Сокол-1

— Спасибо и на том, — отвечали колхозники, — мы уж тут вас, если живы будем, не подведем, только вы возвращайтесь поскорее.

На прощание они снарядили целый обоз с продовольствием.

— Уничтожать жалко, а вам это все пригодится, — сказал председатель колхоза.

Так, вместе с конным обозом и явился комиссар в полк. Когда отъезжали от села, он оглянулся: колхозники грустно глядели вслед, смахивали со щек слезы.

Вспомнив об этом рассказе комиссара, Шестаков мысленно представил себя на месте колхозников, и ему стало не по себе. Ведь остаются старики, женщины, дети — все, по существу, беззащитные.

Что смогут они сделать против вооруженной до зубов банды гитлеровских головорезов? Лев не заметил, как сам себе задал тот же волновавший селян вопрос: будет ли конец отступлению? Ведь как ни посмотри, а выходит, что лично он, Шестаков, отступает перед фашистами еще с Испании. Честно и самоотверженно выполняет свой воинский долг, но все же его путь от Барселоны до Дона — путь отступления. Все его существо противилось признанию этого, но факт оставался фактом.

Ему очень захотелось поделиться с Мишей Барановым своими горькими раздумьями. Но тот, оптимист по натуре, увлеченно производил расчеты, делая все с таким видом, как будто прокладывает маршрут чуть ли не до самого Берлина.

«Счастливая у него натура, — подумал Лев, — никогда не огорчается… Впрочем, это характерная черта большинства людей полка».

За дверью раздались знакомые размеренные шаги Верховца. Командир обрадовался ему, пошел навстречу.

— Николай Андреевич, а мне ты как ответишь, если я тебя спрошу: когда конец нашему отступлению?

Комиссар понял, что командир все еще «переваривает» его вчерашний разговор с колхозниками. Но он знал обычай Шестакова сверять свои мысли с мнениями других. Потому твердо ответил, что думал, к чему пришел в итоге анализа всего происходящего:

— Дальше Волги враг не пойдет…

— Значит, от Волги я смогу отсчитывать километры назад, аж до Барселоны, Валенсии?

«Ага, вот что тебя мучает, командир», — догадался Верховец.

— Лев Львович, мы еще не знаем, сколько продлится война, но определенно можем сказать, что существование фашизма предрешено.

— Это как же понимать?

— Вы укоротили ему жизнь еще в Испании… Мы вместе укорачивали ее в Одессе. А Москва, Ленинград, Севастополь, а десятки, сотни других очагов героического сопротивления? Ты же охотник, хорошо знаешь, как ни силен дикий зверь, а рано или поздно выдыхается, и тогда его можно голыми руками брать.

— Рассудил ты здорово, комиссар, логика у тебя железная. Я тоже думаю, что дальше Волги отходить не придется.

— Сожмемся в пружину, а потом с такой силой разожмемся, что от третьего рейха только труха останется, — ответил Шестаков.

— Товарищ командир, карта и расчеты готовы, — доложил капитан Баранов.

— Отлично. Теперь давайте решать, на кого оставить инженерно-технический состав.

— На нынешнего секретаря партбюро полка Бориса Гловацкого и начальника штаба. Справятся, — предложил Верховец.

— Пожалуй, так будет правильно, — согласился Шестаков.

Через час летный состав во главе с Шестаковым, Верховцом, Барановым стартовал в Калач-на-Дону. Перед взлетом Лев Львович наказал Василию Погорелому взять в машину Никитина, Гловацкого, нового полкового врача Михаила Шанькова, любой ценой доставить их к месту назначения.

Пилоты улетели. Все остальные двинулись своим ходом — некоторые на машинах, а большинство — пешком. Все личные вещи везли два видавших виды ЗИСа.

Людям в этом переходе и во время переправы довелось пережить такое, чего не увидишь и в самом дурном сне. Но никто не дрогнул, все действительно показали настоящий советский характер.

Уже на дальних подступах к переправе у села Казанка скопилось в посадках огромное количество машин, не говоря уже о танках, артиллерийских тягачах, пушках. А у самой переправы — невероятное столпотворение. Днем никто не мог перебраться на ту сторону. Немцы беспрестанно бомбили, разрушая понтонные мосты, уничтожая все плавсредства. Добраться к противоположному берегу можно было только под покровом ночи. Но и то, попробуй, дождись своей очереди!

Никитин, остановив полк в посадках, решил проехать к начальнику переправы, выколотить у него пропуск на первоочередную переправу. Оставив всех на попечение Гловацкого, он на всякий случай прихватил с собой Кацена, юркая «эмочка», удивляя всех своей эмблемой на дверце с надписью «Одесса», помчалась к Казанке.

Коменданта переправы не пришлось долго уговаривать. Он только сказал:

— Побыстрее перебирайтесь, организуйте прикрытие переправы, иначе здесь все погибнут.

И выдал драгоценный пропуск.

Никитин, который вез в машине штабные документы и Знамя части, решил, чтобы лишний раз не рисковать, подождать полк у переправы, а Кацена с пропуском отправил назад.

Даня по дороге остановил крытую брезентом санитарную машину. Сел в кабину возле шофера и оторопел: за рулем — его старый друг Володя Белов, с которым вместе занимались штангой в клубе строителей на Крещатике.

Встреча с добрым товарищем — в любой обстановке радость. Ехали, рассказывали о себе, вспоминали прошлое. И вдруг — взрывы бомб. Володя затормозил, оба вывалились из кабины, грохнулись наземь. Кацен успел свалиться в кювет и тут его накрыло слоем горячей земли. Выбрался из-под нее — глазам предстала потрясшая его картина: санитарная машина опрокинута, Володя убит…

У посадок Кацена встретили Гловацкий, Спиридонов, Шаньков. Даня вручил им пропуск и почувствовал, как предательски подкашиваются его ноги. Врач уложил его на траву, осмотрел: несколько осколков впились в тело.

Полк двинулся к переправе. Когда подходили к ней — увидели целые стаи «юнкерсов», «хейнкелей», услышали взрывы бомб, от которых седой Дон буквально становился на дыбы.

В реке барахтались, цепляясь друг за друга, за все, что попадется под руки, сотни людей. А фашисты били и били, превращая русло в кипящий котел.

Не могло быть и речи об организации немедленной переправы. Встретивший полк Никитин приказал всем укрыться в кустарнике на подступах к переправе и ждать наступления темноты.

Только дождаться ее не удалось.

— Танки! Немецкие танки! — прокричал неизвестно откуда взявшийся кавалерист. Пулей промчавшись мимо, он вместе с конем бухнулся в воду, поплыл к тому берегу.

И тут же послышался грозный грохот. Лицо Никитина стало белым как бумага. Ведь с ними — Знамя части, документы.

— Выход один, — решил Спиридонов, — перебираться вплавь. Я хорошо плаваю, могу преодолеть реку со Знаменем.

— Тогда штабные документы беру себе, — сказал Никитин, — постараюсь тоже спасти.