Софья Перовская
Шрифт:
29 марта был вынесен приговор шести цареубийцам.
Они обвинялись в том, что вступили в тайное революционное общество — «русскую социально-революционную партию», в том, что, вступив в общество, как члены его, посягали на жизнь царя и убили его 1 марта 1881 года. Все шестеро были приговорены к смертной казни через повешение. Перовская не пожелала просить царя о помиловании. Она, как и Желябов, была глубоко уверена, что единственным судьей в деле борьбы между революционной партией и правительством может быть народ, а не царь и его чиновники.
Варвара Степановна Перовская на заседаниях суда не присутствовала, но после объявления приговора просила разрешения проститься с дочерью. Ей ответили отказом: с момента вынесения приговора Перовская считалась мертвой… В последний раз Варвара Степановна увидела свою дочь
Накануне казни в тюрьму пришли пять священников для последнего напутствия приговоренных. Перовская категорически отказалась принять священника. Она была атеисткой и не нуждалась в утешениях и напутствиях защитника того строя, борьбе с которым она отдала свою жизнь. А через два часа после ухода священников в дом предварительного заключения приехал палач Фролов и начал приготовления к казни.
3 апреля 1881 года приговор был приведен в исполнение над пятью террористами. Смертная казнь Г. Гельфман была отсрочена ввиду ее беременности и только 2 июля по «высочайшему повелению» заменена бессрочными каторжными работами. В 1882 году заключенная умерла в тюрьме, вскоре после рождения ребенка, который был немедленно у нее отнят.
В день казни Перовскую разбудили в 6 часов утра. Заключенные быстро попили чаю и переоделись в черные арестантские шинели и такие же шапки без козырьков. На голову Перовской надели черный капор. На грудь каждому была прикреплена черная доска с белой надписью «цареубийца». Во дворе тюрьмы уже стояли две позорные колесницы, запряженные лошадьми. Софья Львовна, больная, ослабевшая, увидев их, побледнела и зашаталась. Но слова Тимофея Михайлова: «Что ты, что ты, Соня, опомнись» — поддержали ее. И справившись с минутной слабостью, Перовская твердо поднялась на колесницу. Приговоренных усаживали на скамьи, спиной к лошади, руки, ноги и туловище прикрепляли ремнями к сиденью. Руки Перовской скрутили так туго, что она попросила: «Отпустите немного, мне больно». — «После будет еще больнее», — буркнул в ответ жандармский офицер.
Казнь происходила на Семеновском плацу в Петербурге. Власти, опасавшиеся возможных инцидентов, приняли все меры предосторожности. В этот день было мобилизовано несколько полков войск. Улицы, по которым следовал кортеж с осужденными, Семеновский плац и прилегающие к нему районы были забиты народом, обильно прослоенными городовыми, жандармами, военными.
Перовская сидела на второй колеснице между Кибальчичем и Михайловым, на первой ехали Желябов и Рысаков. По пути к Семеновскому плацу Михайлов неоднократно выкрикивал что-то, обращаясь к народу, но барабанная дробь заглушала его слова. Нелегко было в эти минуты заставить себя быть спокойной. Большая выдержка, огромное самообладание нужны были для этого. Софья Львовна Перовская не изменила себе: она умирала так же, как прожила свою короткую, но нелегкую жизнь — с гордо поднятой головой.
«Софья Перовская выказывает поразительную силу духа, — писал очевидец. — Щеки ее сохраняют даже розовый цвет, а лицо ее, неизменно серьезное, без малейшего следа чего-нибудь напускного, полно истинного мужества и безграничного самоотвержения. Взгляд ее ясен и спокоен; в нем нет и тени рисовки…»
После того, как был прочитан приговор, смертники простились друг с другом. Только Перовская отказалась подойти к Рысакову — даже здесь, на эшафоте, она не могла простить подлости и предательства.
Раздалась барабанная дробь, отвратительные саваны смертников закрыли тела героев. В 9 часов 30 минут утра казнь окончилась.
Корреспондент кельнской газеты, присутствовавший при казни, писал: «Я присутствовал на дюжине казней на Востоке, но никогда не видел подобной живодерни».
Трупы висели не более двадцати минут. Затем их сняли, положили в наскоро сколоченные ящики-гробы, вымазанные черной краской, и под сильным конвоем отправили на Преображенское кладбище под Петербургом. Конные жандармы и казаки сдерживали натиск безбилетной публики, стремившейся прорваться ближе к эшафоту. Тем временем многие из «чистой» публики, по билетам занимавшие во время казни лучшие места, старались добыть — «на счастье!» — кусок веревки, на которой были повешены «государственные преступники»…
Казненных хоронили под большим секретом. Кладбище охраняла сотня казаков. Могила была тщательно замаскирована.
Смотрителя кладбища вынудили дать подписку в том, что он никогда никому не укажет могилу и не назовет имен похороненных. Специальный охранник был приставлен к смотрителю и в течение ряда лет неотступно следил за ним. Правительство боялось даже мертвых революционеров, не понимая, что их дела и имена нельзя было спрятать в могиле, они сохранялись в памяти пробуждавшихся к революции масс.4 апреля 1881 года Исполнительный комитет «Народной воли» обнародовал свое обращение.
«Итак, новое царство обозначилось. Первым актом самодержавной воли Александра III было приказание повесить женщин. Не выждав еще коронации, он оросил престол кровью борцов за народные права.
Пусть так!
С своей стороны над свежей могилой наших дорогих товарищей мы подтверждаем всенародно, что будем продолжать дело народного освобождения».
«Исп. ком. обращается с призывом ко всем, кто не чувствует в себе инстинкта раба, кто сознает свой долг перед страждущей родиной, — сомкнуть свои силы для предстоящей борьбы за свободу и благосостояние русской земли».
Однако силы народовольцев, оторванных от народа, были слишком малы и слабы. Центр «Народной воли» был разгромлен. Сохранившиеся кружки существовали изолированно. Конец «Народной воле», как революционной партии, положили последовавшие один за другим процессы: 20-ти в 1882 году, 17-ти в 1883 году, 14-ти в 1884 году и процесс 21-го в 1887 году.
С покушением 1 марта 1881 года была связана судьба нескольких десятков народовольцев. Большинство из них постигла та же участь, что и пятерых казненных. До Октябрьской революции дожили лишь пять первомартовцев: А. В. Якимова — хозяйка «сырной лавки Кобозевых», А. В. Тырков — член наблюдательного отряда; члены Исполнительного комитета «Народной воли» — М. Ф. Фроленко, участвовавший в подкопе на Малой Садовой в Петербурге, и В. Н. Фигнер, в квартире которой были изготовлены бомбы, П. С. Ивановская-Волошенко, жившая вместе с Грачевским на конспиративной квартире, где хранился динамит, использованный 1 марта. Остальные первомартовцы погибли на эшафотах или в тюрьмах. Н. Е. Суханов был казнен в 1882 году, Г. П. Исаев умер в 1884 году в Шлиссельбурге, там же кончил свои дни в 1887 году М. Ф. Грачевский…
Революционеры-народники исчерпали себя первым мартом, указывал В. И. Ленин. В этих словах кратко выражена трагедия второго поколения русских революционеров. Момент их наивысшего успеха был в то же время моментом последнего напряжения сил. Царизм победил. «Коронованный мопс» — Александр III, свора озверевших «охранителей устоев» — от «министра борьбы» Толстого и демона реакции Победоносцева до 40 тысяч столоначальников, по выражению Салтыкова-Щедрина, управлявших Россией, действовали, исходя из принципа знаменитого будочника: «Тащить и не пущать». Для уцелевших борцов, так же как и для всех честных мыслящих людей, 80-е годы были исключительно тяжелым периодом.
Одни продолжали героические, но бесплодные попытки изменить что-либо террористическими актами. Так, например, Александр Ульянов, брат В. И. Ленина, пытался вместе с друзьями 1 марта 1887 года спустя шесть лет после убийства Александра II повторить подвиг Перовской и ее единомышленников. Царизм мстил казнями, наполнял каторгу новыми узниками. Он легко находил нужных ему палачей. Куда труднее было революции найти новых Желябовых, Перовских, Ульяновых…
Разочарование и уныние охватили других… С грустью вспоминая погибших борцов, эти люди считали, что кровь была пролита напрасно, что лишь через много десятилетий, а может быть и столетий, путем кропотливой мирной повседневной работы изменится лицо России. Одни видели выход «из всех зол» в распространении удобрений и семян… другие — в «преобразовании министерства государственных имуществ в министерство земледелия»… третьи — в других формах «самоуслаждения своими мещанскими прогрессами» [5] . Часть разочарованных либералов считала, что до большого поражения царизма в войне (подобно Крымской) нечего и думать о каком-либо сопротивлении ему.
5
В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 237.