Сокрушительный удар

Когда цена дошла до семидесяти тысяч, он начал хмуриться. На семидесяти пяти он яростно замотал головой и ушел прочь. Рыжий Файндейл подмигнул Вику Винсенту.

— Недешевая, однако, лошадка! — заметил Паули Текса.

— Пожалуй, даже слишком дорогая, — согласился я.

— Что ж, гордость обходится недешево. «Да, пожалуй», — подумал я. Любая гордость так или иначе обходится недешево.

Паули предложил выпить. Главные события дня завершились, и толпа хлынула к бару. Мы влились в общий поток.

— Нет, Джонас, серьезно! — говорил Паули, держа в руке стакан. Его черты снова были исполнены благодушия. — Отныне в игре нет места одиночкам. Тебе следует либо присоединиться к крупной фирме, либо же договориться с другими мелкими торговцами вроде тебя и действовать заодно. Это система, ее не переспоришь... тем более если ты рассчитываешь на прибыль.

— Ладно, Паули, хватит, — сказал я.

— Слушай, приятель, мне просто не хочется, чтобы ты вляпался в крупные неприятности!

— Да ничего со мной не случится! — сказал я. Но Паули потряс головой и возразил, что всерьез за меня боится. Я слишком честен, и мне это на пользу не пойдет.

Глава 8

Константин, Керри и Николь были на ипподроме: в этот день в скачках должен был участвовать жеребчик Константина, бывший фаворитом главного заезда. Константин был в таком дурном настроении, что им, пожалуй, было бы веселее в приемной у зубного врача. Поэтому вскоре после того, как они прибыли, Николь сбежал из атмосферы всеобщего уныния и с гримасой присоединился ко мне.

— Этот чертов Уилтон Янг...

Мы спустились к паддоку, чтобы посмотреть, как выводят двухлеток, участвующих в скачке для новичков.

— Скажи своему папе, пусть утешится тем, что Уилтон Янг скорее всего выбросил деньги на ветер.

— Ты думаешь?

— Многие ли лошади берут призы стоимостью в семьдесят пять тысяч?

— Папа убежден, что этот жеребчик выиграет Триумфальную Арку.

— Скорее утешительную скачку в Редкаре. Николь расхохотался.

— Да, это его подбодрит!

Я спросил, как поживает Речной Бог. Николь ответил, что конь ест хорошо и выглядеть стал уже лучше. Он спросил, не узнал ли я, зачем Кучерявому понадобились его лошади, и я сказал, что еще нет. И мы еще некоторое время провели вместе, скрепляя неожиданно возникшую дружбу.

Вик Винсент это заметил, и ему это не понравилось: он воспринял нашу дружбу как еще одно покушение на его монополию на Бреветтов. Даже Николь ощутил направленную на меня вспышку злобы.

— Что ты такого сделал, что Вик на тебя злится? — спросил он.

— Ничего.

— Но что-то же ты сделал? Я покачал головой.

— Дело не в том, что я сделал, а в том, чего я делать не собираюсь. И не спрашивай, что именно, потому что я тебе не отвечу.

Николь фыркнул.

— Что, профессиональная тайна?

— Ну да, вроде того.

Он искоса взглянул на меня и усмехнулся.

— Как тогда, когда я нечестно выиграл скачку, а ты не стал жаловаться на меня распорядителям?

— Н-ну...

— Ага, — сказал он. — Ты, может, и забыл, но я-то помню. Ты пришел четвертым. Ты слышал, как я наплел владельцу с три короба, и ничего не сказал.

— Но ты же выиграл.

— Ага... А если бы ты рассказал об этом, меня бы опротестовали.

— Так это когда было...

— Целых три года назад! — Он ухмыльнулся. — А клыки у леопарда прежние.

— Пятна.

— Клыки! — Усмешка мелькнула и исчезла. — Состязаться с тобой было сущим наказанием.

— Ну что ты!

— Ей-богу. Ты был милейшим парнем, пока не сядешь в седло, но уж тогда — берегись все!

Он помолчал.

— Я должен тебе сказать одну вещь... Я у тебя многому научился. Научился не ныть и не жаловаться, когда судьба к тебе несправедлива. Научился не обращать внимания на мелкие неприятности и стремиться вперед, вместо того чтобы пережевывать старые обиды. И не скулить, когда все идет не так, как хотелось бы. Так что, пожалуй, я тебе многим обязан.

— Ну, ты только что со мной расплатился, — ответил я.

* * *

Чуть позже я стоял, облокотившись на перила балкона на крыше трибун для избранных, и смотрел вниз. Внизу Вик Винсент переходил от группки к группке, болтал, хохотал, что-то записывал, хлопал людей по плечу. Он выглядел доброжелательным, осведомленным и компетентным. Он выглядел ребячливым, безобидным и в то же время надежным. На нем был плотный твидовый костюм и несколько щегольская темно-красная рубашка с белым воротничком и галстуком. Шляпы он не надел.

Хотелось бы мне знать, почему он вдруг в последнее время сделался таким агрессивно-алчным! Он всегда преуспевал и давно уже занял первое место среди барышников-одиночек. Он ежегодно проворачивал сделки на сумму около двух миллионов фунтов. При пяти процентах комиссионных это означало, что он каждый год зарабатывает по сотне тысяч. Даже если учитывать крупные расходы и большие налоги, у него все равно оставалось немало.

Работал он как поденщик. ВО время зимних аукционов он целыми днями торчал на холодном ветру, подсчитывал, оценивал, давал советы, покупал, делился своим опытом — не бесплатно, разумеется. А теперь, когда он мотался по захолустным уголкам, запугивая коневодов на провинциальных фермах, работы у него прибавилось, пожалуй, вдвое. Видимо, случилось нечто, отчего жажда денег довела его до грани преступления. Интересно, что именно?

* * *

Паули Текса исходил восторгами по поводу Ньюмаркета, утверждая, что этот ипподром лучше любого из виденных им в Америке от Саратоги до Гольфстрим-парка. Когда я выразил ему свое недоверие, Паули признался, что ньюмаркетский ипподром нравится ему тем, что он такой маленький, такой старомодный, такой удивительно английский... Трибуны в Ньюмаркете были сравнительно новые и комфортабельные; но я, усмехнувшись про себя, подумал, что, видимо, «маленький, старомодный и английский» ипподром непременно предполагает неудобные скамьи, толкучку в баре и отсутствие нормальной крыши над головой.

Паули говорил, что ему также очень понравилось поле. Ему нравилось смотреть, как лошади скачут по траве. Ему нравилась длинная и прямая правосторонняя скаковая дорожка.

— А ты в Ньюмаркете уже бывал?

— Конечно! Четыре года тому назад. Но только проездом.

Мы посмотрели, как заляпанный грязью маленький жокей выиграл скачку после пяти фарлонгов состязания с соперником с минимальным отрывом, а потом, спускаясь с трибун, столкнулись с Константином и Керри.

Она представила мужчин друг другу. Один — крупный бизнесмен с серебряной сединой, другой — крепенький коротышка-американец. Оба друг другу сразу не понравились. Обменялись вежливыми светскими фразами. Константин держался мягче, Паули — более жестко, но не прошло и двух минут, как оба кивнули и поспешили расстаться.