей, а особенно потому, что он, как и Якопо, способствовал изгнанию Пьеро, однако в государственных делах вес его был незначителен; это всем очень не понравилось, ибо считали, что некрасиво аккопьятору выбирать самого себя, к тому же он был уже однажды гонфалоньером при Лоренцо, и поэтому казалось, что им движет честолюбие. После него гонфалоньером сделали Бардо Кореи, также из числа Двадцати, избрание которого само по себе не вызвало неудовольствия, поскольку он был старик, при Медичи его не жаловали и держали в стороне от дел. Но ведя себя по-разному по отношению ко всякому новому кандидату в гонфалоньеры, Двадцать разошлись друг с другом настолько, что у них не осталось ни взаимного доверия, ни согласия, и хотя не раз они пытались объединиться, все было напрасно; в усилении раздоров виновен был каждый из них, власть Двадцати становилась все слабее; напротив, влияние и вес фра Джироламо были велики, и в народе стали злословить по поводу Двадцати, угрожать им, и они пребывали в великой тревоге; а когда страсти совсем накалились, Джулиано Сальвиати, то ли из страха, то ли под влиянием фра Джироламо, внезапно отказался от должности. Тогда его товарищи, понимая, что у них все разладилось, что они ослаблены, а честь каждого из них задета, послали в Совет проект постановления, в котором все они отказывались от должности; проект был принят с величайшим одобрением, и они тотчас отреклись — в мае 1495 года, — а полномочия создавать Синьорию перешли к народу, который и избрал первым гонфалоньером справедливости Лоренцо Ленци.

В то время король Карл, прослышав о создании лиги, решил вернуться во Францию и, оставив для охраны королевства часть солдат своей французской армии под началом капитанов и какое-то количество итальянцев под началом Камилло Вителли, с остальным войском взял путь на Тоскану. Поскольку он все время отвечал отказом на требования флорентийских послов вернуть наши владения, а послы к тому же пришли к заключению, что король настроен резко против всех итальянцев, а некоторые из первых его приближенных — и это особенно неприятно — питают глубокую ненависть к нашему городу, всех граждан Флоренции обуял такой страх, что они, наученные опытом пережитой опасности, стали заботиться о вооружении; они наполнили дома пехотинцами из контадо и укрепили город всякими оборонительными машинами, чтобы иметь возможность без опасений впустить короля в город, если он, как и в прошлый раз, захочет остановиться во Флоренции. Когда обо всем этом стало известно Карлу, он, выехав из Сиены, решил отправиться в Пизу, минуя Флоренцию, чтобы не подвергать себя там опасности, а также потому, что он не мог задерживаться, понимая, что венецианцы и герцог Миланский собрали уже обширнейшее войско против него около Пармы; встретившись в Поджибонци^[263] с фра Джироламо и с глубоким почтением побеседовав с ним, однако без всякого результата для судьбы наших владений в Пизе, король уехал в Пизу, чтобы отправиться оттуда в Ломбардию; когда он там был, или около того времени, он получил известие, что Людовик, герцог Орлеанский, в соответствии с соглашением занял Новару^[264], землю герцога Миланского. Затем король выехал из Пизы, оставив, однако, наши крепости под командой своих людей, и взял путь на Луниджану, разграбил Понтриемоли^[265], владения Милана, и явился в земли Пармы, где и обнаружил на берегу Tapo войска венецианцев и герцога — столь превосходящие по количеству его силы, что одни только отряды венецианцев были намного многочисленнее его войска.

Пока Карл здесь находился, намереваясь, если одолеет препятствия, отправиться во Францию, в итальянском лагере разгорелся спор о том, что следует делать. Синьор Ридольфо да Гонзага, дядя маркиза^[266], и некоторые другие кондотьеры, из наиболее старых, считали, что не нужно завязывать с французами рукопашный бой, но следует идти на некотором от них расстоянии, пока они находятся на территории Миланского государства; тогда можно быть уверенными, что они не нанесут ущерба владениям Милана, а также вполне вероятно, что недостаток продовольствия вынудит французов или к чрезвычайно невыгодному для них сражению, или к тому, что они примут условия, которые им продиктует лига. Маркиз, рвавшийся в бой, и, мне кажется, мессер Маркионне Тривизано, венецианский интендант, были иного мнения. В конце концов завязалась очень ожесточенная битва, она длилась много часов, и хотя французов было намного меньше, зато им сильно помогала артиллерия. Вечером все сражающиеся разошлись по своим лагерям; учитывая, что никто не обратился в бегство, нельзя сказать, чтобы какая-нибудь сторона оказалась побежденной. Но ущерб французов не был велик, в то время как потери итальянцев, напротив, значительны, ведь с их стороны погибло четыре или пять тысяч человек и много военачальников, среди которых синьор Ридольфо да Гонзага; все эти потери понесли люди маркиза, потому что люди герцога, состоявшие под началом графа ди Гайаццо, по приказу герцога почти совсем не участвовали в сражении. Причина тому следующая: герцог, видя, что у венецианцев много больше людей, чем у него, и принимая во внимание, что они находятся на его территории, испугался, как бы в случае поражения короля Франции он не оказался под властью венецианцев, естественно, своих врагов, и они из честолюбия не забыли бы и о лиге, и о клятве верности^[267]. Возможно, он думал также, что если он подвергнет опасности своих людей и они будут разбиты, он окажется в худшем положении, чем венецианцы, — ведь французы сейчас на его территории, и он первый лишится власти. Может быть, он считал также, что поражение короля будет великим для него позором и мир с Францией отныне станет невозможным; бояться этого у него было больше оснований, чем у кого-либо другого, ведь они с Францией соседи, к тому же сие могло рассматриваться прежде всего как оскорбление с его стороны, поскольку он первый призвал французов в Италию, а потом, став герцогом Миланским, начал поступать им наперекор. Очевидно, именно по этим причинам для него было главным во что бы то ни стало сохранить невредимыми своих людей и людей короля.

После битвы французы, не встречая больше сопротивления ни с чьей стороны, без всяких помех пришли в Асти^[268], где на короткий срок заключили с лигой перемирие, что было на пользу обеим сторонам, а герцог Миланский с частью венецианцев и со своими людьми расположился лагерем близ Новары и вернул ее себе скорее голодом, чем военной силой.

В это время или несколько раньше, во всяком случае примерно тогда же, когда король прибыл в Асти, жители Неаполитанского королевства, недовольные властью французов, и многие другие, воодушевившись после отъезда королями узнав о создании новой лиги, подняли мятеж, и король Фердинанд, прозванный Феррандино, вернулся в Неаполь. А поскольку простой народ в королевстве был на стороне короля Франции и многие города оставались ему верны, Фердинанд, желая вернуть себе королевство полностью, но не имея на то денег, взял в долг у венецианцев некоторую сумму через посредничество короля Испании и герцога Миланского, предоставив им в залог Отранто, Бриндизи^[269] и другие порты королевства. Венецианцы, со своей стороны, пообещали ему и королю Испании вернуть эти порты, как только им будет возвращен долг; после заключения соглашения маркиз Мантуанский, который состоял на службе у венецианцев, направился в Неаполитанское королевство навстречу французам. Там по истечении нескольких месяцев сложилось следующее положение: французы потерпели поражение, затем их морили голодом в Ателле, а когда еще погиб Камилло Вителли, их стало очень мало, не осталось никакой надежды на помощь от короля Карла, который подло бросил их на верную гибель, и они в большинстве были вынуждены уйти из королевства; а немногочисленные оставшиеся заключили соглашение с королем Фердинандом, вернули ему все его государство и морем возвратились во Францию.

В то время когда король вернулся в Асти и послами там были мессер Гвидантонио Веспуччи и Нери Каппони, а также, возможно, Содерини, епископ Вольтерры, был заключен новый договор с королем; ему дали деньги, и он твердо обещал вернуть нам наши владения, что представлялось весьма вероятным, ведь за пределами Италии у него не было уже необходимости в наших крепостях, к тому же мы во всем были ему верны и оставались его единственными друзьями в Италии. Пока продолжались переговоры, в августе этого 1495 года, наш лагерь переместили в Викопизано^[270], но после того как он простоял там много дней без всякой пользы и с нашей стороны было убито и ранено много народу, лагерь с позором снялся. Потом из Франции пришло указание тем, кто находился в наших крепостях, чтобы нам вернули крепости вместе с цитаделями; для этого наши собрали отряд во главе с комиссарами Франческо Валори и Паолантонио Содерини; по дороге наши люди неожиданно напали на Борго ди Сан Марко^[271], с ходу взяли его и, обнаружив, что ворота не заперты, стали было, не встречая сопротивления, вступать в город, а напуганные пизанцы отступать на другой берег Арно — тогда французский управляющий новой цитаделью пустил в ход против наших артиллерию; комиссары услышали выстрелы и, не зная о наших успехах и о смятении пизанцев, тотчас дали приказ отойти — так мы упустили прекрасную возможность вернуть себе Пизу. Ведь если бы события и дальше развивались столь же успешно, она в тот же день была бы безусловно в наших руках, и комиссаров в народе сильно порицали, хотя и несправедливо, ибо благоразумие требовало, чтобы при взятии цитадели делали то, что они и делали, хотя к победе вела другая тактика, — винить в том следовало случай, а не неразумие комиссаров. Простояв затем несколько дней в Борго ди Сан Марко и видя, что управляющий крепостью, не то действуя по тайному приказу короля, не то по какой другой причине, не желает отдавать цитадель, наши снялись с лагеря, так и не достигнув никакого результата, — таким образом безуспешно завершились все кампании этого лета, на которые была израсходована огромная сумма денег, и поэтому заседавшая тогда комиссия Десяти получила в народе прозвище Десять транжиров, а это была первая комиссия Десяти, избранная народом, состоящая большей частью из стариков, людей с хорошей репутацией, но мало сведущих в управлении государством. Возглавляли Комиссию мессер Франческо Пепи и Филиппо Буондельмонти.

Затем из Франции неожиданно прибыл монсиньор ди Лилла, посланный для возвращения крепостей; наш город обрел было немалые надежды в связи с его прибытием, но судьба сулила другое — монсиньор ди Лилла во Флоренции заболел и умер, и его тут похоронили с великими почестями. Наконец, через много месяцев, после обмена многочисленными письмами с обеих сторон, нам вернули только Ливорно, город, который был под охраной монсиньора ди Беумонте. Управляющий Пизанской крепостью, получив от пизанцев деньги, которые им предоставил герцог Миланский, отдал им новую цитадель, построенную в Пизе флорентийцами; пизанцы сразу же ее разрушили, сохранив за собой прежнюю, стоявшую там с давних времен. Пьетрасанта перешла в руки лукканцев, которым она, однако, обошлась в изрядную сумму, Сарцана перешла в руки генуэзцев; так наши владения распались и были разделены между нашими соседями. Произошло нечто удивительное: генуэзцы, сиенцы, лукканцы, которые совсем недавно трепетали перед нашим оружием, теперь без всякого страха раздирали на части нашу землю и распоряжались ею, однако не собственными силами и не своим именем, а под прикрытием короля Франции. Последний же, не принимая во внимание ни договор, заключенный с нами во Флоренции, ради которого на алтаре была принесена столь торжественная клятва, ни соглашение, принятое спустя некоторое время в Асти, ни то, что мы во всем были ему верны — мы предоставили ему огромную сумму денег и единственные во всей Италии поддерживали его, — несмотря на все это, король коварно предал нас и отдал владения Флоренции нашим врагам.

Будучи не в силах защищаться от нас, пизанцы обратились за помощью к лиге и получили от нее согласие, после чего в Пизу вошли от имени лиги люди герцога и венецианцы; но вскоре герцог, то ли чтобы втянуть венецианцев в бесконечные войны и тем изнурить их, вынудив к большим затратам, то ли по какой другой причине, попросил, чтобы в Пизе оставались они одни. Это предложение горячо обсуждалось в Венеции: против него выступали мессер Филиппо Троно и многие другие из старой знати, боявшиеся таких затруднений; поддерживали же эту идею дож мессер Аугустино Барбариго и его более молодые по возрасту сторонники, которых было немало; в результате было принято решение дать согласие; герцог покинул Пизу, и венецианцы остались там одни, с тем чтобы охранять Пизу для лиги, на словах сохраняя пизанцам свободу, а на деле распоряжаясь захваченными крепостями по своему произволу. Впоследствии не раз синьоры из лиги призывали нас войти в нее, желая объединить Италию, чтобы у короля Карла даже мысли не было вернуться, мы же на это не соглашались, ибо нам не хотели возвращать Пизу, а без нее объединение Италии было нам невыгодно; напротив, намного полезнее был для нас разлад, вторжение короля Карла и всяческие беспорядки, тем более что король Карл не уставал повторять нашим послам — там были епископ де'Содерини и Джоваккино Гваскони, — что он желает вернуться в Италию и, помня многочисленные проявления нашей верности, а также, напротив, коварство венецианцев и герцога, вознаградит нас за все наши несчастия и накажет тех за нанесенные ему обиды.

К этому присовокупились проповеди фра Джироламо, который после изгнания Пьеро и создания Большого совета продолжал проповедовать в Санта Липерата при большем стечении народа, чем собирал там какой-либо другой проповедник, и прямо говорил, что он послан Богом, чтобы открыть будущее, и не раз утверждал, что нужно изменить многое как в общем состоянии христианской религии, так и в том, что касается нашего города; говорил о необходимости обновления Церкви и об изменении образа жизни не путем умножения благ и мирского благополучия, а путем бичевания и страдания; предсказывал великие мучения и испытания для Италии от голода, чумы, оружия и нашествия чужеземцев-цирюльников, которые обкорнают ее до мозга костей, предсказывал изменения государственного устройства итальянских городов, воспрепятствовать которым не смогут ни осторожность, ни деньги, ни сила; предсказывал большие бедствия для нашего города и крайнюю опасность от потери им независимости. Однако, — говорил он, — поскольку Флоренция избрана Богом, чтобы в ней прозвучали все эти предсказания и чтобы из нее на весь мир пролился свет обновления Церкви, городу не суждено погибнуть, напротив, даже после потери всех земель он спасется и в конце концов через бедствия придет к истинной жизни и христианской простоте, вновь обретет Пизу и все остальные утерянные крепости, но не человеческими средствами, а Божьею помощью, и это произойдет в самый неожиданный момент и таким образом, что никто не сможет отрицать непосредственного божественного вмешательства; город обретет много новых владений и станет более цветущим, славным и могущественным, чем прежде; народное правление и Большой совет, созданный в городе, — от Бога, и потому не должны быть изменены; а кто станет это оспаривать, плохо кончит; он добавлял, что все должно свершиться так быстро, что нет ни одного человека, слушающего его проповеди, который так стар, что не сможет стать свидетелем исполнения предсказания, если будет жить назначенное ему природой время. Говорил он и о многом другом, в том числе о предстоящих ему самому гонениях как со стороны Церкви, так и со стороны светских властей; все это я пропускаю, ибо это здесь некстати, и к тому же его проповеди напечатаны, сохранились и могут дать ясную картину всего этого.