Софья Перовская

В жизни Николай Иванович был очень сдержанным, спокойным и молчаливым человеком. Все силы своей души, мозг, знания он посвятил двум идеалам — революции и науке. Во время процесса первомартовцев Кибальчич поражал всех присутствующих спокойствием и хладнокровием. Он оживлялся и горячился лишь в том случае, если речь шла о достоинствах его метательных снарядов. Даже в тюремной камере, обреченный на смерть, он не терял времени даром: именно здесь он разработал свою идею летательного аппарата реактивного типа. Царский генерал Тотлебен сказал о нем и Желябове:

«Что бы там ни было, чтобы они ни совершили, но таких людей нельзя вешать. А Кибальчича я бы засадил, крепко-накрепко до конца его дней, но при, этом предоставил бы ему полную возможность работать над своими техническими изобретениями…»

Н. И. Кибальчич

Блестящие научные идеи Кибальчича были понятны и высоко оценены учеными много позднее.

Рядом с Кибальчичем — Геся Гельфман. Это маленькая хрупкая женщина с умными и грустными глазами, с копною черных пышных волос. Ее некрасивое, но приветливое и добродушное лицо симпатично и привлекательно.

Геся родилась и выросла в фанатичной еврейской семье. Не в силах терпеть семейное иго, косность, укоренившиеся предрассудки, она бежала из дома, проклятая родителями. В Киеве молодая девушка начала работать в швейной мастерской. Здесь ее захлестнул широкий поток революционного движения. За свои связи с революционерками Г. Гельфман была жестоко наказана: после двухлетнего предварительного заключения она провела два страшных мучительных года в мрачном Литовском замке. Но испытания не сломили ее. Напротив, именно здесь, в заключении, из нее выработалась настоящая революционерка. В 1879 году Геся бежала из отдаленной северной губернии, куда была сослана, отбыв наказание. В Петербурге она с жаром и страстью бросилась в борьбу.

В 1881 году Гельфман была хозяйкой конспиративной квартиры на Тележной улице в Петербурге. В квартире хранился динамит, снаряды. В любую минуту динамит мог взорваться, от него болела голова… Геся была незаменимой хозяйкой. Никто другой как она не мог обращаться с дворником, городовыми, домохозяевами. Только она с необыкновенной ловкостью и находчивостью умела обвести их в разговоре и рассеять всякие подозрения. В квартире Гельфман и Саблина собрались заговорщики в последний раз — в день покушения 1 марта.

Показания Г. Гельфман на следствии и суде были немногословными, краткими и скудными. При первом допросе 3 марта она отказалась отвечать следователю на какие бы то ни было вопросы. После очной ставки с Рысаковым, Гельфман признала свою принадлежность к «Народной воле», однако на большинство вопросов о деятельности организации и отдельных революционеров возражала односложно: «Отвечать не желаю».

Подобной тактики запирательства придерживался и другой подсудимый — стойкий революционер и преданный товарищ Тимофей Михайлов. Ему труднее, чем другим, защищать себя — он был малограмотным рабочим. Но как ни бились с ним власти, Михайлов остался непоколебимым: виновным себя не признал, все обвинения отрицал, не бросил тень ни на одного из товарищей.

Т. М. Тарасов

Пятнадцатилетним подростком приехал Михайлов из бедной смоленской деревни в Петербург — на заработки. Работал чернорабочим, затем, вплоть до ареста, котельщиком на заводах Растеряева, Голубева, Петрова… Он рано втянулся в революционное движение; познакомился с Желябовым и через его посредство вступил в «боевую рабочую дружину». При подготовке мартовского покушения на Александра II Михайлову была поручена ответственная роль бомбометателя.

Утром 3 марта, не зная об аресте Гельфман, Тимофей явился на конспиративную квартиру на Тележной улице. Здесь его ожидала засада. Прежде чем городовые бросились на него, Михайлов успел выхватить револьвер и сделать шесть выстрелов…

Перед царским судом предстали представители всех сословий Российской империи: дворянка Перовская, сын крестьянина Желябов, рабочий Михайлов, сын священника Кибальчич, мещанка Гельфман. Они олицетворяли собой единство всех лучших передовых людей России, поднявшихся на борьбу с самодержавием.

Среди подсудимых был и шестой — 19-летний студент горного института Н. И. Рысаков. В надежде на помилование, он малодушно выдал всех, кого только мог выдать, рассказал все, что только знал. Он один из шестерых чувствует себя неспокойно: вертит головой, ерзает на стуле, лицо покрыто красными пятнами.

Желябов сказал на суде: «Служил я делу освобождения народа. Это мое единственное занятие, которому я много лет служу всем моим существом». Слова Желябова с полным правом могли бы повторить и Перовская, и Кибальчич, и Михайлов, и Гельфман. Они служили делу освобождения народа, вполне отдавая себе отчет в том, какая участь ожидает их. Они были готовы принять смерть, ибо дело всякого убежденного деятеля, как сказал Желябов, дороже ему жизни. Поэтому подсудимые поражали всех своим спокойствием и выдержкой.

Софья Львовна, как всегда, одета чисто и аккуратно: черное платье, белый воротничок. Держится спокойно, скромно, с чувством собственного достоинства. Говорит мало. На вопрос о виновности отвечает, как и на следствии: «Я признаю себя членом партии „Народной воли“ и агентом „Исполнительного комитета…“» Подобно Желябову, всячески пытается выгородить своих товарищей — Михайлова и Гельфман, надеясь спасти им жизнь.

Обвинительную речь произнес Н. В. Муравьев, товарищ прокурора петербургской судебной палаты, будущий министр юстиции, а некогда участник детских игр Сони Перовской. Выслуживавшийся Муравьев не скупился на краски, расписывая «злодеяния» террористов. Изобразив Перовскую и ее товарищей, как разбойничью шайку, Муравьев обвинил их в полной безнравственности. Молчавшая до того Перовская ответила ему гневной речью:

«Много, очень много обвинений сыпалось на нас со стороны г. прокурора, — сказала она. — Относительно фактической стороны обвинений я не буду ничего говорить, я все их подтвердила на дознании, но относительно обвинения меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении к общественному мнению, относительно всех этих обвинений, я позволю себе возразить и сошлюсь на то, что тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходилось действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».

От имени подсудимых выступил Желябов и произнес замечательную речь. В ней он пытался изложить программу и тактику «Народной воли», показать заслуги партии перед родиной и народом. Председатель суда придирался к любой мелочи, чтобы прервать речь; высокопоставленная публика, сидевшая в зале, с лицами, искаженными злобой, шикала. Желябов не смог сказать все, что хотел и как хотел. Но и то, что он сказал на суде, прозвучало как грозное обвинение всему самодержавному строю. На речи Желябова училось не одно русское революционное поколение.