Социологический ежегодник 2011

Заключение

Примеры из зоосоциологии, особенно те, что касаются вожаков, легко вызывают ассоциации с тем, что мы наблюдаем в человеческом обществе. Старый, почти беспомощный вожак, которого, однако, зоосоциум сохраняет и почитает, напоминает нам времена престарелых партийных вождей последних десятилетий существования Советского Союза. Также и социальные роли помощников вожаков, и стремление субдоминантов проникнуть в более высокие круги доминантов – все это находит свои аналогии в человеческом обществе. Трудно было бы утверждать, что мы имеем дело с гомологичными явлениями, хотя и вероятность этого представляется вполне значительной.

Такого рода сопоставления помогают понять, что многие явления в человеческом обществе связаны с эволюционной историей поведения человека. Тогда культурологические подходы добавляются или накладываются на понимание того, что структура человеческих социумов сохраняет в своей основе структуру зоосоциумов, основывается на многих инстинктивных или приобретаемых в результате облигатного обучения особенностях поведения человека.

Пока неопровержимо доказаны гомологические сходства лишь элементарных проявлений поведения человека и животных. Так, морфология поведения (т.е. позы, мимика, провления эмоций и т.п.) лидеров человеческого общества была изучена множеством исследователей. Однако исследования, посвященные механизмам принятия решений лидерами, анализ поведения руководителей человеческих коллективов оперируют лишь социологическими понятиями 87 . Между тем нелишне будет вспомнить, что на раннем этапе развития социологии сравнение социального поведения человека и животных было в порядке вещей. Во всяком случае, это относилось к таким проблемам, как социальная солидарность и альтруистическое поведение. Можно предположить, что сегодня, на совершенно новом этапе развития научного знания, возобновление диалога между социологами и специалистами по социобиологии и этологии могло бы принести заслуживающие внимания результаты.

87

How leaders influence the impact of affective events on team climate and performance in R&D teams / Pirola-Merloa A., Hartel C., Mann L., Hirst G. // The leadership quart. – Amsterdam, 2002. – Vol. 13, N 5. – P. 561–581; King J.B. Five defining characteristics of great CEOs. – Mode of access:12513

Социальная солидарность в ракурсе западной социальной психологии (Аналитический обзор) 88

Е.В. Якимова

Социальная солидарность принадлежит к тем феноменам общественной жизни, которые изучаются в рамках социальной психологии преимущественно в своих конкретных проявлениях. В социально-психологической литературе можно обнаружить немало теоретических соображений и еще больше эмпирических исследований, посвященных групповой сплоченности и согласию, интеграции и кооперации, эмпатии и симпатии, альтруизму и прочим формам просоциального поведения. Все эти явления и процессы имеют самое непосредственное отношение к формированию того социального состояния, которое со времен Дюркгейма принято называть социальной солидарностью. Тем не менее в контексте социальной психологии слово «солидарность» является скорее исключением или случайной оговоркой автора, чем намеренным использованием его в качестве специального термина. Аспекты или параметры солидарности, которые интересуют социальных психологов, чаще всего рассматриваются под углом зрения групповой динамики либо механизмов конституирования того или иного «качества» межличностных и внутригрупповых отношений. В определенном смысле можно говорить о том, что социальная солидарность до недавнего времени оставалась лакуной западного социопсихологического знания, хотя представители именно этой дисциплины сделали чрезвычайно много для идентификации и описания нюансов общественной жизни, которые объединены понятием «солидарность».

88

Аналитический обзор подготовлен в рамках исследовательского проекта «Социальная солидарность как условие общественных трансформаций: Теоретические основания, российская специфика, социобиологические и социально-психологические аспекты», поддержанного Российским фондом фундаментальных исследований (проект 11-06-00347 а).

Вполне вероятно, что эпизодическое присутствие данного понятия в работах социальных психологов, занятых анализом предпосылок и следствий феномена общественной солидарности, продиктовано желанием еще раз продемонстрировать независимость своей дисциплины и ее право на собственное, не заимствованное из других социальных наук видение проблемы. Тем не менее в последнее десятилетие положение существенно изменилось: термин «солидарность» все чаще встречается на страницах западной социально-психологической периодики и даже выносится в заглавие статей. Примечательно, что наряду с рассмотрением тех или иных аспектов солидарности или специфики ее социопсихологического конструирования (преимущественно в условиях лабораторных малых групп), налицо также стремление обозначить границы дисциплинарного подхода к этому объекту социального анализа. Чаще всего речь идет о субъективном опыте, или «переживании», специфических межличностных либо внутригрупповых отношений (связей, контактов), имеющих ярко выраженный аффективный компонент. Названная тенденция современного западного социально-психологического анализа солидарности и ассоциированных с ней социопсихологических процессов получила яркое воплощение в работах профессора социологии Университета Аризоны (г. Тусон, США) Линды Мольм. В 1990-е годы Мольм являлась соредактором международного журнала «Social psychology quarterly» и председателем сразу двух секций Американской социологической ассоциации (социальной психологии и социальной теории); с конца 1990-х годов она возглавляет крупный исследовательский проект по изучению механизмов социальной интеграции, который финансируется Национальным научным фондом США. Цель данного проекта состоит в изучении процессов и структур социального обмена как контекста и фактора просоциального поведения и отношений взаимности (reciprocity), продуцирующих социальное доверие и солидарность. В 2009 г. инициатор и руководитель проекта Л. Мольм стала лауреатом премии Кули-Мида, которая ежегодно присуждается Американской социологической ассоциацией за выдающиеся заслуги в развитии социальной психологии.

Главным объектом научных интересов Мольм выступает феномен взаимности как катализатор социальной солидарности в межличностных и межгрупповых отношениях, где взаимность трактуется как конечный результат специфически структурированного обмена типами социальной деятельности и ее продуктами между диадическими и сетевыми партнерами. Как замечает в связи с этим профессор социологии Стэнфордского университета (Калифорния) С. Риджуэй, «работы Линды Мольм по проблемам социального обмена… трансформировали одну из ключевых исследовательских перспектив современной социальной психологии» путем радикальной смены аналитических приоритетов применительно к этому явлению общественной жизни (Ridgeway, 2010, p. 118). Обсуждение структурного и властного неравенства обменных потенциалов, провоцирующих конфликт партнеров, сменилось преимущественным изучением конституирования «обоюдности», или отношений взаимности, т.е. таких контактов между акторами, которые способствуют их солидарности в пространстве обменных действий и закладывают базу для социальной интеграции за его пределами. Кроме того, в работах Мольм прослеживается структурная и содержательная дифференциация самих отношений обмена под углом зрения их неоднозначности в качестве механизма социального сплочения.

Реконструируя интеллектуальную биографию Мольм, Риджуэй отмечает независимость ее научных поисков, позволивших исследовательнице выйти за рамки необихевиористской парадигмы, которая доминировала в теориях обмена 1970-х годов, и переосмыслить договорную модель обменных отношений с точки зрения содержащейся в них практики взаимности. На формирование научных интересов Мольм заметное влияние оказали идеи Р. Эмерсона, П. Блау, Г. Келли и Дж. Тибо, однако уже в 1980-е годы изучению формальных переговоров она предпочла эмпирический анализ повседневных обменных операций, которые по большей части являются негласным, имплицитным конституированием взаимности без заранее оговоренных гарантий со стороны партнеров, но с надеждой на обоюдную выгоду. Мольм не только дифференцировала обменные отношения, разделив их на договорные и базирующиеся на взаимности; она продемонстрировала, что «определенным образом структурированная взаимность играет ключевую роль в формировании интегрирующих связей между людьми, обусловливая социальную перцепцию происходящего как справедливого / несправедливого обмена», – констатирует С. Риджуэй (Ridgeway, 2010, p. 117–118).

По замечанию самой Линды Мольм, анализ структуры взаимности является ключом к пониманию социальных функций этого феномена в контексте повседневных социальных обменов микро- и макроуровней. Представляя свой лонгитюдный проект изучения взаимности в качестве социопсихологического механизма конституирования социального доверия и солидарности, автор характеризует взаимность как «акт предоставления пользы (выгоды, преимуществ, прибыли) другому (другим) в ответ на полученную от него (от них) пользу (выгоду, преимущества, прибыль)» (Molm, 1981). Мольм считает взаимность одним из фундаментальных свойств не только социального обмена, но и социальной жизни в целом. Как заметил в связи с этим Р. Эмерсон, именно взаимность обеспечивает процессу обмена его наименование и содержание: «Блага, приобретаемые посредством социальных процессов, обусловлены благами, предусмотренными “в обмен”» (Emerson, 1981, p. 32). Тем не менее в социологических и психологических концепциях обмена отношения взаимности никогда не были предметом специального исследования. Мольм полагает, что невнимание социальных психологов к этому аспекту обменных действий продиктовано их восприятием обоюдных контактов в актах обмена как само собой разумеющейся вещи, как данности, которая не меняется и потому, по выражению Эмерсона, лишена всякого теоретического интереса (Emerson, 1972).

Между тем социальные аналитики, принадлежащие к иным исследовательским традициям, неоднократно писали об отношениях взаимности как о важнейшем принципе общественной жизни (Hobhouse, 1906, p. 12) и базисе социальной солидарности и сплочения (Simmel, 1950, p. 387). В середине ХХ в. Г. Беккер ввел в научный оборот термин «homo reciprocus» для обозначения человека как биологического вида (Becker, 1956, p. 1); несколько позже А. Гоулднер опубликовал свои размышления о «норме реципрокности» как регуляторе социальных отношений, или интернализованном моральном обязательстве (Gouldner, 1960). Существенный вклад в осмысление этого феномена внесли представители социобиологии, рассматривающие взаимность в качестве эволюционной предпосылки общественной кооперации (Nowak, Sigmund, 2000).

Игнорирование социальной психологией компонента взаимности, продолжает Мольм, объясняется также тем, что долгое время в ее поле зрения находился только один вариант обменных актов – непосредственный обмен типами деятельности и их результатами на основе предварительной договоренности сторон («ты – мне, я – тебе»). Сегодня в фокусе внимания автора и ее единомышленников находится весь спектр отношений социального обмена, главными из которых Мольм считает реципрокные, или обоюдные, обмены, охватывающие цепочку акторов, встроенных в ту или иную социальную сеть. Обоюдные обмены – это отношения акторов, «осуществляющих индивидуальные действия в пользу другого (других), – помощь, совет, участие, услуга – без предварительного обсуждения ответных благотворительных действий потенциальных партнеров» и без определенных гарантий того, что последует немедленный ответный благотворительный акт (Molm, 2010, p. 119–120).

Анализ отношений взаимности в контексте социального обмена составляет основное содержание исследовательской программы Мольм, стартовавшей в конце 1990-х годов. Оценивая предварительные итоги этой работы, которая сегодня близится к завершению, американская исследовательница подчеркивает, что за прошедшие годы были накоплены эмпирические данные, свидетельствующие о неоднозначном воздействии обменных отношений на конституирование просоциального поведения их участников и формирование интегрирующих аффективных связей как предпосылок социальной солидарности. Опираясь на идеи социальной антропологии (Б. Малиновский, М. Мосс), Мольм выдвинула гипотезу о том, что главной детерминантой неоднозначной интегрирующей функции социальных обменов выступает их структура. Еще К. Леви-Стросс обратил внимание на то, что коллективные системы непрямого (или опосредованного) обмена, т.е. такие, которые включают более двух человек, формируют более крепкие интегрирующие связи между людьми, чем парные ограниченные обмены (Levi-Strauss, 1969). Это предположение антропологов, замечает Мольм, представляется весьма актуальным для современного обществознания в свете проблемы формирования социального капитала и гражданских сообществ. Тем не менее оно так и не получило какого-либо теоретического развития, не говоря уже об эмпирической верификации. Поэтому одной из главных задач лонгитюдного проекта Мольм и ее коллег стала экспериментальная проверка классической антропологической гипотезы о роли социального обмена в продуцировании аффективных интегрирующих связей между людьми на базе разработанной ими «структурной теории реципрокности в контексте обменов» (Molm, Collet, Schaefer, 2007, p. 207).

Переходя к описанию структуры взаимности в пространстве обменных актов, Мольм формулирует следующие концептуальные положения:

а) взаимность структурирована; это значит, что она не является только нормой или только процессом, но обладает способностью к трансформации в пределах обменных действий; иными словами, отношения взаимности вариативны;

б) структура взаимности определяет фундаментальные различия форм социального обмена – не только с точки зрения характера обменных действий или их трансформации в зависимости от властных потенциалов акторов, но главным образом в качестве фактора формирования социальной солидарности;