Сокол-1

Лев Львович, дождавшись наконец настоящего дела, «рвал» машину так, что пилоты «мессеров» только удивленно шарахались от него в стороны. От него не отставали ведомые. Всем хотелось до конца испытать, на что способен «лагг», убедиться, что он ни в чем не уступает немецким истребителям.

Огневой клубок вертится пять, десять минут. Трудно шестерке против пятнадцати, но ничего, держатся, нападают. Сознание, что сверху — надежное прикрытие, придает уверенности в себе, в своих силах. А немцы никак не могут понять — откуда взялось у этих русских столько упрямства, они уже начинают потихоньку сдавать свои позиции, потому что бой принимает необычный оборот, это их пугает, они предпочитают действовать по хорошо отработанной привычной схеме.

Верховец, обеспечивая прикрытие, тоже замечает перемены в поведении фашистов. Он выжидает момент, когда его малейшего вмешательства будет достаточно, чтобы «мессеры» бросились врассыпную.

А может быть, это только кажется? Может, фашисты по-своему хитрят, чтобы расхолодить наших летчиков, притупить их бдительность, а затем разделаться с ними? Потому что не отступили они даже тогда, когда запылал «мессер», пораженный Капустиным. Комэск, воспитавший трех Героев Советского Союза — Маланова, Топольского, Шилова — был на высоте положения. Шестаков успел бросить ему по радио: «Молодчина!» и тут же нажал кнопку огня, сквозь прицел увидел вспоротое уже его снарядами брюхо Ме-109. Второй фашист устремляется к земле. Лев заходит в атаку на третьего, хочет начать стрельбу — оружие молчит. Кончился боезапас. Что делать? Выходить из боя? Но за ним увяжутся «мессеры», не отобьешься. Лучше имитировать атаки. Лев начинает преследовать то одного, то другого врага, но уже всем ясно: стрелять ему нечем. Ясно это и Верховцу. Оставив четверку прикрытия, он устремляется вниз. И очень кстати: Шестакова сверху, снизу, с боков зажали четыре «мессера», не дают ему вывернуться, а сзади, в хвост, пристраивается пятый, вот-вот полоснет из своих пушек.

Не раздумывая, не успев ничего осмыслить, Николай Андреевич молниеносно становится между Шестаковым и этим, пятым, «мессером», принимает на себя удар, его переворачивает, перед глазами плывут ярко-красные круги.

Командир спасен, вырвался! Он бросает свой последний козырь:

— Вся группа прикрытия — ко мне!

Как снег на голову, свалилась на фашистов четверка «лаггов». Те растерялись, начали выходить из боя. Один все же увязался за Шестаковым. Он сделал вид, что спасается от него бегством, фриц «клюнул» на приманку. Лев вывел его за собой на свою территорию, а затем передал Капустину по радио:

— Ну-ка зацепи его так, чтобы он пошел на вынужденную.

Капустин, разгадавший замысел командира, шел на небольшом расстоянии сзади. Ему ничего не стоило дать такую, как требовалось, короткую прицельную очередь. Немцу ничего не оставалось, как искать площадку для посадки.

Теперь можно было всеми силами прикрыть комиссара. Он «ковылял» у самой земли в сопровождении Головачева.

— «Сокол-два», я — «Сокол-один», что с тобой?

— Кажется, ранен в голову, кровь заливает глаза…

Но приземлился благополучно. Комиссара сразу же отправили в госпиталь. И одновременно послали машину за «мессером».

Итак, три сбитых.

Если бы не беда с Верховцом — можно только радоваться. Лев задумался…

Много хлебнул он лиха вместе с Николаем Андреевичем. Был уверен в нем, как в себе. Хотя порой и нелегко им бывало вместе. Взять хотя бы один из первых вылетов в Одессе. Шестакову нездоровилось. Верховец категорически требовал, чтобы он отложил намеченный вылет группой. Но куда там! А что получилось? При воздушной схватке Льву совсем стало плохо. Он вышел из боя, с трудом добрался до аэродрома. А летчики выкручивались, как могли. Хорошо еще, что все вернулись. Однако, когда Лев поправился, комиссар настоял на том, чтобы он извинился перед летчиками за свою строптивость.

«Верховец и тогда меня наставлял, — размышлял Шестаков. — Он везде и всюду оберегал и поднимал мой авторитет, а сегодня, рискуя собой, сохранил мне жизнь. Ох, и трудная же эта комиссарская должность. И каким человеком нужно быть, чтобы полностью соответствовать ей! Только таким, как Верховец — открытым и искренним, твердым и принципиальным, бойцом-истребителем с большой партийной душой».

Лев наметил себе к вечеру обязательно навестить комиссара. Но пришел приказ срочно перебазироваться в Венделеевку. Это снова отступление. Немец прет…

Начались сборы.

— Как быть с «мессером»? — обратился к Шестакову инженер полка Спиридонов.

— А где он?

— Техник Бутов приволок его на буксире.

— В каком он состоянии?

— Отбит элерон правого крыла.

— А где немецкий летчик?

— Разведка забрала его себе. Да там еще и с мотором что-то случилось — глохнет.

— Значит, на нем сейчас не полетишь?

— Ремонт нужен…

— Ну что ж, пусть Бутов тянет его в Венделеевку, там восстановим, опробуем.

Летчики быстро перелетели — расстояние не так уж и большое. Инженерно-технический состав отправился на машинах. Не успела колонна отойти от аэродрома — налетели немецкие бомбардировщики. Все машины с людьми укрылись в посадке, а Бутову с «мессером» на буксире некуда было деться, он оставил свой транспорт на дороге, который прямым попаданием бомбы был начисто уничтожен.

Дмитрий Спиридонов готов был рвать волосы на себе. Он знал, с каким трудом и с какой целью добывался этот «мессер». Знал, что Шестаков будет «лютовать», а силу его гнева лучше не испытывать на себе.

Но что же теперь делать?

С покаянной головой предстал инженер перед командиром. Лев сразу все понял. Его взгляд потемнел. Но странное дело — он не взорвался. Сказал сдержанно:

— Этого следовало ожидать, мы должны были вас прикрыть…

Спиридонов облегченно вздохнул, еще раз подивившись тому, с какой тщательностью Шестаков взвешивает вину людей, как он самокритичен, требователен к самому себе.

Подошел недавно прибывший штурман полка капитан Михаил Баранов — Герой Советского Союза. Он уже обо всем знал.

— Лев Львович, не огорчайся, раздобудем мы еще «мессер».

Только дальнейшие события разворачивались так, что об этой затее пришлось на некоторое время забыть.

Советские войска продолжали отходить. Началась переправа через Дон. 9-й гвардейский, оставив позади полевые аэродромы Ржевска, совхоз Каменка, Гнилушки, Кагалинское, потеряв летчиков Елохина, Фролова, Шелемина, Лукова, Казакова и около десятка ЛаГГ-3, также перебирался в задонские степи.

Сердце Шестакова обливалось кровью, когда он вместе с Барановым прокладывал на карте маршрут в Калач-на-Дону.

Накануне вернулся из госпиталя Верховец, рассказал о том, какой разговор по дороге состоялся у него с колхозниками. Люди прямо спрашивали: почему вы оставляете нас на растерзание фашистам? Будет ли конец отступлению? Найдутся ли в стране силы, чтобы опрокинуть гитлеровское нашествие?

Комиссар знал, что отвечать, но крестьян, над которыми висела угроза оккупации, убеждать было трудно. Тут нужны были не простые слова — призыв к действию.

— Товарищи колхозники, — обратился комиссар, — беда у нас с вами общая, и бороться с ней мы должны сообща. Вооружайтесь, оказывайте фашистам сопротивление, прячьте все от грабителей, идет зима — пусть с тыла их морит холод и голод, уничтожают ваши пули, а мы уж с фронта поднажмем, только вот с силами соберемся.