Сочинские рассказы

– Не жил, а доживал. И не писал, а дописывал, – флегматично поправлял меня Алекс, утирая пот – дорога шла круто в гору. – Всего несколько месяцев. Его товарищи по партии сюда на лечение отправили. Очень логично – от болезни суставов лечиться практически на болотах.

– Ты откуда знаешь? – оторопела я.

Алекс при мне читал только Стивена Кинга, и до сего момента мне казалось, что творчество Островского находится далеко за гранью его интересов.

– Я тут уже был, – вздохнул мой несчастный спутник. – И не один раз. Нас со школой каждый год водили на экскурсии.

– И как тебе?!

– Очень нравилось! Особенно…

Но Алекс не успел поделиться воспоминаниями детства, потому что мы пришли к кассам. А тётенька в будке как раз собралась куда-то уходить. Я рванула к ней.

На лице тётеньки отчётливо читалась тоска по холодному квасу, которым торговали через дорогу. К тому же выяснилось, что билеты в домик Островского отдельно купить нельзя – только в комплексе с билетом в Литературный музей.

– А там ещё выставка кукол и деревянной миниатюры, – сообщила кассирша. – Очень интересно, привезли Барби со всего мира.

Вот зачем мне Барби со всего мира, если я хочу в домик Островского? А Алекс говорил не надевать жёлтую маечку с зелёной бабочкой. Тётка подумала, что мне лет пятнадцать, наверное. Сейчас сделает скидку как школьнице.

По комплексному билету мы потопали в Литературный музей. Алекс убедил меня посмотреть всё, за что заплатили. Я так и не поняла, его интересовали Барби или деревянная миниатюра? Мы слонялись по гулким залам, ощутимо пахло нафталином. Скажите, вас тоже пугают чинно сидящие у входа бабушки-смотрительницы? Так вот, если в зале вы одни, бабушки пугают в десять раз сильнее! От одного их взгляда начинаешь подозревать себя в намерении спереть вон ту чернильницу писателя Ивана Иванова, жившего и писавшего в Сочи семьдесят лет назад.

В зале с Барби было повеселее – там верещала девочка лет пяти, которая хотела поиграть с куколками под стеклом «вот прям щас»! На девочку и скачущую вокруг неё маму с сомнением поглядывали другие дети: прокатит истерика или нет? Если прокатит, надо срочно валиться на пол и топать ногами, Барби-то хотелось всем.

Деревянная миниатюра нас вообще не впечатлила, Алекс сам из спичек не хуже клеит. Так что мы пошли в домик Островского, тем более что терпение Алекса уже подходило к концу.

Домик оказался маленьким, друзья по партии не особо расщедрились. Но уютный: с холлом, верандой, садиком. На входе нас встретила бабушка божий одуванчик, предложившая надеть огромные войлочные тапки прямо поверх нашей обуви. Бахилы времён Николая Островского, надо полагать, призванные сохранить паркетный пол. Алекс как-то странно хихикнул и первым ринулся надевать тапки. Я же растерянно поглядывала на бабушку, ожидая экскурсии. Но бабушка невозмутимо прошествовала к своему стульчику и сообщила:

– Тут везде таблички, читайте.

Действительно, по всем стенам висели таблички, сообщавшие, что вот в этой комнатке семья Островского обедала (тут и бублики под стеклом хранились, и чашки на столе стояли), вон в той каморке его секретарь набирал на машинке бессмертный текст, а вот там была спальня парализованного писателя. На кровати лежали две палки, назначение которых я так и не смогла выяснить – таблички на сей счёт молчали. Я точно знала, что в Сочи Островского привезли уже не ходячим, так что палки предназначались точно не для ходьбы. Высокие подушки, кровать с пружинами, в шкафу за стеклом издания романа «Как закалялась сталь» на всех языках мира. Все декорации словно с известной фотографии «Островский в кругу комсомольцев». Собственно, это и были декорации того снимка.

Я рассматривала листочки рукописей под стеклом и размышляла о подвиге писателя, о невероятной тяге к творчеству, о том, каково писать роман, будучи парализованным, незрячим. Словом, мои мысли были исключительно возвышенными. Алекс задумчиво толпился рядом.

Наконец мы вышли на улицу. Здесь, освободившись от пристального взгляда бабушки-смотрительницы, я продолжила свой внутренний монолог уже вслух:

– Нет, я признаю, что в плане писательской техники «Как закалялась сталь» несовершенен. Слог неровный, например, но это объяснимо, ведь Островский воспринимал собственный текст на слух. И сегодня многие темы романа потеряли актуальность, но…

– Солнышко, не старайся. – Алекс щёлкнул зажигалкой, приваливаясь к бетонной стене забора. – Я не поддержу дискуссию. Я не читал.

– Как?! – Я аж подпрыгнула. – И фильм не смотрел?!

– Какой? С Конкиным? Я этого актёра не перевариваю, уж прости!

– С Лановым хотя бы! Вот ты мамонт! Нет, ну как?! Это же классика! Стоп, подожди! Ты же говорил, что сто раз ходил сюда с классом! И ты сказал, что тебе очень нравилось!

Алекс кивнул:

– Только ты меня не дослушала. Нам всем очень нравилось, всему классу. Очень нравилось в войлочных тапках кататься по паркету. Дома-то ни паркета, ни войлочных тапок нет!

P.S. В Сочи до сих пор есть и музей Островского, и улица Павла Корчагина, и памятник писателю, и пара мемориальных досок. Хотя нельзя не признать, что и «Как закалялась сталь», и романтизированный образ автора-героя несколько утратили актуальность для молодёжи. Но бронзовый Островский по-прежнему шагает в светлое будущее, где совсем другие ценности и идеалы.

Кофейная религия (Адлер, Черёмушки)

Пора бы рассказать о доме, с которого начиналась сказочная сочинская жизнь. Как обычный человек представляет себе переезд в Сочи? Как сбывшуюся мечту, разумеется. Большая просторная квартира с видом на море, дом, утопающий в пальмах, с веток которых прямо на твой балкон свисают финики и бананы. Шутка, бананы и финики в Сочи не вызревают, что не мешает желающим о них мечтать.

У нас всё было с точностью наоборот. Пятиэтажное общежитие ещё хрущёвской постройки смотрело окнами… на другое такое же общежитие. Длиннющие коридоры со множеством дверей, за каждой из которых целый мир размером восемнадцать квадратов. Общие кухня, туалет и душевые – места вечных войн и временных перемирий. Огромный муравейник, в котором всегда кто-то ругается, кто-то варит борщ, орут чьи-то дети, а в очереди в душ стоят вернувшиеся с моря отдыхающие, которые всех раздражают. Идиллия.

Нет, совершенно серьёзно. Я влюбилась в это место с первого взгляда. С первого подъёма по невероятно узкой лестнице с выщербленными ступеньками. С той минуты, когда, едва поставив чемодан и переведя дух, увидела в наших дверях заинтересованное лицо Ольги, живущей напротив.

– Приехала? Ну наконец-то! Три дня только разговоров. А чего стоим? Заходи в гости. Кофе будешь? Иди, иди, малого покажу.

Комната Ольги, те же восемнадцать квадратов, решительно отличалась от нашей. На плитке шипела и плевалась сковородка, за столом какой-то ребёнок корпел над тетрадкой с примерами, на диване устроилась с зеркалом и подводкой Анечка, учившаяся рисовать стрелки, а если протиснуться между завалами игрушек, книжек, чистого и грязного белья, стопочками лежащего на всех свободных предметах мебели, можно было добраться до кроватки, в которой спал мелкий. Мелкому было две недели от роду. И именно с ним меня познакомили в первую очередь. Я оторопело разглядывала младенца, думая о том, что в моём родном городе новорождённых детей до сорока дней вообще никому не показывают. Такая степень доверия подкупала.