Сокрушительный удар

— Этот мужик слишком много о себе понимает, — заметил Паули.

Уилтон Янг прибыл на вертолете за четверть часа до большой скачки. У Уилтона Янга был свой собственный «Белл-Рейнджер» с личным пилотом, что было на порядок круче личного «Роллс-Ройса» Бреветта. Кроме того, Янг старался, чтобы его появление всегда производило как можно больше шуму. Константин Бреветт, конечно, ставил себя очень высоко, но Уилтона Янга ему в этом отношении было не переплюнуть.

Вертолет приземлился в дальнем конце загона, и Уилтон Янг прошествовал через ворота в паддок, где как раз выводили перед скачкой одного из его четырех лучших трехлеток.

Пронзительный голос йоркширца рассек сырой октябрьский воздух, подобно бензопиле. Слов издалека было не разобрать, но общий агрессивный тон слышался вполне отчетливо.

Константин стоял в другом конце паддока, как бы заслоняя собой маленькую группку, состоявшую из Керри, тренера и жокея, и пытаясь не обращать внимания на то, что все величие этой сцены только что было испорчено наглым паразитом, буквально свалившимся с неба.

— Теперь не хватало только, чтобы лошадь Уилтона Янга обставила папину! — сказал мне на ухо Николь.

Увы, именно это и произошло. Лошадь Янга пришла впереди на два корпуса. И даже без особых усилий.

— Папашу удар хватит, — заметил Николь. Однако Константин умел сохранять лицо даже в поражении и мужественно утешал своего тренера, делая вид, что не замечает бесстыдного ликования, царившего всего в трех шагах, у места, где расседлывают победителя.

— Так всегда бывает, — сказал Николь. — Если ты не хочешь, чтобы какая-то лошадь выиграла, она непременно придет первой.

Я улыбнулся.

— Например, та, на которой ты отказался ехать...

— Чувствуешь себя последним идиотом.

— И так всегда.

Вечером я уехал с ипподрома, лежащего в миле от шоссе на Лондон. Я заехал в город и повернул направо, к аукционным загонам. Николь был со мной: Константин вернулся с Керри в гостиницу зализывать раны. Мы обошли конюшни и осмотрели с десяток годовичков, которых я предполагал приобрести. Николь сказал, что ему интересно, как выбрать себе лошадь, потому что он не хочет всю жизнь полагаться на мнение своего барышника.

— Если таких, как ты, станет больше, я останусь без работы, — заметил я.

Там была кобылка от Он-Сафари, которая мне понравилась: крупная широкогрудая гнедая лошадка с добрыми глазами. Ее предки славились резвостью, ее мать родила уже двух лошадей, которые брали призы в двухлетнем возрасте, и я подумал, что, если за нее не потребуют астрономической суммы, она вполне подойдет Эдди Инграму.

Ее должны были выставить на продажу примерно через час после начала вечерних торгов. Чтобы скоротать время, я купил пару средненьких жеребчиков, по тысяче каждый, для тренера в Чешире.

По-прежнему в сопровождении Николя, я вышел на улицу, чтобы посмотреть, как выводят кобылку от Он-Сафари. Она двигалась так же хорошо, как выглядела. Я начал бояться, что предоставленного Эдди Инграмом кредита в пятнадцать тысяч будет недостаточно.

И тут возник Джимини Белл. Он незаметно и ловко втерся между Николем и мной, когда мы стояли у изгороди.

— У меня к тебе записка, — сказал он. Сунул мне в руку сложенный листок бумаги и исчез прежде, чем я успел предложить ему выпить. Это было так же невероятно, как если бы назойливый гость удалился, не дожидаясь обеда.

Я развернул записку.

— Что случилось? — спросил Николь.

— Ничего.

Я засунул листок во внутренний карман пиджака и постарался согнать с лица нахлынувшую мрачность. Записка была написана крупными буквами и не оставляла сомнений относительно того, что имел в виду ее автор.

«НЕ ТОРГУЙСЯ ЗА 182».

— Джонас... Ты вдруг напрягся, как проволока под током.

Я рассеянно взглянул на Николя.

— Бога ради, что случилось? — повторил он. Я заставил себя немного расслабиться и легкомысленно ответил:

— Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

— А за что ты взялся?

— Видимо, скоро узнаю.

— Не понимаю.

— Не обращай внимания, — посоветовал я. — Пошли посмотрим, как будут продавать эту кобылку.

Мы вошли в большое круглое здание и уселись недалеко от двери. Этот сектор, как всегда, был забит коневодами, барышниками и прочим людом, имеющим отношение к скачкам. Прямо за нами уселся Ронни Норт. Он наклонился, просунул голову между нами и сообщил:

— Говорят, что кобылка от Он-Сафари скорее всего бесплодна. Какая-то инфекция... Так что вряд ли она годится на племя. Такая жалость!

Николь встревожился и, похоже, разочаровался на мой счет. Он задал Ронни пару вопросов, но тот только печально покачал головой и сказал, что деталей он не знает, но слышал об этом от самых надежных людей.

— Ну, в таком случае она будет стоить не так уж дорого, — сказал Николь, повернувшись ко мне.

— Если это правда, то да.

— А ты думаешь, что это не правда?

— Не знаю.

На продажу был выставлен лот 180. Времени оставалось очень мало.

— У меня дело срочное, — сказал я Николю. — Увидимся позже.

Я бросился к телефону. Кобылка от Он-Сафари прибыла из Ирландии, с какой-то фермы, о которой я раньше и не слышал. Прошло целых две драгоценных минуты, пока справочная в Ирландии искала их номер. Я спросил, нельзя ли дозвониться туда немедленно.

— В течение получаса.

— Если я не дозвонюсь туда сейчас, потом будет слишком поздно!

— Подождите...

В трубке послышались щелчки, голоса, и внезапно женский голос с типично ирландским акцентом очень отчетливо произнес:

— Алло!

Я спросил, не болела ли кобылка от Он-Сафари какими-нибудь заразными заболеваниями и проходила ли она тест на фертильность.

— Ну-у, — ответила ирландка, нарочито растягивая слова, — этого я вам сказать не могу. Я сама в лошадях не разбираюсь. Я тут у них за детишками приглядываю, пока мистер и миссис О'Кири не вернутся из Дублина. Они будут где-то через часик. Вот тогда позвоните, они вам все скажут.

Когда я вернулся, кобылку уже вывели на круг и торг за нее начался. Место рядом с Николем было занято. Я встал в проходе, через который лошадей выводят на арену, и слушал, как аукционист заверяет покупателей, что здоровье у лошади отличное.