Солдат идет за плугом

Послышался шепот удивления и радости.

— Ты, наверно, собираешься рассказать нам о конфликте в столовой? — живо спросил товарищ Ваня Фретича. — Сам-то ты принимал участие в этой борьбе?

— То есть как это — в борьбе? — не понял тот.

— Нет, в борьбе этой не принимал участия ни один из комсомольцев, — нетерпеливо вмешался в разговор Доруца. — Учениками руководил в основном Володя Колесников, а мы не знаем даже, где он сейчас находится. В тот момент, когда события были в полном разгаре, мы совещались в чулане, где картошка… Там темно, не видно… Меня и Фретича ребята избрали в комитет, но мы этого не заслужили, потому что… — и румянец досады выступил на лице Доруцы.

— Расскажешь, расскажешь все потом, — прервал его товарищ Ваня. — Кто же все-таки присутствовал в столовой с начала и до конца столкновения?

— Урсэкие был, и был еще вот… — не глядя на Горовица, Доруца показал на него пальцем. — Они были. Но они не состоят в ячейке, а только так…

— Верно, я стоял на страже у чулана, но совсем не „только так“, как он говорит. Я выполнял то, что мне поручили товарищи — обрел вдруг дар речи Урсэкие. — Только боюсь, не сумею я толком рассказать. Видел все, но рассказать не смогу.

— Я тоже был с самого начала, — серьезно сказал Горовиц. — Но какая там борьба! Мы только просили вернуть нам порцию хлеба…

— Кто это такой? Капаклы? — тихо спросил секретарь Анишору.

— Нет. Это конструктор, — прошептала она ему на ухо.

— …Мы добились этой порции хлеба, и вся борьба закончилась, — продолжал спокойно Горовиц.

— А миски в воздухе? А шумиха? — недовольно спросил его Урсэкие. — Разве этого не было? Эге, задали мы им перцу! Хородничану…

— Это правда, молотобоец Колесников действительно оказался молодцом, — продолжал Горовиц не теряясь. — Без него, возможно, хлеба мы и не отвоевали бы. Товарищи, — показал он на членов ячейки, — хоть там и не были, но ученики все равно полагались на них, потому что это не впервые… Если разрешите, я хочу сказать, что мы должны бороться не только за порцию хлеба, но и за другие свои права. Надо идти дальше… Например, в технике…

— Может, за твои изобретательские фантазии прикажешь нам бороться? — не выдержал Доруца.

— Да! И за мои планы изобретений! — отрезал Горовиц, вспомнив слова Моломана. — Мы хотим строить! У нас будет нужда в строителях. Очень скоро у нас будет в них нужда. Теперь я хорошо это понял!

— Но только не для буржуазии! Не замки! — с негодованием произнес Доруца, вскакивая с места.

Горовиц побледнел, словно вся кровь вдруг отхлынула от его щек.

— Сегодня замки, — продолжал Доруца со злобой, — а завтра… завтра ты еще, пожалуй, будешь изготовлять снаряды! Против наших братьев по ту сторону Днестра!

— Спокойнее, товарищи! — постучал по столу Фретич. — Прошу соблюдать дисциплину. Дело Горовица стоит на повестке дня особо. Придет очередь — мы будем его обсуждать.

Доруца сел. Но до Горовица, казалось, не дошел призыв секретаря ячейки к порядку. Не садясь, он вдруг начал торопливо обшаривать свои карманы, явно выражая желание продолжать.

Товарищ Ваня сделал Фретичу знак: „Пусть, мол, выскажется. Послушаем его, послушаем…“

Наконец Горовиц вытащил из кармана нечто, крепко зажимая в кулаке, вытащил так порывисто, что это „нечто“ тотчас со звоном рассыпалось по полу: связка ключей. Больше десятка одинаковых ключей… Разжав пальцы, Горовиц так и остался стоять с протянутой вперед рукой.

— Вот! — сказал он взволнованно. — Я был так… как бы это выразиться… так увлечен работой… Я даже не подумал о том, для чего этот замок. И только потом увидел его на воротах школы… Только тогда дошли до меня слова товарищей. Точно ударили меня… „Мы как в тюрьме…“ Я наконец понял. Нашелся человек, который объяснил мне все. Пожалуйста, вот дюжина ключей. Понадобится — сотню изготовлю. Или дам готовый шаблон — пусть делает, кто хочет…

Горовиц говорил уже как будто спокойнее, но боль в его голосе звучала по-прежнему.

— Снаряды! — продолжал он, словно не веря своим ушам. — Против наших братьев по ту сторону Днестра?.. Нет! Я никогда не буду делать снаряды. Я бессарабец, сын грузчика. И еще потому я не буду делать снаряды, что узнаю их еще в чертеже, в мельчайшей детали. Никакой мастер, никакой инженер не обманет меня. В любой детали, в самой сложной схеме я распознаю взрыватель, детонатор, я уверен в этом! Как бы ни замаскировали его торговцы кровью! В изгибе винта узнаю. И не возьму в руки. Потому что я знаком с техникой, понимаю ее. Правда, я сделал замок, но я ведь умею делать и ключи! — Горовиц обвел товарищей умоляющим взглядом. — Хозяева наши и науку и технику держат под замком. Все они прячут от нас. Только в рабах они нуждаются. Я знаю это. Но мы должны отстаивать свои права. За знание техники мы должны бороться так же, как за порцию хлеба…

— А почему ты не захотел войти в ученический комитет, когда тебе предложил Колесников? — задала вопрос Анишора.

Глаза Горовица потемнели на миг, затем снова приобрели прежнюю ясность:

— Тогда я считал себя нестоящим человеком, недостойным доверия. Но вот нашелся товарищ, который пришел мне на помощь. Теперь я снова чувствую себя человеком. И если товарищи изберут меня в комитет, я буду бороться изо всех сил. Бороться где бы то ни было! А если бы с нами был Колесников…

— Эх, вот кого нам не хватает! Как он тогда разнес историка! — в восторге закричал Урсэкие. — Тот и бородой махал и руками разводил: „Кризис!.. Земля наших предков!..“ А Володя так и прижал его к стене. Эх, и задал же он ему! Простой ученик — преподавателю истории! Ха-ха-ха! А как старался этот болтун! „Товарищи!“— взывал он к нам. А Бондок как раз на этом слове и поймал его. „Товарищи!..“ — Урсэкие легко вскочил на ноги и расправил воображаемую бороду. — „Земли предков…“ — умильно произнес он, передразнивая Хородничану. — А знаете, он и фасоли нашей попробовал… Я видел своими глазами…

В Урсэкие проснулся актер, и он принялся изображать сцену между Капаклы и Хородничану, и не только эту сцену, но и все происшедшее в столовой.

Глядя на его игру, ребята, участники совещания, испытывали волнение и законную гордость за свои дела. Недоразумения, разногласия между ними — все было забыто. Что ни говори, а все-таки это была схватка, борьба, с классовой ненавистью, с героикой, а порой и с комическими моментами (щедро показанными Урсэкие в сценках, где „героями“ выступали Хородничану, Стурза или „маменькин сынок“). Комсомольцы смеялись. Смеялись и Виктор, и Анишора, и товарищ Ваня Наконец Фретич, все время озабоченно поглядывавший в окно, постучал карандашом по листу с повесткой дня.

— Ну, довольно. Урсэкие! Закончишь у жестянщиков в мастерской, — сказал он улыбаясь.

И Урсэкие смиренно вернулся на свое место.

— Товарищи! — продолжал Фретич серьезно. — Что нам доказало это столкновение? Во-первых, что директор школы все равно что любой хозяин вообще. И когда он „завинчивает гайки“, ученики решительно переходят к протесту. Они верят в нас, в свою комсомольскую организацию И вот тут-то, в борьбе, они хотят видеть нас впереди. А мы сплоховали — мы оказались не готовы. Ячейка только и занималась составлением планов. А про борьбу забыли. Мы все только обсуждали списки товарищей, которых собирались привлечь в Союз. А там, в столовой, при первом же боевом столкновении оказалось, что списки мы составили неправильно Совсем другие ребята проявили себя Колесников, Капаклы, Пенишора… А мы и не собирались привлекать их в ячейку.

И даже Колесникова не замечали. А в Хородничану не видели врага. Валили толпой на его уроки, слушали его развесив уши. Считали его своим! Многие ученики, может быть, до сих пор еще верят в его болтовню. Или вот, например, мы всегда набрасывались только на Стурзу. Конечно, надзиратель — всем известный негодяй и мошенник. Но ведь есть у нас и другие, не менее опасные враги. Но они не проявляют себя открыто, а держатся в тени. И мы до сих пор их не выявили. Кто виновен в этом?

Как бы в поисках ответа Фретич сделал паузу. Честным, прямым взглядом смотрел он в глаза своим товарищам-комсомольцам.