Соль под кожей. Том третий

— Нет, Авдеев, сегодня от тебя требуется только натура.

Я придерживаю его за локоть, улыбаюсь, боковым зрением чувствуя и пару щелчков камеры, и несколько завистливых женских взглядов. И отхожу в сторону, делая вид, что очень хочу поговорить с одной странной женой банкира, аккуратно лавируя по залу, боком обходя маленькие столики, изредка здороваясь и обмениваясь парой фраз вежливости с гостями, большая часть которых мне так или иначе знакома. Когда Угорич замечает, что Вадим ненадолго остался один — тут же бросается к нему. Причем настолько быстро, что это даже смешно. Авдеев прав — братец наверняка планирует вытрясти из него инвестиции в свой очередной, полностью тухлый проект. Но главное — мой план работает, и Оксана остается без присмотра. Отсутствие надзирателя в лице любимого мужа, делает ее смелее, раз она даже голову рискнула поднять, но, заметив приближающуюся меня, тут же меняется в лице и пытается отойти в сторону. Бессмысленные попытки человека, разучившегося делать что-то по собственному желанию, а не по команде.

— Можешь бегать и дальше, и тогда ты, и твои драгоценные дети будут гнить под мостом, — говорю так, чтобы слышала только она. К счастью, Оксана нарочно выбрала самый пыльный и нефотогеничный угол, так что конкурентов на этих несколько метров свободного пространства у нас нет. — А можешь высунуть голову из жопы, выслушать меня и воспользоваться моим предложением. Предупреждаю — я скажу только раз и предложение мое действует несколько дней. Потом лавочка щедрости Валерии Ван дер Виндт закроется, и я тебе клянусь — даже если ты приползешь на порог моего дома вместе со своими драгоценными детками, я не открою дверь.

Глаза Оксаны становятся круглыми, как у курицы, а выражение лице недвусмысленно подсказывает, что она думает о наличии у меня души, сердца и прочих сочувствующих органов. А я просто знаю такой тип женщин, да и саму Оксану успела «пощупать» на способность сорваться с поводка — она никогда не сделает этого добровольно. Даже если увидит оставленные без присмотра ключи от ошейника и цепи — вместо того, чтобы воспользоваться шансом на побег, виляя хвостиком понесет их Угоричу. Единственный способ расшевелить эту лишенную воли амебу — не оставить ей выбора, предельно четко дать понять, что сегодня, прямо здесь и сейчас, она получает беспрецедентное предложение лучшей и спокойной жизни. И надо либо брать — либо признать, что ты просто бесхребетное чмо, которое не любит своих детей и не готово сражаться за их лучшую жизнь.

— Я не понимаю… — мямлит Оксана.

— Счет в банке на пятьдесят тысяч евро, — даже слушать ее потуги не собираюсь, — они твои. Деньги чистые, с ними все в порядке, и они твои. Дом в пригороде Берлина, небольшой, но со всеми удобствами, оформлен в собственность на твое имя. Три билета на самолет завтра в двадцать два тридцать.

Есть небольшая ирония в том, что и деньги, и дом, на которые он куплен, я взяла с одного из левых счетов Завольского, которые пришлось в спешном порядке ликвидировать. Себе не оставила ничего. Представляю лицо жирного борова, если бы он узнал, что бабло, которое он с таким трудом отмывал через кучу подставных фирмочек, пошло не на покупку очередной цацки для его новой шлюхи, а почти что на благотворительность.

Быстро оглядываюсь, чтобы убедиться, что Угорич полностью сосредоточен на Вадиме, и незаметно сую Оксане ключ от банковской ячейки. Я ничем не рискую, даже если этой клуше хватит ума потерять свой единственный путь на свободу, потому что к нему прилагается обязательная банковская идентификация личности. А любая попытка постороннему получить доступ до ячейки будет считать попыткой взлома и заблокирует ее на год без возможности снятия блокировки.

Оксана, секунду помедлив, сжимает ключ в кулаке, а потом незаметно сует его в сумку. Надеюсь, у нее на такие случаи есть какой-то работающих способ избежать если не обыска, то хотя бы обнаружения вот таких маленьких «секретиков». Каким-то же образом ей удалось даже любовника завести, а рядом с таким психопатом как Угорич, следящим за каждым шагом и вздохом своей жертвы, это задача уровня Джулиана Ассанджа.

— Зачем ты это делаешь? — еле слышно шелестит. — Константин ужасный человек… Если он узнает, что ты… что ты сделала это для нас…

«Потому что эти дети — мои племянники».

Мне даже мысленно крайне тяжело дается эта правда, произносить ее вслух я вообще никогда не планирую. А тем более — знакомиться и наводить мосты.

— Тебя не должно волновать, что будет, если случится какое-то гипотетическое «если», Оксана. — Она реально что ли трясется за всех людей на планете? В голове не укладывается. — Я даю тебе возможность сбежать. Почему — тебя тоже не касается. Но для собственного успокоения можешь думать, что это разовая акция под названием «Очистка совести» и в этом году главный приз достался тебе.

— Я не знаю… как, — продолжает мямлить Оксана.

— Ну придумай. Можно разок постараться найти способ улизнуть из дома не ради потрахушек с женатым любовником, а ради будущего детей. Ты ведь так их любишь, да?

Она корчит лицо обиженки, как будто в том, что я сказала, есть хотя бы слово неправды.

— Константин… — Оксана дергается, быстро ищет взглядом по залу, как будто боится, что он моментально появится на звук своего имени. — Он будет нас искать.

— Не будет.

— Ты не знаешь его, — паника заставляет ее непроизвольно повысить голос.

Я бы очень хотела его не знать.

Я бы очень хотела знать только того мальчишку, которого когда-то давно считала своим старшим братом — немного дерганным, нервным и очень ревнующим отца ко мне и матери, но мои любимым старшим братом. На которого я смотрела, как и положено младшей сестре.

Которому доверяла.

Доверяла даже когда он однажды зашел в мою комнату и закрыл дверь изнутри.

— У меня есть ваши с Саниным фото, — разыгрываю свою последнюю карту, забиваю финальный гвоздь в ее, а заодно — и свои сомнения. — Если ты с детьми не сядешь на этот самолет, я отправлю их твоему мужу и его жене.

Если Оксана и после этого не найдет в себе смелость сбежать — значит, она потеряна окончательно. И меня не будет мучить совесть, потому что даже попавшему в капкан зверю нужно приложить хотя бы минимальные усилия, чтобы сбежать, когда охотник освобождает его из ловушки.

Я нахожу Вадима взглядом — он все так же, с каменным лицом выслушивает Угорича, который чуть не из шкуры лезет, пытаясь произвести на него впечатление. От моего прежнего когда-то очень любимого старшего брата в этой мрази уже давно ничего не осталось. Хотя сейчас я совсем не уверена, было ли это вообще хоть когда-нибудь, или эта крыса уже тогда умело притворялась, чтобы втереться в доверие.

Становлюсь рядом с Авдеевым, по-хозяйски беру его под руку.

— Надеюсь, я не помешала чему-то важному? — это просто типовая фраза из набора, подходящих этому мероприятию.

— Мы как раз… — На лице Угорича написано такое явное желание меня придушить, что мне невыносимо сложно сдержать желание ответить ему тем же.

— Ничего важного, — перебивает Авдеев, разворачивает меня в сторону выхода и задает бодрый шаг нам обоим, даже не удостоив моего «любимого» братца вежливым «было приятно пообщаться». — Фу, блядь, как в дерьме извалялся. Он меня чуть не изнасиловал, Монте-Кристо.

«Меня тоже», — мысленно шмыгаю носом, но не подаю виду и в ответ на его вопросительный взгляд даю отмашку, что теперь нам на этом пафосном празднике за чужие деньги, нам уже делать нечего.

К Авдееву мы едем без обнимашек в машине на этот раз.

У него то и дело звонит телефон. Видимо, что-то важное, раз он не может не ответить. Я стараюсь не прислушиваться, даже к окну отворачиваюсь, но мой слух все равно фиксирует обрывки фраз. Первый звонок, очевидно, из клиники, где лежит Марина. Вадим пытается ограничиваться односложными фразами, как зеницу ока оберегая свою драгоценную личную жизнь даже от меня, но все равно пару раз упоминает «не в первый раз» обещает устроить кому-то сладкую жизнь, если подобное повториться. Голос его становится таким металлическим, что я ощущаю привкус железа даже на собственном языке. Интересно, что бы он сделал, если бы я рассказала о том, что Марина нашла способ отправить мне фото Шутова и Рудницкой?