Солдат идет за плугом

Пенишора тоже стоял за то, чтобы немедленно разрушить станки, чтобы хорошенько отдубасить Фабиана или хотя бы этого мерзавца Стурзу — он ведь правая рука директора.

— Давайте сегодня же вечером, — предлагал он, — накинем ему на голову одеяло… А завтра — забастовка!

Доруца с жадностью слушал Пенишору, во всем готовый согласиться с ним. Урсэкие, который после собрания ячейки старался быть более рассудительным, тоже не сводил глаз с Пенишоры, ловя каждое его слово. Но тут вмешался Фретич.

— Ты, братец, собери-ка письма отца и храни их, — спокойным, но твердым тоном сказал он Пенишоре. — Настанет время — мы прочтем их. А глупостей не городи. Не со станками надо сводить счеты, а с классовым врагом. И притом без лупцовки, без одеял, накинутых на голову. Будем бороться организованно, так, как борется весь рабочий класс. У нас ведь есть своя организация.

В эту ночь не сомкнули глаз даже те, которые никогда не отличались особенно боевым духом. Только на рассвете унялась немного суматоха в дормиторах. Ученики наконец забылись сном. А дню, который уже прокрадывался к ним в окна, предстояло стать решительным в их жизни. Все было заблаговременно обсуждено, взвешено — без спешки, без излишнего шума. Так, как учил их товарищ Ваня.

После завтрака ученики, как обычно, отправились в мастерские. Каждый занял свое место. За капсюли, однако, никто не брался. Того, кто попробовал бы это сделать, сочли бы предателем и сурово осудили тут же на месте.

Выбранный учениками комитет был уполномочен вести переговоры с начальством. Первым требованием был отказ от выполнения военного заказа — изготовления капсюлей. Далее ученики требовали признания своего комитета, ходатайства дирекции об освобождении Колесникова, упразднения телесных наказаний, улучшения бытовых условий. Комитет должен был приступить к переговорам после полудня.

Но еще во время завтрака Пенишора не выдержал и вступил в разговор с господином Фабианом, который присутствовал при раздаче порций. Неожиданно для всех он вдруг сердито высказал ошарашенному директору свое соображение о том, что вместо новой войны не лучше ли собрать всех поджигателей в каком-нибудь сумасшедшем доме и пускай себе убивают друг друга. Большого убытка от этого не будет. Затем он заверил Фабиана, что рабочие воевать не хотят, особенно против России, а они, ученики, не будут изготовлять капсюли для гранат, хотя бы он, директор, лопнул…

— Разве мы допустим, чтобы нас проклинали вдовы и сироты так, как моя мать-вдова проклинает изобретателей гранат, от которых погиб отец! — кричал Пенишора, размахивая ложкой перед самым носом директора.

Фабиан снисходительно взял его под руку и, что-то тихо говоря ему, даже как бы соглашаясь с ним, направился с буяном к выходу.

— Странно! — воскликнул Урсэкие после их ухода. — Мы ведь условились: без лишнего шума. А он к тому же еще и член комитета!

— Язык у него чешется, — отозвался Ромышкану. — Столько лет молчал парень! Только, что это Фабиан с ним так дипломатничает? Под руку взял…

— Как бы тут не было предательства, — тревожно сказал еще кто-то. — Все годы, что мы учимся, Пенишора боялся и тени Фабиана, а тут вдруг…

— Товарищи! — поднялся Фретич из-за стола. — Пенишора говорил правильно. А это самое главное. Дальше — посмотрим. Если он окажется предателем, мы его разоблачим, как разоблачим любого предателя. Мы ведем борьбу открыто. Не только на виду у всех учеников, но и на виду у всех рабочих. Если среди нас затесался предатель, ему не уйти от наших рук!

Взволнованные, растревоженные, отправились ученики в мастерские. Урсэкие взял на себя еще контрольный рейс по дормиторам, по изолятору с больными, по чердакам и всех ребят привел на работу.

— Сегодня, братцы, великий день! Нельзя ни болтать, ни отлынивать от дела.

В жестянщиках своих Урсэкие был уверен: „Дай сегодня жестянщику деталь в руки — и аминь! Он притворится, что уронил ее в горн, и ищи-свищи ее!“ За слесарей он тоже был спокоен. Там Доруца, Горовиц и, кроме того, мастер, который всегда горячо поддерживал каждое выступление против дирекции. Слесаря — ребята бравые. Правда, есть там и „маменькин сынок“, но он с одного страха никого не выдаст. Да еще вот Федораш Доруца. Но этот не в счет…

Насчет токарей у Урсэкие были кое-какие сомнения. Там, правда, Фретич и Ромышкану, но этого мужичка Урсэкие недолюбливает. Кроме того, именно в токарной-мастером негодяй Маринеску, который избивает учеников.

Урсэкие сбегал к жестянщикам. Здесь все было в порядке. Ученики сидели вокруг чугунной печки, которая, несмотря на то, что было начало лета, пыхтела и шипела, как локомотив. Урсэкие отодвинул заслонку и все понял. Раскаленные пружинки деталей бело-красной паутиной светились в зеве печки. Другие, уже расплавленные, поблескивали слезками олова.

— Сколько? — осведомился Урсэкие деловито.

— Ровно столько, сколько было в этой партии, — ответили ему таким же тоном. — Ждем следующую серию.

Урсэкие задвинул заслонку и направился к будке — взглянуть, что поделывает мастер.

Цэрнэ снова в самом лучшем настроении выдалбливал своим маленьким долотцом ребенка на медной пластине. Редко бывало, чтобы старик так обрадовался посещению Урсэкие, как сейчас.

— Что, сорванец? — спросил он его с добродушным оживлением. — Так вы и не нашли моих старых очков? Да, да, большие вы плуты.

Урсэкие не понял, что этим хотел сказать мастер. Хорошее его настроение он приписывал удаче в работе над медным ребенком. Проходя снова мимо печки, Урсэкие остановился.

— И напрасно, — сказал он ребятам, — вы ждете: больше капсюлей к вам уже не поступит. Не вы одни такие смельчаки. Ни одна мастерская у нас не производит больше капсюлей. Решение есть решение. Пока что возьмитесь за жестяные трубы. Сегодня надо работать. Если что случится, вы найдете меня в токарной.

Опасения Урсэкие насчет токарной не оправдались. Мастер Маринеску, как это часто бывало с ним, явился на работу пьяный и сейчас спал, похрапывая, на полу в отделении, где стоял мотор. Токари сами получили свои наряды. Токарные станки работали на полный ход, однако деталей для капсюлей не было видно.

Фретич спросил Урсэкие, как идут дела у жестянщиков. Узнав, какие молодцы жестянщики, он даже с некоторой досадой кивнул на отделение, где стоял мотор:

— Напился, несчастный, и храпит! Протрезвился бы, наконец, чтобы мы могли продемонстрировать перед ним нашу силу и сплоченность.

Ромышкану торжественно водил Урсэкие от станка к станку: ни одного, мол, капсюля!

В слесарной картина была совсем иная. Слесари были озабочены отсутствием Пенишоры. Ни он, ни директор в мастерской не появлялись. Ученики недоумевали и по поводу странного поведения Оскара Прелла. Обычно поощрявший ученические бунты, он на этот раз очень холодно принял весть об отказе учеников изготовлять капсюли.